«Ночной разговор» — необыкновенно грустное и сильное произведение. Я живу, кажется, точно так же, как и ты: пишу. Еще гуляю и думаю, что это почти то же. Конечно, хорошо бы нам встретиться. Это я виноват — так и не соберусь. А ведь даже не был на твоей даче!

Дети у меня уже большие, учёные и даже начинают немного стареть. Внучки — симпатяги. Их уже три.

Лида сердечно кланяется.

Зое — привет и поцелуй.

Твой В.

Не хворай, пожалуйста. Старая Полонская{Елизавета Григорьевна Полонская. Поэт (Ленинград).} каждое своё письмо ко мне кончает так: «Держись!»

17/XII-1964 г.

Дорогой Павлик,

Извини, что отвечаю с опозданием. Надо было сдавать шестой том, очень торопили. Прими моё запоздавшее поздравление от меня и Лиды. Желаю тебе счастья и счастья!

Не стану спорить с тобой насчёт Фадеева, вместо ответа посылаю тебе статью о нём или, точнее, запись нашего последнего разговора. Думаю, что я все–таки прав. Конечно, я не зачёркиваю в памяти его страшную судьбу. Но он не свёл начало с концом, да это, может быть, и не надо.

Ты спрашиваешь, как я живу: очень просто. Всегда работаю, т. е. почти каждый день, но быстро устаю и, чтобы отдохнуть, подолгу гуляю. Сейчас зима, хожу на лыжах. По вечерам читаю Герцена и англичан — главным образом молодых. Много интересного. В городе — два раза в неделю, в среду и субботу.

С кем встречаюсь? Так же, как и ты, с соседями. Здесь живут Степанов, Арбузов, Малюгин, этой зимой — Евтушенко, Маргарита Алигер. <…>

Твой В. 10/I–1965 г.

Дорогой Павличек,

Спасибо тебе, что ты поправился, — это во–первых. За книгу — во–вторых. Я её ещё не дочитал, но одно уже можно сказать: она поражает неистовой любовью к литературе. Это вызывает не только уважение — восхищение. У нас мало знают жанр, которым ты воспользовался, между тем оп при всей своей изысканности — повседневен, входит в жизнь, касается всех. Кроме того, ты черт знает как много знаешь и заставляешь других интересоваться тем, что действительно составляет важнейшую сторону человеческой жизни. Это — туманно, но при встрече я постараюсь изъясниться с большей определённостью.

Целую тебя.

28/Х-1965 г. В.

Б. Пастернак. 2 авг. 1952 г.

Дорогой Вениамин Александрович!

Если, после разговора с Вами и Журавлевым{Д. и. Журавлев, народный артист СССР.}, я предаю своё обещание забвению, Вам покажется это невниманием и, чего доброго, Вас обидит. С другой стороны, меньше всего хотел бы я, чтобы Вы тратили своё писательское время, время мастера, на продукцию человека, который сам ничего не читает, ничем не интересуется и из духовной и умственной лени убивает дни на огороде и этим растительным эгоизмом никогда не поступится.

Большинству друзей эта вещь не нравится. Одним, потому что это не ново и не в той степени оригинально, как, переоценивая мои силы, они бы хотели. Другим, потому что, уклоняясь от решения задач, в наше время общеобязательных, я сбрасываю главную трудность, всеми взятую на плечо, и этим наперёд обесцениваю, что бы я ни сделал. Вы тоже, если будете искренни перед собою, разочаруетесь. Может быть, лучше, действительно, отложить чтение до того времени, когда я окончу роман «Борис Пастернак» и «Москва 1948 г.» — этого в рукописи нет, это любезности машинисток.

Привет Лидии Николаевне.

Ваш Б. Пастернак.

С. П. Злобину

Дорогой Степан Павлович!

Меня очень тронуло Ваше сердечное письмо. Я всегда чувствовал и ценил Вашу прямоту и правдивость в жизни и в литературе. На вечере же Вы говорили вовсе не как «представитель», это у Вас всё равно не получилось бы. Кроме тех черт сходства между нами, о которых Вы пишете, стоит отметить и эту. Но в письме Вы, разумеется, сказали больше. Спасибо!

