— Карен. Заграничник. Металлург, рудознатец, специалист по точному приборостроению и твердым сплавам. Друг детства. Как-то мне выдал: «Давай поженимся, я даже окреститься могу. Только не в протестанта, а в католика, чтобы одним хлебом причащаться. Нам Аллах вино пить не велит».
— Всех пересчитала? — сухо осведомился Денгиль. — Всех знаешь? А то, может, и надо мной пошутить захочется.
— Шутить над мужем богоданным не посмею. Но такая женщина, как я, вслепую замуж также не выйдет. Ты старший леген: у тебя в Эро влиятельные сестра и брат, мусульмане, которые хоть и помогают тебе, но сердятся, что выкрестился. Потому и зовут тебя негласно «кафолическим муслимом» по обе стороны границы.
Он сдернул ее с места, почти силой подвел к столу и втолкнул в круг.
— Вот, судари легены. Она моя жена, и я ее защитник, поэтому только я имел право ее испытать и испытав — спросить. Откуда она знает о всех нас тайное? Пусть это словесные безделки — тем более. Они никуда не идут и не передаются, кроме как в круге своих. Странно было бы полагать, что ее учитель сплетничал с нею о сотоварищах, а приятель — о старших по рангу братьях. Откуда это у нее? И откуда ее силт, который она не открывает ни для кого? Легены заграничья думают на легенов Эдина, лэнцы на эросцев, но никто из них не вручал ей кольца защиты. Спросите у нее сами, пока я здесь!
— Я вам поверил и так, — Керг повернулся к ней вместе с креслом. — Но сейчас — hora est! Час пробил — покажите нам камень!
Тэйни покраснела от смущения — и одновременно распрямилась с гибкой и светлой отвагой, как клинок из лучшей стали.
— Меня вынудили… Поэтому я прошу извинения за то, что мне предстоит сделать.
Она пошла в обход стола прямо к Тергам.
«Там у постамента мужской статуи есть потайная пружина, которая непонятно как и когда срабатывает при нажатии: древние механики так ее засекретили, что и места не отыщешь, и времени не подгадаешь, — рассказывала потом Эррат своему любимому Армору в день его посвящения в высокие доманы. — Но тогда она должна открыть в центре купола световой колодец наподобие критских, что в Кносском дворце. Так вот, когда наша Тэйни распечатала свой силт, нам вначале показалось, что там рубин или пироп. В зале ведь освещение современное, электрическое: бра по всем стенам. Но когда она прошла через площадку и остановилась у нижней ступени Лестницы Магистров к нам лицом, на нее с мягким рокотом хлынул сверху внезапный поток ясного дневного света. И все мы увидели на ее пальце переливчатую голубовато-изумрудную искру».
Бусина девятнадцатая. Альмандин
Шахский дворец в Срединном городе Эро напоминает общинные сельские дома своей открытостью: галереями вдоль этажей, куда выходят все дверные проемы, затянутые кисеей или шелковым батистом от насекомых, отсутствием стекол в узких окнах, напоминающих бойницы. Только главный враг, против которого они нацелены — солнце. Другого человека здесь то ли не считают соперником, то ли давно уяснили себе, что самая умная защита — приветливость. А бело-голубые и зеленоватые мозаики на внешней стороне стен, ковры и изящно выписанные изречения из Корана — на внутренней, полы, прохладные и чистые, как проточная влага, и цветы в тенистых внутренних двориках создают у пришлеца и гостя именно такое настроение.
Но тем троим, что заседали сейчас в одном из кабинетов, не имеющих выхода ни на галерею, ни в дворик, не дано было проникнуться общей атмосферой. Двое были чем-то неуловимо похожи: то ли глубоко загнанным внутрь инстинктом сторожевого пса, который просвечивал сквозь карий взгляд одного и холодновато-серый другого, то ли специфическим изяществом осанки, проистекающим от кровного родства человека и оружия. Оба сидели на стульях европейского образца перед мозаичной шестигранной тумбочкой, имеющей на себе кожаный футляр с красными печатями на шнурках.
Третий стоял. Он носил свой узкий парчовый халат, плотно расшитую круглую шапочку и тонкое белое покрывало с той беспечной грацией, которая в настоящем эросце стирает всякую грань между домом и улицей, интимностью и официозом. Его удлиненные, непроницаемой черноты глаза следили за сидящими с иронией.
