«На основе старого устава в еросе обобществили: постройки, лошадей, коров, свиней, овец, кур, гусей и проч. <…> Я выступил с предложением: форсировать директиву ЦК и новый устав (имею в виду статью тов. Сталина). <…> Держаться за хвост коровы в то время, когда из-под ног будет ускользать коллективная почва, по меньшей мере непонимание целевой установки нового устава и директивы ЦК»; «Колхозы росли, как грибы, и местные и районные работники хватались за голову, которая у них кружилась от успеха. <…> И вот статья т. Сталина и устав, в котором ряд изменений и дополнений. Газету пытались спрятать (Шиш. Дубр. с/с)». Крестьянам, которые на собрании цитировали новый устав, грозили: «Кулацкие подпевалы, взять на карандаш»; «Мужики села Каменки просят, чтобы собрали собрание и зачитали новый устав»[111].

Но платоновский активист верит в партию и в ее возможности найти что-то еще «более высшее и более светлое» после колхоза и коммуны, ждет от нее новых решений и устава такой организации.

Помощь в коллективизации активисту оказывает самый необычный герой платоновской повести — медведь-молотобоец, или Миша Медведев. Реальную основу этого сказочно-сюрреалистического образа отмечали исследователи платоновского творчества: в одной из кузниц Ямской слободы Воронежа работал молотобойцем медведь.

На политические аллюзии, которые содержатся в образе этого врага мужиков и в его кузнечном ремесле, указывает М. Золотоносов: кузнец в мифологии наделен функцией демиурга; Сталин, «металлическая» фамилия которого способствует отождествлению вождя с кузнецом, тоже претендовал на творчество нового мира. В связи с этим не исключено, что какой-то политический подтекст имеет и описание батрацкого прошлого медведя: «в старинные года» он «корчевал пни» на угодьях мужика, которому теперь отомстил; мужик же этот «давал ему пищу только вечером — что оставалось от свиней, а свиньи ложились в корыто и съедали медвежью порцию во сне» (92). Выше мы писали, как Платонов заменяет «корни» на «пни» в сталинском выражении «выкорчевывать корни» — былое занятие молотобойца тоже перекликается со сталинским выражением. Ужин же со свиньями, которые объедали будущего молотобойца, напоминает евангельскую историю блудного сына. Но возможно, что эти дополнительные детали, на которые мы указали, и не имеют большого значения; во всяком случае оно не очевидно.

Однако какие-то реальные источники, кроме работающего в Ямской слободе медведя, у образа платоновского героя, возможно, были — просто таковы законы поэтики Платонова. Наверняка тут утверждать ничего нельзя, можно только строить предположения. Например, такие. Немаловажную роль в «ликвидации кулачества» играли «органы безопасности». Как известно, в конце 1929 г. — начале 1930 г. (когда и происходит накопление материала к «Котловану») Платонов жил и работал в Ленинграде. Начальником ГПУ — УНКВД по Ленинграду и области в 1929–1934 гг. был Медведь (Медведев) Филипп Демьянович. Возможно, какие-то его действия и личные качества тоже проявились в образе платоновского героя? Может быть, это были как раз те человеческие черты, которые отмечали в медведе исследователи платоновского творчества: любовь к водке и дисциплине?

Почти все рассмотренные нами коллизии и эпизоды деревенской части «Котлована» связаны с творцами и исполнителями сталинской политики по «социалистическому преобразованию деревни». Однако эмоциональным центром и вершиной трагизма в платоновской повести являются прежде всего судьбы крестьян. Многие обстоятельства коллективизации и раскулачивания известны и по другим литературным источникам. Но уникальность «Котлована» состоит именно в оценке случившегося с крестьянством в процессе этого «преобразования»: Платонов изображает трагедию крестьянства как прижизненную смерть души.

Тема смерти задана уже в сцене прихода Елисея на котлован — за спрятанными в овраге гробами. Как мы отмечали выше, ситуацию заготовки гробов впрок Платонов полностью переносит из киносценария «Машинист». Для понимания этого зловещего символа обратимся к рукописи либретто киносценария, опубликованного в сборнике материалов творческой истории «Котлована».

