Глубоко вздохнув, Анастасия Петровна сгребла рассыпанную пачку, прошла в кухоньку, сложила на шесток письма. Снова вернулась в горницу за брошенными на стол листками, уложила их поверх разноцветной кучки. Чиркнула спичкой, снизу подожгла бумажный ворох и смотрела, как пламя, перебегая с листка на листок и корежа их, обрадованно взвилось на шестке.
15
Анастасия Петровна только что спустилась с крыльца колхозной конторы, как счетовод Лида высунулась из окна и, размахивая руками, крикнула:
— Тетя Настя, вернитесь, вас к телефону… Да скорее, тетя Настя!
Вызывали из района, и Николай Павлович, ожидая ее, разговаривал по телефону. Он предупреждающе поднял руку, и Анастасия Петровна прислонилась к дверному косяку. Председатель слушал, рисуя пальцем узоры на столе, и согласно ронял: «Да-да, да-да». Подняв на нее глаза, лицом и губами сделал такое движение, как будто хотел сказать: «А ты говоришь…» — и перебил рокоток в трубке:
— Ладно, об чем разговор, сделаем как нужно… А вот и она пришла, Георгий Данилыч. Хорошо, передаю…
Председатель сунул ей трубку. Заглушенный расстоянием голос секретаря райкома тихо сказал в самое ухо:
— Анастасия Петровна, как самочувствие? Ты ничего не знаешь? Эх ты, партийный вождь… Так вот, в четыре часа дежурь у радио, будут передавать важное сообщение. Радио-то у вас есть в правлении?.. Что, что?.. Нет, говорить не буду, сама услышишь. И людей предупреди, пусть послушают… Ну, будь здорова!
Слышно было, как на том конце провода трубка легла на рычажки.
— О чем он? — спросил Николай Павлович.
— Убей бог, ничего не понимаю, — Анастасия Петровна привычным жестом поправила сбившуюся косынку. — Говорит, какое-то важное сообщение передадут по радио. Тебе ничего он не сказал?
— То же самое. Ладно, скоро узнаем. — Он заглянул под рукав. — Сейчас около четырех. Ты куда собралась, домой? Гости-то все еще у тебя?
— Нет, нынче уехали, — улыбнулась она.
Председатель хитро прищурил левый глаз, точно прицелился, и с мягким участием проговорил:
— Ну, и слава богу! Измоталась ты за эти дни, как погляжу. Генерал ведь, а!
— Ты скажешь, — улыбнулась она и неожиданно для себя пожаловалась: — Все бы ничего, да тут, как на грех, Федина мать заболела, и Надюшка уехала моя. Так и пришлось между двумя домами.
— А я о чем! — живо кивнул он. — Одно к одному, и у меня было дело, да не решился беспокоить.
— Вот еще! — упрекнула она. — На время могла бы и оставить гостей, беда не велика.
— Да, такой вот коленкор. — Он сочувственно коснулся ее плеча. — Приказано человека послать на курсы садоводов, я и хотел посоветоваться с тобой. Людей ты лучше знаешь, да, признаться, замотался и вылетело у меня из головы. Георгий Данилыч сейчас напомнил, говорит, чтобы завтра или послезавтра обязательно послали.
— Кого ты имел в виду? — спросила Анастасия Петровна, и они принялись обсуждать, кого послать. После тех дней, когда она лишь на минутку забегала в контору и почти не встречалась с председателем, вновь продолжалась та жизнь, где свои заботы и свои душевные тревоги незаметно отступали в ворохе разнообразных дел, в потребности быть постоянно среди людей. Они говорили, довольные тем, что с полуслова понимают друг друга, и эта беседа понемногу возвращала ей ощущение своей освобожденности от какой-то неопределенной тяготы.
— А время! — вдруг подскочил Николай Павлович, взглянув на часы. — Уже пятый час…
Он включил приемник, и оба нетерпеливо ждали, пока глазок индикатора нальется зеленым светом. Но вот послышался атмосферный шорох, сухое пощелкивание разрядов, и сквозь них отчетливый голос сказал:
— …слова и музыка Лазарева.
— Наши! Ты слышишь, наши! — ударил себя по бокам Николай Павлович и, распахнув дверь в контору, крикнул: — Быстрее сюда все! На одной ножке…
Смывая шорохи и треск в приемнике, заиграл аккордеон, медлительно, просторно, с ласковой грустинкой в басах. В кабинете председателя и за дверью столпились все, кто оказался в конторе, стояли тихо, не отрываясь взглядом от пульсирующего зеленого глазка. Музыка становилась глуше, и вдруг над ней с радостной мягкостью и лаской зазвучал сильный женский голос, глуша все звуки:
Тотчас же множество женских и мужских голосов подхватили и бережно повторили:
И снова одинокий ликующий голос:
И снова хор повторил:
У Анастасии Петровны с щемящей болью проступили слезы.
— Это Надюшка! Это она поет, правда же, тетя Настя, — вскрикнула счетовод Лида, с силой прижимая ладони к груди. — Честное слово — она, я по голосу узнала…
— Погоди ты! — одернул Лиду кто-то.
Смятенность, а затем умиление были самыми сильными чувствами, которые владели Анастасией Петровной в этот момент. Она сразу узнала голос дочери и поняла, что та торжествует и полна страха, и, сама волнуясь за нее, боялась упустить хотя бы звук. Надя поет в Москве! Ее Надя! И все, все слушают ее: вся страна, вся земля. Рухнул радостный шум за зеленым глазком индикатора, когда затихли голоса хора.
— Тетя Настя, роднуша моя, дайте поцелую вас, — Лида с горячностью бросилась к Анастасии Петровне.
Этот взрыв восторга как будто ослабил напряжение, и все, кто был в конторе, заговорили разом:
— Эту и у нас пели…
— Телеграмму бы им отбить…
— Вот чего достигли, а!..
— Настя, с праздничком тебя!
Анастасия Петровна уже не стеснялась своего торжества и, не в силах удержать его, подняла на всех сияющие от слез глаза. Расталкивая плечом собравшихся у двери, в кабинет втиснулся Федор.
Анастасия Петровна мягко взяла его за руку и притянула к себе.
— Правда? — спросил он, блестя глазами.
— Правда, Федя. Радость-то у нас какая!
— Федор, с тебя причитается, — крикнул кто-то за дверью.
— А ну, потише! Эх схватились, слушайте же, — оборвал Николай Павлович.
Было слышно, как откуда-то издалека, там, на сцене, доносятся четкие, уверенные шаги. Вот они внезапно затихли за зеленым глазком, и мужской голос доверительно произнес в приемнике:
— Следующим номером — русская старинная, запевает Надежда Литвинова.
И вот Надин голос, протяжно, в удивительном ликовании, выговорил начальные слова песни:
Хор грянул следом за нею:
«Что это? Бабкина песня!» — встрепенулась Анастасия Петровна, слушая, как со ступеньки на ступеньку, все выше и выше забирают голоса. Вот, оказывается, на какой сюрприз намекала Надюшка перед своим отъездом в Москву. И когда старуха научила ее этой песне, ишь, какая скрытница, сколько времени молчала. И поет как верно! Она вдруг увидела себя маленькой девочкой в коротком ситцевом платьице с заштопанными на локтях рукавами и мать, не такую, какой она была последние годы, измотанной работой и родами, тоской о пропавшем без вести отце, а молодой и красивой, гордой своим счастьем, услышала ее голос, сильный и радостный.