— Жаль, счастливую удочку сломал, — Генка потряс поломанными концами удилищ. — Разве ее, черта, убьешь этим, надо лозой хлестать или палкой, гадюка ведь живучая, сразу и не сдохнет.

— Ух и напугала она меня, — изумленно сказал Артемка, все еще испытывая ужас. — Даже ноги закаменели.

— А ты как думаешь! — подхватил Генка. — Она знаешь какая! Посмотрит в глаза, а у человека руки-ноги так и отнимутся, и хотел бы убежать, да не сможешь. Тут главное — не смотри ей в глаза, а бей чем попало.

Страх, пережитый у землянки, уже забыт, и мальчишки оживленно обсуждали свое приключение.

— А ты пошел бы туда опять? — спросил Артемка.

— А чего ж! Это когда не знаешь про змею — страшно, а с палкой чего бояться.

По селу шли рядом, как в строю, нога в ногу, жаль, никто не видел, с какой возвращаются добычей. Только две девчонки, белоголовые, с помятыми бантиками в косицах, встретились по пути. Забыв о своих девчоночьих играх, они уставились на Артемку и, прижавшись плечами, долго провожали его круглыми, по-галочьи голубыми глазами, а он, вытянувшись в струнку и сделавшись выше ростом, твердо ступал по мягкой пыли, ощущая в руке сладостную тяжесть добычи.

Возле хаты Анастасии Петровны стояла отцовская «Волга». Первый раз за все дни он вывел ее со двора, видно, ездил куда-то или собирался поехать. Только тут Артемка вспомнил, что отец приказал вернуться пораньше.

— Если отец возьмет, поедем? — спросил он.

— Спрашиваешь!

— Ты никуда не уходи, договорюсь с отцом и забегу за тобой. — Артемка неуверенно протянул ему рыбу. — На, возьми своего карпа.

Генка отмахнулся с щедрым великодушием.

— На кой он мне, забирай.

— А как же ты! — удивленно сказал Артемка, но по его лицу было заметно, что он отдал бы что угодно за право вернуться домой с такой великолепной добычей.

— Ладно, неси, — расщедрился Генка. — Я в другой раз и не такого поймаю.

С горделивым сиянием в глазах Артемка влетел в хату и еще в сенях крикнул:

— Папа, где ты?.. Смотри, какого карпа мы поймали!

Отец сидел на корточках перед раскрытым чемоданом, взглянул на сына через плечо, ничего не сказал.

— Мы что — уезжаем? — упавшим голосом спросил Артемка, и у него сразу пропали те слова, какими можно было рассказать об удивительно счастливом и радостном начале дня, о встрече со змеей. Он стоял, нагнув голову, не замечая, как рыба распласталась на пороге хвостом.

— Едем, сынок, загостевали мы с тобой, пора и честь знать. — Николай Устинович, закрыв чемодан, поднялся. — Отнеси-ка в машину.

Оттащив чемодан, Артемка направился было к Генке, но отец выглянул из окна и позвал его.

«Ну, что там еще!» — сердито подумал мальчик, медленно возвращаясь в хату. Отец уже сидел у окна со шляпой на коленях, тетка Настя против него, оба с таким выражением, словно только что повздорили. Остановившемуся на пороге сыну Червенцов сказал:

— Присядь, Артемка. Перед дорогой посидеть положено.

В молчании прошло несколько минут, затем они разом поднялись.

— До свидания, Ната, спасибо за ласку. Если случится бывать в наших местах — заходи, буду рад, — сказал Николай Устинович.

— Мало погостили, но и за то спасибо, что вспомнили, — отозвалась она.

Червенцов подал ей руку, слегка пожал податливую и безответную ладонь и с высоко поднятой головой вышел из горницы.

Когда Артемка проходил мимо стоявшей у притолоки Анастасии Петровны, она поймала его за плечо, крепко поцеловала в макушку и осторожненько толкнула в спину. От жалости к себе и обиды у мальчика выступили слезы, в сенях он вытер их кулаком и выскочил на улицу.

