— Я не боюсь! — сказал он вдруг. Прошло много времени.

— Здесь! — сказала она наконец. Вздохнул.

— О! Я чувствую такую страшную усталость! Не мог различить, был ли это его или ее голос. Начал дрожать.

— Я с тобой! — она крепко держала его руку. Никогда не слыхал он такого темного голоса. Это было темнобархатное тело Агаи. Сердце его судорожно сжалось.

— Говори, говори со мной! — он сжимал ее руку.

— Ты так болен, ты так болен, — повторила она тихо и прижалась своей щекой к его.

Так сидели они долго, долго на краю постели. Стал спокоен и мягок, как дитя.

— Как ты добра! Как бесконечно добра! — прошептал он у ее губ.

— Ложись теперь. Я буду спать с тобой. Я буду держать тебя. Посмотри, посмотри, ты теперь так спокоен. Лихорадка твоя прошла.

Разделась и легла рядом с ним.

— Я оберну тебя своими волосами, — прошептала она и распустила волосы… — У меня волосы такие длинные, они доходят мне до колен…

— Твои волосы мягки, как шелк! О, еще мягче.

— Твои волосы черны? — спросил он, помолчав.

— Нет!

— А глаза черны?

— Нет!

Долго молчали.

— Я поцелую тебя в грудь, — сказала она вдруг. — Твоя грудь в огне, а мои губы так прохладны. — Она поцеловала его.

— Еще, еще! — просил он, умоляя.

Она целовала ему всю грудь, потом обвила его своими руками, волосы шелковой волной полились по его телу, она положила голову к нему на грудь.

— Ты не уйдешь от меня? — спросила она боязливо.

— Нет, нет… о, теперь все прошло.

Теперь уже наверное время обеда. Чувствовал, что теперь он может наконец что-нибудь съесть. Он был от этого счастлив. Теперь он освободился также и от Агаи.

Усмехнулся. Он теперь постоянно усмехался, тихо и таинственно.

Кто-то позвонил. Вскочил и весь задрожал.

— Это она! Да, она! — чувствовал ее. Вошла Агая. Взгляд ее впился в его мозг.

Села против него и долго не говорила ни слова. Вдруг подняла голову и насмешливо сказала:

— Куда это ты вчера спрятался от меня?

— Я совсем не прятался, — сказал он спокойно. — Я просто не хотел тебя больше видеть.

Вздрогнул. Из ада бездонных глаз этой женщины била болезненная ненависть.

— Ты был все время у этой девушки! — Ему казалось, что он слышит скрежет… — Ты был у нее всю ночь и вчера… — вдруг оборвала.

— Да, я был у нее. — Злобно смеялся. — Это тебя волнует? Да ты ревнуешь.

— Я не позволяю тебе, я не хочу, чтобы ты прикасался к чужой женщине, я не хочу этого, понимаешь, я этого не хочу!

Она кричала это короткими, сдавленными криками.

Он опустил голову и подпер ее обеими руками.

— Моя душа робка и стыдлива, — сказал он медленно и совсем тихо. — Ты сделала ее робкой. Ты была груба… Видишь, однажды я шел по улице и вдруг почувствовал себя одним громадным, бьющимся сердцем. Это символ всего моего существа. Я в действительности лишь одно громадное, бьющееся сердце. И это сердце обладает ужасным стыдом. Стыд — это раковина, в которую, подобно улитке, всегда может спрятаться такое сердце. Стыд делает холодным и робким и вселяет отвращение к людям. Теперь я не чувствую больше сердца: оно зарылось, оно сжалось, оно спряталось в свою раковину…

Он взглянул на нее. Ему казалось, что он видит в ее глазах крупные слезы. Но он не был уверен в этом.

Снова опустил голову.

— Вот, например, теперь. Мне казалось, что я вижу в глазах твоих слезы. Но мой стыд робок, он не верит твоим слезам.

Она вдруг упала к его ногам. Она схватила его руки и целовала их в бешенстве страсти.

Она взрывала его своим горячим желанием, своими молящими поцелуями, страсть его снова выползла, бешено ринулась в каждый его нерв.

Но он овладел собой со сверхъестественной силой и тихо отнял у нее свои руки.

Тогда она бросилась на него, вцепилась в него, крепко впилась, душила его своей болезненной страстью.

Все кружилось вокруг него. Стремглав бросился он в этот ад счастья и ужаса.