В «Машинисте» тоже две части, городская и деревенская. Действие деревенской части, как и в «Котловане», происходит в «Колхозе имени Генеральной Линии». Организацией колхоза в «Машинисте» также занимается Активист (только здесь Платонов пишет его кличку с большой буквы). По сюжету киносценария гробы мужики сначала делают, затем готовые волокут во дворы, «ставят их в глушь бурьяна и ложатся в них» (313). То состояние, которое загоняет живых крестьян в гробы, Платонов передает через образ Середняка, белые глаза которого «равнодушны и почти мертвы» (313), руки — «бездушные» (315) и весь он «омертвевший» (317): это внутреннее опустошение и омертвение. Из рукописи киносценария Платонов вычеркивает такой характерный диалог Активиста с Середняком:

«Активист наблюдает сонное копание мужика.

„Ты что там как мертвый? Где у тебя душа — психология?“

Середняк:

„Ты ее у меня всю организовал“» (354).

Справа от этого диалога Платонов рисует линию и пишет: «без души». Таким образом, гробы становятся метафорой смерти души и превращения человека в «живой труп». Чем вызвана эта смерть, по тексту «Машиниста» не совсем понятно — вроде бы это и действия Активиста, но в то же время и бессилие самих крестьян перед природой, заболоченность окружающих территорий и отсутствие достаточного количества посевных площадей. Но вот крестьянам приходят на помощь рабочие из города. Они привозят экскаватор и осушают местные болота, которые вместе с Активистом и высасывали жизнь из мужиков. После этого мужики «поднимаются из гробов» (318), Середняк оживает и «поет от оживления» (320). Гробы же «раскалываются и идут в топку экскаватора» (321). После ликвидации Активиста мужики окончательно возвращаются к жизни, всем хорошо и весело — таков оптимистический финал «Машиниста».

Киносценарий был написан Платоновым, видимо, в начале 1930 г. и с явной ориентацией на некоторые идеи речи Сталина «К вопросам аграрной политики в СССР» 27 декабря 1929 г.: о новых взаимоотношениях между городом и деревней, в результате которых деревня, переходящая «на рельсы колхозов», получает из города машину, трактор, реальную производственную помощь, что дает крестьянину возможность «расширять посевные площади», «обрабатывать целину и заброшенные земли» и т. д. Эта помощь рабочих, считает Сталин, «преобразует психологию крестьянина и поворачивает его лицом к городу», а также служит «для связи между городом и деревней». В этом и состояла сталинская разработка ленинской теории «смычки» между городом и деревней: Ленин говорил о НЭПе и товарообмене как условии для «смычки», Сталин — о поддержке колхозного движения машинами и другой производственной помощи города. «Машинист» является в некотором роде иллюстрацией к речи Сталина: осушением болот и реальной помощью деревне рабочие создают новые посевные площади, преобразуют психологию крестьянина, открывают перед ним новые возможности и в конце концов обеспечивают необходимую «смычку». Хотя, конечно, в идеи Сталина платоновский киносценарий вносит некоторые коррективы, касающиеся и сути тех преобразований крестьянской психологии, которые происходят в результате технической помощи из города; и роли Активиста в деревенской жизни.

В «Котловане» Платонов сохраняет и двухчастную структуру киносценария («город и деревня», как назывался один из разделов сталинской речи), и общую ориентацию на эту работу Сталина, но меняет концепцию «смычки» — теперь уже Вощев приводит крестьян в ту же пропасть, которая уготована и рабочим.

По сравнению с киносценарием в «Котловане» гробы никто не ломает, потому что нужда в них не проходит (крестьяне не «оживают»), значение же гробов как метафоры смерти — и души, и тела — остается. В гробах лежат крестьяне, которые уже ликвидировали нажитое имущество или сдали его «в колхозный плен». Один из них объясняет свое состояние: «душа ушла изо всей плоти» (78). Некоторые мужики оказались более просвещенными: «один сподручный актива научил их, что души в них нет, а есть лишь одно имущественное настроение, и они теперь вовсе не знали, как им станется, раз не будет имущества» (83). Колхозники признаются: «В нас один прах остался» (87), — и живут «в душевной пустоте» (95). Внутреннюю опустошенность «организованных» мужиков Платонов подчеркивает сравнением их с «порожними штанами»: «люди валились, как порожние штаны» (98).