Вот, значит, теперь мы вам высылаем получившиеся чертежи. Буде же вы пожелаете, чтобы вам вернули электронику, медикаменты и модные тряпки (каюсь, мы не досмотрели, как Маллор-ини наложил на сие лапку, и очень увесистую), а также выдали информации на полную катушку — приезжайте официально. И по мере вашей возможности — поскорее, ибо наши благие обстоятельства могут измениться.

С неподдельным уважением Та-Эль Кардинена, доверенное лицо президента, имеющее при нем непонятный статус.

P.S. L’etat — s’est moi. Мир — тоже я. Пока еще.»

— И какого вы оба мнения? — спросил Таир-шах. — Стоит откликаться на зов?

— Мне — да. Между строк нам обещают большее и лучшее, чем на письме. Кроме того, я отвечаю за моих людей, — сердито ответил Стагир. — Коль уж они наследили, мне и подтирать.

— Ай-ай. Так отзываться о визите к прелестной даме! Я полагаю, мой батюшка старый шах, согласится, что она достойна большей чести. Поэтому посольство снова возглавляю лично я.

Бусина двадцатая. Альмандин

И опять танцевальный зал во Дворце Правительства, только это другой дворец, и уже не цветущие каштаны, а бледная осенняя медь вековых лип отражает свое подобие в гигантских зеркалах. Публика, как всегда, многочисленна, однако дам куда меньше, чем кавалеров в полувоенном и штатском неважного или слишком уж нарочито элегантного кроя.

На периферии танцевального круга прислонились к одной из колонн две фигуры в смокингах.

— Я был прав. Вам сюда ехать не следовало, — одними губами, но твердо сказал Стагир. — Мы не без оснований надеялись на прямой контакт с президентом, но он умер в самом начале переговоров. Бывает с застарелыми сердечниками, я согласен. Траур длился ровно неделю — и вот эти кяфиры позволяют себе веселиться и устраивать посланникам торжественные приемы, которых те вовсе не жаждут.

— Меня волнует иное, — в полный голос ответил Таир-шах. — Именно — здешние женщины, так красиво наряженные, с открытыми лицами и голыми плечами и грудью.

— Конечно. Нам они при случае помешают защищаться, а вот кое-кому другому стрелять в нас — нет.

Время от времени на отдаленном от них конце зала церемониймейстер выкликал имя, и новая персона во фраке, смокинге или мундире входила и раскланивалась.

— …Эль Кардинена… — объявил еле слышный бесстрастный голос.

Таир-шах отлепился от колонны. Она казалась моложе прежнего: округлилось лицо, манеры сделались гибче, изысканней. И платье было на ней удивительное. Узкое и длинное, как ваза, сплетенная из серебристого с чернью гипюра, сквозь прорези которой потаенно светилось нечто рыжевато-алое, подобно пламени под слоем углей и золы. Закрытое до кистей рук, на одной из которых — тяжелый перстень со щитом. Сердцевидный вырез на груди и рубиновая фероньера, свисающая из высокой прически на лоб, сообщали строгому, иконописному лицу удивительную нежность.

— Так и нацепила, даже не удосужилась переделать оправу, — язвительно прокомментировал Стагир.

— Ты про что? А, про мою подвеску.

Та-Эль посмотрела как бы сквозь них, с бесплотной любезностью в темно-серых глазах. Тотчас к ней подлетел Рони Ди, свой человек в окружении Марэма Гальдена, в отличном смокинге, который носил с грацией истинного вояки, и с кометной скоростью утащил вдаль.

— Грядут перемены. Как сплетничают, раньше она танцевала исключительно с полковником Нойи, — снова съязвил спутник Таир-шаха.

— Поменьше разноси сплетни, мой милый. Ты слишком проникся образом кавалерист-девицы, который внушил тебе Кумар. А она за это время выучилась наряжаться. И подавать тайные знаки мужчинам. Прикинь-ка: имея то усердие, которое понадобилось, чтобы сшить платье, подходящее к налобному украшению, можно было и сам рубин переоправить до неузнаваемости.

В зале еще доплясывали, когда исполняющий обязанности президента пригласил обоих посланцев в кабинет, расположенный в том же крыле здания. Робкий серый рассвет пробивался через тяжелые занавеси. Мебель тоже была тяжелая и роскошная: кресла, диваны, придвинутые к стенам наборные столики на фигурных ножках.

