— Она за «Словарем исторического сленга», — сказала Гермиона. — Давай и его тоже. Несколько раз он был мне нужен, а я по понятным причинам не могла попросить Билли достать его.

Малышка положила на стол тяжелый «Словарь», а потом опять полезла на стул за виски. Кряхтя, Гермиона встала с дивана, открыла буфет и достала два стакана, после чего наполнила их чуть ли не наполовину.

— Поставить виски обратно? — спросила Малышка.

— Зачем? Мы его прикончим.

Они сидели и рассматривали друг дружку. Малышка сделала глоток. Виски оказалось на удивление вкусным, крепким и мягким.

Малышка осторожно заговорила:

— Значит, Касси преподает в Лондоне. А где Мэтью?

— В Америке. Работает с компьютерами. Эмигрировал четырнадцать лет назад, как только предоставилась возможность. И счастлив. Ему было тяжело с отцом. Не знаю, чего уж тебе нарассказала Хилари. Мой милый муженек был пьяницей. И в отличие от Билли виски действовало на него отвратительно. Для детей наступили трудные времена, когда Гилберт вернулся с войны. Впрочем, не будем говорить об этом. Ты сама сказала, для начала тебе хватит информации! — Она опять закудахтала по-ведьмински, опустошила свой стакан и вновь наполнила его. — Тебе больше повезло. Можно сказать, что о тебе я сумела лучше позаботиться. Это же счастье — вырасти под крылышком Хилари Мадд!

— А! Да. — Малышка рассмеялась, чувствуя себя дура дурой. — Наверно, так и есть.

Гермиона выпила еще.

— Знаешь, если поместить Хилари в книжку, — задумчиво произнесла Гермиона, — то вышла бы пиявка, которая разрушает чужие жизни. Ребекка Уэст отлично описала такую. Не помню название книги, но помню, что сразу подумала о Хилари, едва начала читать. Но Хилари не такая. Ее добродетель безвредна. Если у нее и есть недостаток, то один: она не в состоянии поверить, что человек, которого она любит, может быть несовершенным. Знаешь, это трудно для тех, кого она любит.

— Я очень люблю ее, — холодно отозвалась Малышка.

— Ну и правильно, — удивленно произнесла Гермиона. — Боже мой, да ты бы была жуткой стервой, если бы не любила ее. Налей себе еще виски.

— Нет, спасибо, — сказала Малышка и тотчас испугалась, что это прозвучало по-ханжески. — Я за рулем, а во время ланча пила вино. — Гермиона усмехнулась. — Ладно, — сдалась Малышка. — Только капельку.

Она протянула стакан, и Гермиона налила в него гораздо больше чем капельку, после чего откинулась на спинку кресла, обеими руками прижимая свой стакан к груди, словно ребенка.

— Я полюбила Хилари почти с первого взгляда, — сказала она. — С первой встречи в нашей ужасной школе. Мне даже в голову не приходило, что я могу вот так полюбить. Ведь я не была ласковым ребенком. И мои родители не были ласковыми, хотя они любили меня и друг друга, правда, тщательно это скрывали. А с Хилари не надо было прятаться. Не надо было защищаться от нее, потому что она сама не защищалась, не то что не нападала.

— Она залезла к тебе в постель в первую ночь, потому что ты замерзла и плакала.

— Не помню. Но если она так сказала, значит, это правда. — Гермиона хитро улыбнулась Малышке. — Сейчас на двух маленьких девочек в одной постели посмотрели бы иначе, правда? Мол, захотелось пообниматься, потискаться. А я ведь и в самом деле влюбилась в нее. И совсем невинно.

— Не сомневаюсь, — в шоке произнесла Малышка.

Ей казалось, что она спит и видит сон. Зачем она сидит тут с этой противной старухой да еще пьет ее виски?..

Малышка поставила стакан.

— Мне пора.

— Почему? — Гермиона сунула руку в карман своего просторного балахона и вытащила пачку маленьких сигар и спичечный коробок. Раскурив сигару, она вытянула свои красивые ноги поближе к огню. — Есть еще кое-что, о чем нам неплохо бы поговорить с тобой. Ведь ты хотела со мной поговорить. Зачем-то ты пришла ко мне.