Анастасия Петровна осталась на крыльце и, сложив руки под грудью, смотрела, как они усаживаются в машину. Артемка опустил боковое стекло и, высунувшись по плечи, ждал: может быть, покажется Генка. Отец был чем-то недоволен, и он не решился отпрашиваться к Генке. На пустынной улице лишь глянцево-траурный петух с середины пыльной дороги, вытянув шею, недоверчиво косился на машину, да наискосок, у четырехоконного дома женщина с ребенком на руках наблюдала за отъездом гостей. Генки не было. И вот на прощанье помахали руками — они из машины, Анастасия Петровна с крыльца, — и мимо побежали хаты и плетни, уходило назад село, оставался позади чудесный мир с его волшебными днями. А Генка так и не появился.

Показалась луговина на окраине, теперь скошенная и жесткая. Артемка сказал нерешительно:

— Папа, вернемся на минутку.

— Зачем? — негромко отозвался отец.

— Я не попрощался с Генкой, — заторопился Артемка. — Я ему обещал… Потом я забыл бивень.

Николай Устинович промолчал. Лишь на изволоке, в том самом месте, откуда они неделю назад любовались просторной равниной и селом, он покосился на пригорюнившегося сына и с ласковой снисходительностью сказал:

— Стоит ли возвращаться из-за этого, Артемка, смотри, как далеко отъехали. Напиши ему письмо — он не обидится. И голову не вешай, друзей у тебя еще много будет… А кость на что тебе — мама все равно выбросит.

14

Анастасия Петровна оставалась на крыльце, пока машина не исчезла за поднятой ею пылью, и тогда вернулась в горницу. Она остановилась посреди светлой, опустелой комнаты, на минуту задумалась. Еще осталось в душе что-то немного печальное и тревожное после проводов, словно кончился шумный праздник, от которого она устала, наступили будни и повсюду сделалось пусто и просторно. Неторопливо прошла по горнице, поправила завернувшийся угол скатерти, плотно прикрыла окно и, прежде чем задернуть занавеску, постояла, глядя на примятую машиной траву с темно-лиловыми пятнами пролитого автола. На ветку вишни присела галка, склонив голову набок, посмотрела на нее светло-голубым глазом и сочувственно спросила: «Че?» Анастасия Петровна вздохнула освобожденно, как будто какая-то тяжесть свалилась с ее души. В сенях послышались легкие скользящие шаги, и в открытую дверь заглянул Генка. Окинув взглядом комнату, он нерешительно спросил:

— А где Артемка, тетя Настя?

— Уехал твой Артемка.

— Как уехал! Совсем? А мое письмо? — опешил он.

— Совсем уехали, Гена. Разве ты не видел машины?

Открыв рот, мальчик смотрел на нее остановившимся взглядом, как будто толком не понял, что она сказала, а брови медленно поползли на лоб, собирая молодые морщинки.

— Ну и пусть! — отозвался он, губы у него дрогнули, и она поняла, как оскорблен и обижен он.

— Да, уехали, Гена, — проговорила Анастасия Петровна. — Враз собрались и уехали. И рыба твоя не нужна оказалась, и та кость, что ты притащил…

— Ну и пусть! — повторил он с обидой. — Я тоже выброшу письмо.

— Какое письмо? Кому? Что ты такое выдумал?

— Ничего я не выдумал, — произнес Генка на глухой и низкой ноте. — Его отец дал мне вчера письмо и сказал, чтобы я передал вашей Наде, как она приедет…

— А ну, неси это письмо! — тяжко и грозно потребовала Анастасия Петровна.

— Так я… — начал было Генка, с ужасом понимая, что проговорился в непонятной ему тайне и навлек на себя гнев тетки Насти.

— Слушать не хочу, пока не будет письма, — перебила она. — Смотри, Генка, рассержусь на тебя.

Мальчик исчез в сенях, она видела, как он прошмыгнул двором, разгоняя потревоженных кур, перескочил через плетень и скрылся в своем доме. Она вдруг почувствовала, как ноги у нее отяжелели, и осторожно присела на стул. Так вот оно что! Значит, он не примирился с ее приговором. Ах, Николай Устиныч, Николай Устиныч! Все готов растоптать ради своей прихоти, ничего не пожалел бы, только поздно, ох, поздно, и как не понять ему этого, он же умный человек.

Ее привел в себя робкий зов. Генка стоял перед нею, вобрав голову в плечи, словно старался казаться меньше ростом, тогда и вина его становилась меньше.

— Вот, — сказал он, вытаскивая из-за пазухи плотный зеленый конверт. — Тетя Настя, кабы я только знал…

— Хорошо, Гена. — Она схватила конверт и поднялась. — Ты ступай.