— Это адресовано мне, — упрямо проговорил Стагир. — Кумар-хан может остаться, поскольку он вез послание, а вы, Таир-шах, удалились бы. Всё равно уж на ногах.
— Ты так давно мне талдычил, что я законный наследник и второе лицо в государстве, что я решил наконец сделать из этого логический вывод. Кумар-хан, сможете ли вы пересказать мне вкратце то, что вы битых два часа докладывали моему главному телохранителю и отцу контрразведки: наши нюхачи и шпионы, никак, насквозь высветились?
— Со Стагир-шахом я не говорил о них и тем более о себе самом в таком резком тоне. Собственно, я нисколько не кривил душой, ибо мы вели настоящую, добросовестную торговлю с государством Эдинер и выправили себе патент. Обороты были… впрочем, вам это неинтересно.
— Но наряду с этим наши негоцианты обязаны были проследить за тем, как Эдинер соблюдает условия перемирия, — ворчливо добавил Стагир. — Когда они стали влезать в это дело слишком усердно, их арестовали — точнее, арестовали товар на складах — и выслали за кордон. Это хоть и противно, однако естественно. Однако есть письмо сугубо личной адресации, которое они привезли.
— И ты, разумеется, хоть и досматривал внешне, и просвечивал ультразвуком, по привычке боишься, что оно взорвется, или отравлено, или в него завернуто чье-нибудь отрезанное ухо…
— Вы, как всегда, ошеломительно остроумны, мой господин, — флегматично заметил Кумар-хан. — Между прочим, нас тоже изолировали. Чтобы без лишних глаз перерыть наше личное достояние и подпортить казенное. Через сутки нас привели под конвоем к некоей особе женского пола — не даме и не кукен, а именно особе: в красном плаще, сапогах и при холодном оружии.
— Помнится, мы, Стагир, видели ее куда более беззащитной.
— Ее имя — Та-Эль Кардинена, и я не понимаю вашего намека, мой шах. Года три назад на его звук отзывались все горы, — продолжал Кумар. — Еще там был также некий седовласый молодец по имени Нойи, и военный сановник поперек себя шире, который отзывался на Маллора, и несколько анонимных зубоскалящих физиономий. Впрочем, в целом они были достаточно вежливы. Вручили послание, под сильной охраной довезли нас до границы и сдали на таможню, точно багаж.
— Опять будете острить, мой шах? — спросил Стагир.
— Над увесистыми любовными записками, что тебе пишет прекрасная ина Та-Эль? Отнюдь. Но по причине ревности вскрою самолично.
Он с треском рванул печати и рознял футляр. Оттуда выскочил рулончик полупрозрачных калек, обернутый двумя листами плотной бумаги — напечатанной на машинке и рукописной.
— Ага, вот оно, письмецо!
«Досточтимый Стагир-ини! Рискую обратиться к тебе как к частному лицу, ибо изготовление потребных вам чертежей, описи имущества и проч. и проч. полностью высосало из нас троих (меня, Нойи и Маллора) как физические силы, так и способность выражаться политично. А написать надо, чтобы вы там, в Эро, не сочли эдинцев совсем уж круглыми простофилями и олухами.
Твои го пытались получить на халяву то, что им с удовольствием бы продал каждый нижний чин, не говоря о высших. В народном государстве Эдинер такие каналы для утечки информации и встречного притока валюты считаются скорее добром, чем злом. Информация стоит меньше, чем твердые деньги, которые в конце концов оседают таки в госказне.
Однако самое пикантное в том, что эросцы были в своем праве. Будь они аккредитованными военными атташе, мы бы обязаны были их осведомлять, и куда более широко. Ибо мирный договор между нашими двумя домами пока длится.
Поскольку же кое-кто играл в куплю-продажу, сыграли и мы. Конфисковали товар (поэтому и прилагаем заверенную его опись), а также текущую выручку, не весьма жирную. Ты уж извини, но она пошла на пользу твоего дела: наше копировальное бюро авралило всю ночь, переснимая и перечерчивая ту часть законной вашей доли, которую вы пытались достать обходным путем. Говорят, за бугром есть такие копировальные машины ксероксы, которым спирт нужен исключительно для протирки узлов, ну а наши отечественные сканеры работают в гораздо менее экономичном режиме: валютное виски, джин или ром вовнутрь и домой в портфелях.