С детства среди моих любимых исторических героев, вроде Александра Македонского, Юлия Цезаря, Петр Великий занимал особое место. Меня увлекали рассказы о романтических похождениях этого царя, трудившегося, как простой работник, и женившегося на полунищей бродяжке; о ледяном доме Анны, диком великолепии великой и жестокой Екатерины, о снежных равнинах России, бешеных тройках, несущихся по ледяному покрову Невы, и о светлых северных ночах. «Вот, куда я поеду, когда выросту», говорила я своей матери. Мои мечты осуществились, и в один дождливый ноябрьский день я, вместе с своей служанкой Жозефиной, неслась из Парижа в страну моих мечтаний. Когда, миновав холодный и угрюмый Берлин и вдоволь насладившись пленявшим меня зрелищем белых от снега полей, мы, наконец, достигли Вержболова, я почувствовала себя, как дома. Но тут же начались разные неприятные сюрпризы: у меня отобрали все мои книги, состоявших исключительно из одних романов; из двух чемоданов мне не доставили того, где был весь мой туалетный багаж, без которого путешествующая женщина все равно, что солдат в походе без амуниции, и, в конце концов, объявили, что, в виду каких-то упущений в моем паспорте, я должна отослать его для исправления в Кенигсберг, а сама оставаться на станции до его возвращения. Напрасны были все мои возражения и мольбы. Мне отвели небольшую комнату, лишенную всяких удобств цивилизованной обстановки, где приходилось прожить неопределенное время.

Высунув голову в форточку запыленного окна моей кельи, я с любопытством осматривая окружающий пейзаж. На первых порах Россия оказалась не очень-то гостеприимной! Неподалеку, на свинцовом пологе неба, картинно вырисовывался зелеными стенами и золотыми звездочками, рассыпанными по голубому куполу, какой-то киоск. Мне сказали, что это церковь. Войдя туда, я пришла в восторг отблеска ее убранства; все, что блестит, восхищает меня. Затем, войдя в станционный зал, я нашла там начальника таможни и другого господина, как мне потом сказали, агента тайной полиции. Эти господа спросили меня, не знаю ли я кого в Петербурге. Вспомнив об одном прелестном русском, с которым я познакомилась в Вене, я наудачу назвала его фамилию.

— Ну, вот, вы и телеграфируйте ему! — воскликнули мои собеседники. — Вы, вероятно, актриса?

Я подтвердила это предположение и послала телеграмму. На другой день ко мне постучался полицейский и объявил, что, вследствие полученной от генерала Трепова депеши, я могу отправиться в путь со следующим поездом. Нечего говорить, как я была рада.

Странное совпадение: теперь я въезжаю в Петербург, а впоследствии покидала его по специальному приказу того же Трепова.

Первый день в Петербурге. Серебряная старость.

Итак, я в России! Я люблю общий вид этой страны и не нахожу в нем ничего печального.

В 10 часов мы были в Петербурге. Громоздкая карета, вероятно, служившая, еще во времена Екатерины, доставила нас в Hotel de France, где мы поселились весьма комфортабельно.

Отогревшись у камина и освежив себя прекрасной ванной, я позавтракала с большим аппетитом, причем нашла, что здесь самый лучший в свете хлеб, изготовленный немцами, получившими, как известно, при Петре исключительное право быть булочниками и аптекарями. Отослав два письма моим знакомым, я получила ответ, что один из них заедет за мной в полночь, и чтобы я к тому времени принарядилась.

В назначенный час он привез меня на тройке в Restaurant Vert, что на Мойке.

Войдя в голубой кабинет, я услыхала нестройный шум голосов и, очутившись затем в обширном зале, остановилась смущенная и ослепленная блеском оружия, орденов, бряцающих сабель, аксельбантов и эполетов, которые в каком-то хаосе запестрели передо мной. Слышала, как во сне, что меня представляют князьям, графам, боронам, и машинально отвечала на их приветствия, и, только выпив первую рюмку водки и закусив, по русскому обычаю, начала отдавать себе отчет в окружающем. Увидела, что нахожусь в среде блестящих представителей старости, которую по цвету, ее волос называю серебряною.

Постепенно овладев собой, я засыпаю этих господ вопросами о их мундирах, чинах, орденах (у одного генерала было надето 17 орденов) и быстро приобретаю большие сведения в этой полковой науке, которую к концу месяца знала даже лучше самих русских.

Шампанское еще больше развязало языки. Меня осыпали любезностями, научили пить брудершафт, и, наконец, повели к ужину, который длился до 7 часов утра.

После ужина я со своим спутником, чтобы освежиться, снова каталась на тройке. Проехав Полицейский мост, Миллионную, неслись мимо Зимнего и Мраморного дворцов и, спустившись к Неве, летели по ней, как стрела. Справа поднимался купол Исаакия, слева высился шпиль Петра и Павла, а вот и крепость, где хоронят членов императорской фамилии; тут же неподалеку и скромный домик Петра.

Золоченый шпиль, поднимающийся над крепостью, приводит мне, почему-то на память следующие стихи моего соотечественника Bayard’a Taylor’a, озаглавленные «Нева»:

«Стройте, громоздите, сколько угодно — придет час, и я со всей семьей моих притоков помчусь, свободная и быстрая, как аквилон, и молчаливая, как снег. Камни каждого из ваших сооружений затрещат, рассыплются от мороза, ваши купола падут, и все ваши гранитные преграды повалятся под напором моих льдин.

Вечерняя заря разливается над церквями, дворцами и храмами; в городе загораются тысячи огней, и Нева с едва слышным шепотом течет между своими островами и глубоко хранит от вас свою тайну».

Две недели прошли, как в волшебном сне.

Утром я осматривала Петербург, а ночью пировала с «серебряной старостью».

На третьей неделе получила письмо от обворожительной царицы полусвета, англичанки Mabel, вывезенной из Лондона одним дворянином. Она приглашала меня на пикник на тройках, где после серебряной старости, я могу познакомиться с золотой молодежью.

И вот, часу в двенадцатом мы с Mabel подъехали к сборному пункту в Restaurant Vert[1], где нашли большое общество, все больше сыновей уже известных мне сановников, Они наскоро пили шампанское, говоря мне на разных языках комплименты, а я удивляла их выученными за это время несколькими русскими фразами. Потом мы разместились на тройках и поехали к Дороту слушать цыган.

Войдя к Дороту, я была вне себя от изумления и восхищения. Мне казалось, что я внезапно перенеслась из страны гиперборейской в тропики. Зима исчезла, и я среди пальм и экзотических растений в жаркой и благоухающей атмосфере юга. Кругом залы — множество живописных гротиков и в каждом — группы пирующих; все это залито светом китайских фонариков и газовых рожков, расположенных в цветниках с большим вкусом.

Внезапно двери соседней залы распахнулись, и я увидела группу женщин, восседающих полукругом, а за ними полдюжины мужчин.

Так, вот, они, эти цыгане, которых я так жаждала видеть и слышать. Пение их сначала поражает своею дикой страстностью, а потом хватает за сердце и овладевает всем существом. Нежные мотивы вызывают слезы, веселые — восторг; вам хочется с ними плясать, и нет такого флегматика, у которого не зашевелились бы ноги. Когда же сами цыгане пустились в пляс, я просто обезумела от восторга и сорвав с своей руки бриллиантовый браслет, бросила им. Только в 4 часа утра тройки развезли нас по домам.