Я знал, что у Вас интересная жизнь, но вот узнал сегодня (из Вашего письма), что она ещё интереснее и сложнее, чем мне казалось. И Бутырки, и анархизм, и экономика, и в седле с мая по ноябрь. Вот уж кому, должно быть, не однажды приходилось, «проснувшись ночью, увидеть над собою звезды». Вы помните, я сказал, что этого в нашей жизни было прискорбно мало. И сопротивление{С. и. Злобин был участником французского Сопротивления.}, и фронт, и наконец — литература или всегда литература, которая сама по себе и «фронт» и «сопротивление»!

Сожалею и я, что мы редко и случайно видимся. Это, кстати, одна из очень досадных особенностей нашей литературной жизни.

Еще раз спасибо и спасибо. Крепко жму Вашу честную руку и желаю — так же как Вы пожелали мне — всегда оставаться самим собою. В. Ф. Асмус, встретив меня вчера, сказал: «Желаю Вам всегда оставаться таким же молодцом, как Вы были с первого дня своего рождения». Адресую это пожелание Вам и остаюсь любящим и уважающим Вас

В. Каверин.

20. IV. 1962

В. Г. Перфильев. Архангельск

Дорогой Вениамин Александрович, здравствуйте!

Пишет Вам один из многих детей Ваших капитанов. Есть такие дети! Они живут, много работают, не ищут лёгких путей. Девиз «Бороться и искать» стал их Путеводной Звездой.

С детства мечтал летать. Нелегким был путь к Мечте. Но Великую помощь оказали мне «Капитаны». Они всегда были и остаются со мной. В авиации далеко не всегда бывает «струя» и в которую далеко не всегда попадают. И тогда начинается жестокая борьба за своё место, за право летать. Только пилот понимает, как важно выстоять в этой борьбе, ибо летать и жить — одно и то же. И в такие вот тяжкие «моменты» Ваши капитаны приходят и становятся на помощь рядом…

Пусть не покажутся Вам эти слова «громкими», ведь я летаю более двадцати лет, да и путь к Делу своему даёт мне право так говорить.

Два года срочной службы, военное пехотное училище, в 60–м году новое сокращение Вооруженных Сил <…> Казалось, жизнь кончена, к тому же перелом ноги, почти год на костылях. Никогда не забуду горьких–горьких слез, когда, проснувшись, увидел на маленьком экране КВН огромное событие — первого космонавта. А я с переломанной ногой и такой же судьбой… Ликование и Горе и все в таких размерах!

Дальше — как в кино… Долгие месяцы адских тренировок, медицинская комиссия. Медицинская комиссия — сколько и какого в этих двух словах содержания — тоже знает только пилот…

Мне повезло. Повезло, что были рядом и капитан Татаринов, и капитан Григорьев. И вот уже двадцать лётных лет и на родном Севере.

Семь лет из них летал на маленьком вертолёте «МИ-1». Что это такое?

Один над бескрайней тайгой, или тундрой, или студёным

морем. Где–то за много сотен вёрст ждёт тебя борющийся со смертью человек или геолог с последним сухарем… А за бортом снежная круговерть и ничего не видно, кроме заснеженных еловых макушек. И надо найти и надо не сдаться! Семь лет — как один прекрасный вздох. Низкий поклон создателям этой прекрасной машины. Но нашлись плохие люди, посчитавшие, что эта машина устарела, и, как это случается «в нашей буче», волевое решение погубило её. Чего–то подобного создать не смогли, и вот уже второй десяток лет летаю на «ИЛ-14». Тоже чудесная, незаменимая машина и тоже «на ладан дышит». Люблю старую, «дедовскую» авиацию, т. к. воспитан на её традициях, традициях Капитанов. Сейчас во многом не то, сейчас во многом деньги. И тяжело же порой становится, и горько за свою чудо–профессию. И тогда беру я заветную книгу В. Каверина «Два капитана», и возвращаются силы и вера в светлое, хорошее, доброе. И снова рано–рано утром еду на полёты, как на свидание с любимой, и поздно–поздно вечером расстаюсь со штурвалом, как расстаются с жизнью.

Всего Вам доброго, дорогой Вениамин Александрович, крепкого Вам здоровья и долгих лет жизни. С глубоким уважением к Вам лётчик Перфильев В. Г.

P. S. Примите сердечные поздравления с днём рождения от меня и моей семьи.

Сегодня 19.04.82. Как летит время!