— А запивали его красным вином, целыми бутылками, — тихонько сказал Йожеф, готовясь встретить свою третью бессонную ночь.

Необъятный небесный купол над долиной стал понемногу очищаться. Меж бегущих туч нет-нет и проблескивала звезда, посылая сигналы, понятные лишь тем, кто покоился еще в материнской утробе. Ветер дул с запада, неся дыхание океана, солоноватой влагой овевая пологие уступы, словно зовя очиститься, омыться. Но кто внял этому молчаливому зову?

— Беда в том, — сказал Билл, ложась на траву и указательным пальцем выдавливая в глине продолговатые бороздки, символические знаки своих плотских вожделений, — беда в том, что в результате своеобразного альянса с хиппи изрядная часть «ангелов ада» прельстилась возможностью поживы, ударясь в коммерцию. Вначале «ангелы» даром снабжали своих ругающих, отвергающих общество дружков…

— …ругающих, рыгающих, — сказал Йожеф.

— …марихуаной и дисками со старыми рок-записями, — сказал Билл, — но потом наложили лапу на всю торговлю наркотиками в Калифорнии и создали в бухте Golden Gate[14] собственный, хорошо организованный центр по их продаже с развитой сетью агентов, аминь.

— Несколько каких-то ненормальных, — сказал позже на судебном следствии Йожеф, уже выписавшись из больницы, где провалялись два месяца, — вылили ночью огромную порцию ЛСД в водопровод, в один из водоприемников, и кто напился этой воды или брал ее для готовки, всем стало дурно, вплоть до потери сознания, включая двадцать членов съемочной группы, которые в самое горячее время, в последний день фестиваля, полностью выбыли из строя.

Билл — давний друг Йожефа: здоровый, высоченный, шести футов ростом, белокурый англосакс, ударник одного кочующего по Штатам бит-оркестра. Таланту своему он предоставляет развиваться самому, без каких-либо тонизирующих средств. В войну служил в Европе, на Западном фронте. Дважды награжден — не по своей вине: людей убивать он не любит. Семья — у него двое детишек — живет в одном техасском городишке; Билл старается навещать ее раз в неделю, но если случай забросит слишком далеко, пересылает заработок домой по почте. Человеку даровитому тесно в обывательском закуте.

— Многие из очевидцев убийства Хантера, — сказал Билл, устремляя восторженный взгляд в небеса и возвращаясь опять из мира нетленного в бренную юдоль обмена веществ, — многие не посмели дать показания из страха перед «ангелами ада»…

— Ночью шестого декабря.

— Во сколько часов?

— Не знаю.

— Понятно, на часы вы не смотрели. А все-таки? Приблизительно?

— Первым выступал ансамбль «Сантана». По-моему, они около полуночи начали. Играли примерно с полчаса, потом был большой антракт.

— Чем вы объясняете, что антракт был такой долгий?

— Мне говорили, Мик Джеггер всегда затягивает перерыв перед своим выступлением. Наверно, чтобы интерес подогреть. И когда все уже стали шуметь и выражать нетерпение, свет переключили на красный, тут и вышли ребята Мика…

— Значит, по-вашему, перерыв не был связан с какой-либо размолвкой между оркестром Мика Джеггера и «ангелами ада»?

— Думаю, что нет. Хотя не знаю. Говорят, Мик Джеггер всегда перед своим выступлением…

— Были уже «ангелы ада» на эстраде, когда вышли его ребята?

— Конечно. Были с самого начала, то есть с начала программы, с выступления «Сантаны».

— Известно вам, что уже во время первого номера один из «ангелов» ударил человека?

— Нет, не известно.

— Как это не известно?

— Я же позже приехал. Может, и было что во время открытия, пока мы место себе искали. Но я ничего такого не слыхал.

— И соседи ничего не говорили?

— Нет.

— Странно.

— Чего ж тут странного! Все уже подзарядиться успели, пока мы…

— А сами вы наркотиков не употребляете? А сын ваш?

— Я бы его собственноручно на первом попавшемся дереве вздернул, вздумай он…

— Вы по его желанию приехали в Монтану?

— Ну, отчасти. Мы в тридцати километрах живем, в Ливерморе, и он просто обмирал…

— Родственников, друзей, знакомых среди «ангелов ада» нет у вас?