— Простое любопытство, — сказала Малышка, уязвленная ее безразличным тоном. — Конечно же, я ждала чего-то, но в общем-то немного. — Неожиданно ей стало стыдно, и она замолчала. С какой стати она дерзит? В конце концов, это она ворвалась в чужой дом. — Наверно, мне хотелось поглядеть на тебя. И не столько ради себя самой, сколько ради Пэнси. Это моя дочь.

Малышка ждала, что Гермиона как-то отреагирует на ее слова. Должна же она в конце концов проявить хоть какой-то интерес. Ведь это ее внучка! Даже если ей все равно, почему бы не изобразить что-нибудь, с раздражением подумала Малышка. Этого требуют «хорошие манеры».

— Пэнси — замечательная девочка. Независимая, симпатичная, умная. Она сильная, у нее есть характер, она разумна и практична.

— Приятно слышать.

Сказав это, Гермиона затянулась своей сигарой и закашлялась.

— Не могу сказать, чтобы ее сейчас особенно волновали ее корни, но никогда не знаешь, правда? В один прекрасный момент ей захочется знать. Ей ведь известно, что я приемная дочь, поэтому когда-нибудь… Во всяком случае, я смогу ей сказать, что видела тебя!

Гермиона опять закашлялась, и довольно сильно, так что пролила виски. Стерев рукавом капли с груди, она бросила недокуренную сигару в огонь.

— Ты рассталась с мужем? — спросила она. — Мартин сказал мне. Он сказал, это тебя потрясло. Его слова. Поэтому ты тут? Ну почему же не сказать прямо? При чем тут Пэнси, хотя она, судя по всему, удачливая девочка? Она-то не страдает от отсутствия маминого-папиного, бабушкиного-дедушкиного внимания.

— Знать все равно надо, — возразила Малышка. — Дело не в любви, ты права, Пэнси не обделена, да и я тоже, но нельзя без информации. Это поможет ей найти себя, понять, кто она, почему она такая, а не другая. Кстати, кто ее дедушка?

Гермиона не сводила с нее невидящего взгляда, и Малышка разозлилась на себя. Глупо и нечестно так ставить вопрос. И трусливо к тому же. Как будто она пришла к врачу с постыдной болезнью и спрашивает у него совета якобы для подружки.

— Если ты не хочешь говорить о нем, не надо, — виновато улыбнулась Малышка. — Я понимаю. Я хочу сказать, если тебе больно вспоминать даже теперь, когда прошло столько времени… Мама — твоя подружка Хилари — рассказала мне, что знала сама, а этого немного. Ну, он был приятным молодым человеком, один раз починил ей велосипед и не знал о твоей беременности. Она сказала, ты была необыкновенно храброй, уехала, ни слова не сказав ему, а ведь как будто очень его любила.

— Ради всего святого, о ком ты говоришь?

Малышка глядела на тучную старуху, на ее усталое и все еще красивое лицо, на ее красные изумленные глаза — теперь они были вовсе не пустые и не безразличные — и жалела ее. Бедняжка, до того старая и измученная, что ей не до давней любви, тем более оборванной обстоятельствами…

— Наверно, не стоило спрашивать тебя о нем, — сказала она ласково. — Не стоило ворошить прошлое. Но я говорю о моем отце! Об итальянце. О Марио! Его ведь так звали? Теперь мне кажется, что папа с мамой назвали меня Мэри в его честь. — Это было бы в духе мафочки назвать свою приемную дочь в честь отца, которого она никогда не узнает, чтобы сохранить между ними родственную связь. У Малышки на глаза выступили слезы, но она постаралась их сдержать. — Правда, мне только сейчас это пришло в голову!

Гермиона рассмеялась. Она поставила стакан на пол и громко расхохоталась, сотрясаясь всем своим массивным телом.

— О Господи Боже мой! Это надо же! Я и забыла! Забыла о романтической чепухе, которую когда-то наговорила ей! Забыла, как меня понесло тогда, по выражению Ребекки Уэст, на «вздорной лошадке»! Вот уж не думала, что это когда-нибудь всплывет. О Господи! Мне надо было знать, что у Мартина не хватит мужества самому сказать правду. Вот сволочь!

— Я не понимаю.

В комнате было тепло, но Малышка вдруг задрожала всем телом и капли холодного пота выступили у нее на лбу. Она подумала: ну, конечно, она пьяна, как я не заметила раньше? Рассказывала о своем зяте-алкоголике, а сама-то тоже, видно, пьяница. Прячет бутылки, врет о вывихнутой лодыжке!