— Ты — ты любишь меня? — пробормотал он с трудом.

Она прильнула к его губам. Она целовала безумно, жадно, она не могла насытиться.

Вдруг вскочила, она вся кипела от ярости.

— Ты холоден, холоден!.. Тебя надо покорить… — Голос ее был хрипл и дрожал. — Мы поменялись ролями. Ты теперь женщина. Должно быть, очень пикантно чувствовать себя хоть раз женщиной?..

Она язвила его жгучей насмешкой. Он взглянул на нее пристально, потом душа его отупела. Видел только ее, стоящую здесь с ее широкой, напыщенной насмешкой.

— И… И… — она запиналась… — Что мне с тобой еще делать? Иди к своей девице, — закричала она в бешенстве.

Он вдруг заметил, что на ней серое платье.

— Почему ты не надела свое черное шелковое платье?

Она изумленно взглянула на него. Болен ли он действительно? Или играет комедию?

— Это тебя слишком раздражает, — сказала она, наконец, грубо. — Ты не должен раздражаться. Твои нервы слишком слабы для полового возбуждения, в котором ты постоянно живешь. Это изнуряет тебя.

Он не сказал ни слова.

Долго молчали. Вдруг она встала и подошла совсем близко к нему.

— Ты придешь ко мне сегодня в десять часов вечера, — сказала она резко. — Мама уехала.

— Я не приду! — он вскочил.

— Ты придешь — повторила она, усмехаясь. Неистовое бешенство охватило его.

— Клянусь тебе, что я не приду, — закричал он хрипло. — Я клянусь! — он топал ногами.

— Ты придешь! — сказала она совершенно серьезно.

Бешенство разрывало его мозг. Он чувствовал животное желание убить эту женщину. Что-то выкрикивало в нем это слово: убить! Он почти лишался чувств. Ощущение головокружения, как огненное колесо, вертелось в его душе. Сжал кулаки и подошел к ней.

— Сегодня в десять часов ты придешь ко мне, — тихо сказала она и вышла из комнаты.

— Я не приду! — зарычал он и бросился на пол. Душа его была вскрыта и сочилась кровью из тысячи ран. Он катался по полу и в яростном бессилии зарылся руками в ковер.

Вдруг сразу узнал его опять, его — себя самого.

Кровь его остановилась, он чувствовал уколы и пощипывание в корнях волос, в ужасе он весь обливался потом.

Он, как зверь, на четвереньках отполз в угол и, не шевелясь, смотрел оттуда: это отвратительное искаженное лицо! Его собственное лицо.

Закрыл глаза и судорожно прижался к стене.

— Теперь он уже никогда больше не избавится от этого. Должен привыкнуть к этому.

Начал медленно и тихо лепетать что-то про себя.

Вдруг ему захотелось взглянуть на свое лицо, он раскрыл глаза: оно исчезло.

Но он чувствовал его вокруг себя. Оно было здесь. Оно наполняло всю комнату.

Он был как будто весь окутан самим собой.

Бесконечное отчаяние, разъедая и разрушая, медленно проникало в тончайшие поры его организма.

Вскочил и начал дико смеяться. Его смех отдавался у него в ушах, как ржание животного.

— Хорошо, хорошо, ничего не имею против этого, решительно ничего. Теперь я никогда больше не буду одинок. Всегда в обществе, всегда в обществе! В своем собственном обществе! Да, разве я могу найти лучшее?

Вдруг его мозг изнемог. Сознание его оставило. Когда он пришел в себя, в комнате было темно. С дикой поспешностью вскочил. Было уже половина десятого. Не раздумывая ни секунды, он побежал к Агае.

Перед домом остановился и усмехнулся. Очень приветливо разговаривал сам с собой и взошел наверх. Она, дрожа, стояла перед дверью. Он видел все со сверхъестественной отчетливостью. Чахоточные пятна горели на ее щеках: лицо ее осунулось. Она дышала неспокойно, ей не хватало дыхания. Она стояла перед ним в черном шелковом бальном платье, на обнаженных руках были длинные красные перчатки, которые доходили до локтей.

— Взгляни, взгляни на меня. Я для тебя так нарядилась. Ты любишь меня такой, скажи, скажи!

Его мозг в одно мгновение пришел в равновесие. Он впился в это стройное тело.

— Как ты стройна, — пробормотал он тихо. — Как пантера… как блестящее, гибкое животное… А как ты двигаешься!..