— Нет.

— Вас видели разговаривающим с одним из них. О чем вы говорили?

— Да ни о чем. Просто он попросил огня, зажигалку свою забыл.

— Значит, не разговаривали. Это вы твердо помните?

— Твердо.

— Вернемся к убийству Хантера. На ваших глазах это было?

— Ну, отчасти.

— Да или нет?

— Да. То есть я видел, как один замахнулся ножом…

— Давайте по порядку. В момент убийства сколько их, по-вашему, было на эстраде?

— Человек десять, а может, двадцать. Поди разбери в этом чертовом красном свете, туда ведь много и снизу поналезло, киношники тоже там стояли…

— Первым номером Мик с ребятами исполнил «Sympathy for the Devil»,[15] так?

— He знаю. Я в музыке не разбираюсь, вот сын может вам сказать.

— И сына допросим.

— Он в больнице сейчас.

— Допросим в больнице. Когда началась драка? Уже при исполнении первого номера?

— Да, пожалуй, что тогда. Мик Джеггер как раз к микрофону подошел, и что-то длинное, темное слетело вниз, но в этом проклятом красном свете разве поймешь, человек это или куль какой-нибудь, мешок. Что человек — это потом стало ясно, потому что музыка сразу замолчала. Сын еще спросил, почему ту девушку сбросили с помоста. Тут уже отчетливо можно было различить, как несколько человек, перевесясь через ограждение, толково так обрабатывают по головам стоящих внизу. И слышны стали крики: «Помогите». Мик Джеггер у микрофона все руками махал.

— Почему вы думаете, что Мик Джеггер?

— Знаю его.

— Откуда?

— А он в антракте, после «Сантаны», расхаживал среди публики и раздавал автографы. И я для сына попросил.

— Одним словом, вы оставили свое место, раздобытое с таким трудом, чтобы автограф получить для десятилетнего сына?

— Да, довольно глупо с моей стороны: вернулся, а его уже и след простыл.

— И полиция, насколько нам известно, только через две недели доставила его домой. Но это сейчас к делу не относится. Мы остановились на том, что «ангелы ада» сбросили девушку с эстрады.

— Кто сбрасывал, я не знаю. Может, они, а может, кто еще. Могла и сама упасть. Не знаю, как там все получилось, почему прервали только что начатый номер. Мик Джеггер подошел к микрофону и с воздетыми руками стал просить всех успокоиться. «Успокойтесь, братья, — кричит, — успокойтесь, братья и сестры мои!»

— Не много он этим достиг. Продолжайте!

— Но его оттолкнули…

— Кто? «Ангелы ада»?

— Не знаю. В этом проклятом красном свете я бы и мать родную не узнал.

— Но Мика Джеггера ведь узнали же.

— Как же не узнать, если мужик, а волосищи, как у бабки моей покойной…

— Продолжайте!

— Микрофон замолчал, надолго. Неизвестно, что там у них делалось. Потом вышел Кейт Ричардс….

— И Кейта вы знаете?

— По фотографии. Его фото тоже у сына есть.

— Словом, и при красном свете узнали? Ясно. Итак, к микрофону подошел Кейт Ричардс.

— Но все уже так орали, ничего почти нельзя было разобрать. «Мы больше не играем, если сейчас же не прекратите», — вот что он сказал.

— И только?

— А Мик Джеггер, тот просто ревет, и все, — усилитель над нами икает, запинается, ну, как пьяный, которого вот-вот вывернет. «Уйдем, если не перестанете, — это он сквозь слезы, — уйдем, если не перестанете…» — заладил. Один «ангел» оттолкнул его и во всю глотку обозвал словечком из пяти букв… ну, матерным.

— Узнали бы вы этого человека?

— Нет.

— Ну, понятно, в этом чертовом красном свете! Дальше.

— Человека этого отпихнули, а Джеггер с ребятами, думая остановить драку, запели: «Скажи, что ты не веришь», а потом «Зачем мы согласились».

— Так, значит, все-таки помните, что исполнялось. А говорили, что не интересуетесь музыкой.

— Мне соседи сказали, как называется. Музыкой, конечно, не интересуюсь, я только из-за сына приехал, еще раз могу подтвердить. Но когда начали «Under my Thumb»,[16] опять все передрались.