— Уважаемый Марэм-ини, — говорил Таир-шах, в казенной позе восседая на стуле, обтянутом скользким атласом. — Сразу же после ратификации мирного соглашения между Эро и Эдинером мы просили официального разрешения на присылку наших наблюдателей.

— Из того, что покойный Лон Эгр затягивал решение вопроса, вовсе не следует, что вы имели право предпринимать неофициальные шаги.

— Не стоит обвинять того, кто уже не может себя защитить, — вмешался Стагир.

— Помолчите, будьте так любезны. Марэм-ини, мне казалось, что меры, принятые против наших людей — вопрос иного порядка и не зависит от того, кто виновен: мы или вы.

— Вы, эросцы.

— Согласен. Однако ваша резкость и недвусмысленность противоречат этикету. Я имею в виду также и дипломатический. Быть может, вы столь же недвусмысленно поименуете и тех персон, кто не отказывался, но и не желал принять наших атташе? Персон из числа ныне здравствующих, я имею в виду.

Стагир снова вмешался:

— В Эдинере хорошо понимают, что любой ответ на просьбу, разрешение или отказ влечет за собой действие, и хотели предотвратить его, связав нам руки.

— Стагир, потерпите ради Аллаха. Марэм-ини! Я знаю, что вы с самого начала противились мирному договору. Теперь вы хотите сорвать его. Но какой в этом смысл, если через три месяца срок его всё равно истечет?

Марэм любезно пояснил:

— Дело не в моем личном мнении. Политическая ситуация в народном Эдинере неустойчива. Какая польза вам от моего решения, коль скоро я временное лицо?

— Пока временное, — не выдержал Стагир. — Вы понимаете, мой шах? Когда этого человека на штыках вбросят в президентское кресло, он сразу же двинется на Горную Страну. Ожидается это, видимо, раньше, чем через сезон. И ему выгодно, чтобы государство Эро пребывало в недоумении и нейтралитете, пока губят его потенциального союзника. А как только срок договора кончится, наш любезный Марэм Гальден скомандует своим войскам — и они обрушатся на Сухую Степь.

— Вы стянули к границе с Лэном военные силы и корчите из себя миротворцев, — на повышенных тонах вмешался Рони Ди. — А вот мы действительно хотим мира… на наших условиях. Не забывайте, что вы можете отсюда выйти другим путем и с куда большим числом сопровождающих, чем до того.

— Ты сказал грубо, — вполголоса выговорил ему начальник. — Но ты прав по существу. Давай-ка мне сюда полковника Нойи из соседней комнаты.

Стагир и его шах одним движением поднялись с сидений и выпрямились.

— Вы попрали три неотменимых древних закона, — сказал Таир совсем тихо, но в невероятной силой. — Обидели и ограбили купцов. Ваши торговцы у нас шпионят с чувством полнейшей безнаказанности, зная, что отобрать у них могут только информацию, но не личное достояние, свободу и жизнь. Далее: вы не соблюли условий мира только потому, что сочли их невыгодными. А теперь хотите сделать лиц со статусом неприкосновенности — пленниками или заложниками. Вот это третье нарушение — да будет оно для вас и вашей страны позором вечным и несмываемым!

— Ай, Таир-ини, вот тут вы явно перебрали патетики, — раздался от дверей смежного кабинета ясный и низкий голос. — Третьего не будет дано бедняге Марэму, так что не возводите на него напраслину!

Кардинена стояла в дверях, опираясь на руку своего седого полковника: очень спокойная, холеная, насмешливая.

— Да и вы поразмыслите, почтенный Стагир: ну затеют они большую драку с каганатом Эро, так этим кусом подавятся, если раньше лэнская кость поперек горла не встанет.

— Спасибо вам за дерзости, — наконец вспылил Марэм. — Я как раз подумал, что эросцам понадобится классный переводчик. Вы ведь их язык чуть ли не с детства помните?

Нойи попытался прорваться к Марэму, она его удержала. «Какой во всех их благородных порывах смысл, — подумал Стагир, — за дверями и в танцзале с самого начала было полно спецназа».