Как известно, Николай Константинович посоветовал Фанни все ценности передать на сохранение в американскую миссию в Санкт-Петербурге. Среди них были завещание, в котором великий князь не забыл Фанни, и счёт на её имя в размере ста тысяч рублей.

Фанни в тот же день отвезла всё своему соотечественнику посланнику США Ювелу. Вечером одна смотрела в театре «Периколу». Потом всю ночь ждала у себя Ники. В четыре утра не выдержала и пошла к нему на Почтамтскую.

Двери дома были распахнуты настежь. В вестибюле находился старый лакей Савёлов. Со слезами он сообщил: великого князя перед её приходом арестовали жандармы…

Вернувшись к себе, Фанни получила записку от Мэйбл. Подруга сообщала, что жандармы выследили и арестовали Савина, которого она прятала у себя дома.

Но вернёмся к Ники.

Его аресту предшествовало тяжёлое ночное объяснение с родителями. О чём был разговор? Почему потребовалось арестовать великого князя Николая Константиновича так срочно — в четыре часа утра? Кто отдал приказ об аресте? Какую роль при этом сыграл Константин Николаевич? Была ли санкция императора?

На эти вопросы нет точных ответов.

Точно также нет однозначных сведений о первых днях пребывания великого князя под арестом. Судить об этом можно лишь по невнятному рассказу Фанни Лир. Николай Константинович находился под замком в своём доме. Дежурили возле него жандармы, а обращались с ним, как с сумасшедшим. Если он пытался спорить, на него надевали смирительную рубашку, окатывали холодной водой и били…

Свои же последние дни в России Фанни Лир описала точно. Следует отдать ей должное: она не предала своего принца. Правда, не упустила возможность заработать на нём немалую сумму. Под предлогом, что это облегчит участь великого князя.

«17 апреля. Среда… В последнее время, как мне кажется, обращение его (Александра II — авт.) со мной сделалось несколько менее натянутым; но вообще он имеет вид озабоченный и грустный. Говорят, есть причины семейные. Между прочим, я узнал по секрету, что на днях государь был глубоко огорчён неожиданным, почти невероятным открытием вора среди самой семьи царской! Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы и в Мраморном дворце; строго приказано было полиции разыскать украденные вещи, и что же открылось?

Похитителем их был великий князь Николай Константинович! Я не поверил бы такому чудовищному открытию, если б слышал не от самого Трепова и если б не видел сам подтверждения тому: мне случалось два раза быть у государя после продолжительных объяснений его по этому прискорбному вопросу с великим князем Константином Николаевичем; оба раза я видел на лице государя явные признаки возбуждённого состояния и даже следы слёз, а вчера при докладе моём о предположенной экспедиции на Аму-Дарью, государь с досадой и гневным голосом сказал:

— Николай Константинович не поедет в экспедицию; я не хочу, не пущу его.

Но затем сейчас же прибавил:

— Впрочем, пока не говори об этом; я переговорю с отцом его.

И вслед за моим докладом было опять объяснение между братьями.

Сегодня был малый выход в Зимнем дворце: высшие чины двора и свита собрались в ротонде для принесения поздравления государю со днём его рождения. Всё было исполнено обычным порядком; как ни в чём не бывало. Николая Константиновича не было.

18 апреля. Четверг. — Сегодня утром государь растрогал меня своим глубоким огорчением; он не мог говорить без слёз о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича. Государь рассказал мне всё, как было; подробности эти возмутительны.

Оказывается, что Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошёл, наконец, до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы. Всё краденое шло на содержание какой-то американки, которая обирала юношу немилосердно. Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже сваливал вину на других, на состоящих при нём лиц[8].

Государь довольно долго говорил об этом тяжёлом для него семейном горе, высказывал своё намерение исключить Николая Константиновича из службы, посадить в крепость, даже спрашивал мнения моего — не следует ли предать его суду.

Я советовал не торопиться решением и преждевременно не оглашать дела. Была речь о том, чтоб освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть единственным средством к ограждению чести всей семьи царской было бы признание преступника помешанным (клептомания).

19 апреля. Пятница… Сегодня государь опять говорил мне о Николае Константиновиче, уже несколько с большим спокойствием, чем вчера. Три врача (Балинский, Карель и Здекауер) освидетельствовали преступного великого князя и доложили государю, что в речах и поступках Николая Константиновича нашли что-то странное; он не только не опечален всем случившимся, но шутит и кажется совершенно равнодушным. Ему объявлено было, что он лишён чинов и орденов и будет в заточении без срока. И это он принял совершенно равнодушно».

История объявления великого князя Николая Константиновича душевнобольным также довольно запутанна. Во многом это связано с колебаниями и нерешительностью императора Александра II и его ближайшего окружения. Подтверждением может служить приведенное выше свидетельство военного министра Милютина. Не было консенсуса и среди экспертов — врачей-психиатров.

Да, если бы Ники оказался сумасшедшим, это спасло репутацию правящей династии. Решающим здесь могло оказаться слово медиков.

Время сохранило для нас любопытный документ, хранящийся в Российском государственном историческом архиве. Это «Акт медицинского исследования Его Императорского величества Великого Князя Николая Константиновича по поводу возникшего сомнения в нормальном состоянии умственных способностей Его Величества».

Работавший с актом санкт-петербургский историк Игорь Зимин пишет:

«17 апреля лечащий врач арестованного И. Морев доложил Константину Николаевичу, что некоторые наблюдения из походной жизни во время Хивинского похода и душевные волнения последнего времени дают повод предположить «существование нервного расстройства» и просил пригласить для совещания врачей и специалиста по нервным и душевным болезням.

События этих апрельских дней Александр II переживал тяжело, расценивая их как «семейное горе».

«Совещались по поводу Ники. Решили показать его психиатрам. Независимо, однако, от их заключения, положили объявить великого князя Николая умалишенным. Это удовлетворит всех».

«18 апреля. Потом вопрос, что делать с Николой… После долгих колебаний решились сперва выждать, что скажет докторское освидетельствование, и какой бы ни был его результат, объявить его для публики больным душевным недугом и запереть его как такового и этим для публики и ограничиться… Но для самого Николы устроить заточение в виде строгого одиночного заключения с характером карательным и исправительным и отнять у него и мундир, и эполеты, и ордена, но это для него, а не для публики».

«По окончании конференции сказал себе — слава Богу, потому, что как оно ни больно и ни тяжело, я могу быть отцом несчастного и сумасшедшего сына, но быть отцом преступника, публично ошельмованного, было бы невыносимо и сделало бы всё моё будущее невыносимым».

На следующий день: «Что ж, и слава Богу. Лучше быть отцом сумасшедшего, нежели вора. Ни ему бы иначе не дали жить спокойно, ни мне».