— А вот эта, — продолжила она, беря в руки фотографию дамы лет тридцати пяти, — получила то наследство, которым теперь владею я. Мне бы хотелось, чтобы ты по-доброму относилась к ней. За исключением тебя, о ней я думала гораздо чаще, чем о любой другой. Это она покончила с прежней жизнью в Хилтоне, которая была такой невыносимо печальной, и выстроила этот новый Хилтон, где жизнь протекала уже намного спокойнее и наверняка несравненно счастливее, чем в родных местах. И это именно она заказала тот висящий внизу в гостевой комнате портрет, на котором изображена ты.

Ида выбрала портрет, на котором была запечатлена мисс Ладингтон в возрасте 26–27 лет.

— Пожалуйста, расскажите мне что-нибудь о ней, — попросила она. — Что за человек она была?

Когда старая дама увидела, какую фотографию выбрала Ида, она явно растерялась, чего девушка не могла не заметить, и не сразу нашлась что ответить. Заметив смущение собеседницы и ее неуверенность, Ида мягко произнесла:

— Нет, лучше уж ничего не нужно рассказывать о ней, если придется упомянуть что-либо, о чем вам не хотелось бы говорить. Не беспокойтесь, я не очень любопытна.

— Я хочу тебе рассказать это, — наконец решительно произнесла мисс Ладингтон. — Ты имеешь право знать, как и я. Она не будет в претензии, если я расскажу тебе все. Твои тайны известны ей так же хорошо, как и мне, и будет справедливо, если и ты узнаешь кое-что о ней. В какой-то степени она обратилась в бегство, фигурально выражаясь. Однако ты не должна слишком сурово судить ее. Можно говорить о приступе разочарования и скорби, о периоде усталости от жизни, который она пережила, когда поняла, что юность и связанные с нею радости миновали и ничего не осталось, что могло бы занять их место. Спокойствие и смирение уединенного существования, которые избавляют от суетных желаний человеческого сердца и которые стали для нее повседневностью в более поздние годы, — тогда она еще не могла смириться с ними. О-о, если бы ты только могла себе представить всю горечь того времени!.. Я-то отлично помню все… Представь ты себе все это, ты не стала бы судить ее слишком строго, что бы она ни сделала. По правде-то говоря, это и не было чем-то особенно злым с ее стороны. Я думаю, узнай обо всем люди, они тоже не стали бы осуждать ее.

Затем мисс Ладингтон наклонилась к уху Иды и нашептала ей какую-то историю. При этом щеки ее покраснели, а глаза были опущены к полу. Эта история наверняка разочаровала бы каждого, кто ожидал сенсационного разоблачения, запечатленного в памяти рассказчицы, а узнал бы о достойном упрека мелком эпизоде одной в общем и целом безупречной жизни.

То обстоятельство, что она решилась на это саморазоблачение, было сильнейшим доказательством, какое только можно было придумать, признания полнейшего единства их с Идой интересов. И теперь она чувствовала себя утешенной и ободренной, когда, вместо того чтобы осудить ее, Ида объявила, что охотнее приняла бы участие в действиях «преступницы», чем стала бы осуждать ее за них. Да и вообще все это более чем простительно.

— Мне кажется, — заметила мисс Ладингтон, — что каждый, кто оглядывается на свои оставшиеся в прошлом личности, найдет среди них такие, которые он осуждает или даже презирает, а также и другие, которыми можно восхищаться и перед которыми следует преклоняться. Так что могу признаться, что я испытываю к той девушке глубочайшее живое участие. О тех же, кого я помню и кто мне не нравился, поскольку им не хватало душевности, я не могу сказать, что они были злыми и неблагородными. Вот как, например, она.

Тут мисс Ладингтон показала на несколько фотографий. Помедлив, она продолжила:

— А знаешь, наверное, это не очень здорово, — улыбнулась она, — что мы тут с тобою вдвоем перемываем косточки остальным членам нашей «семьи». Присутствуй они тут, наверняка нашли бы что сказать в свою защиту и что-нибудь вспомнили бы не очень приятное для нас… Прости, я имела в виду себя. Нет, я бы не стала упрекать ни одну из них хотя бы потому, что ты всегда была самой любимой всеми нами, была нашей гордостью. Я бы даже сказала, — добавила мисс Ладингтон, — что в целом мы представляем собою весьма уважаемое общество. Во всех возрастах Иды Ладингтон были неплохими людьми, уважаемыми матронами. И если однажды всем нам суждено собраться вместе в стране духов, то среди нас не окажется ни одной черной овцы. И я не вижу причин, почему бы там, как и на Земле, не учитывалось особое родство душ, в соответствии с которым мы могли бы объединяться и образовывать отдельные группки наиболее близких друг другу личностей.

— А теперь, — заметила старая дама после того, как они кончили рассматривать фотографии, — я представила тебе всех, кто носит наше имя, начиная с твоего возраста и кончая моим. Ну а что касается тех, кто был до тебя — младенца и ребенка Иды, — то ты наверняка помнишь их намного лучше меня. Мне кажется, я все бы отдала за то, чтобы иметь их изображения, но, к сожалению, благословенное искусство фотографии в те годы еще не было известно. Вот эти памятки — единственное, что у меня от них осталось.

С этими словами мисс Ладингтон потянула за собою Иду в другой конец комнаты, где показала колыбель, несколько изрядно потрепанных кукол, остатки маленького чайного сервиза и еще целую коллекцию детских игрушек.

Она поочередно извлекала из своего собрания то пару малюсеньких башмачков, которые поглаживала с особой нежностью, то носочки длиною не более пальца, то костюмчик для младенца размером с мужскую перчатку. Рядом с этими вещами лежали обувь, одежда и чепчики для ребенка постарше, а еще подальше, по соседству с коралловой цепочкой и первыми относительно дорогими украшениями, — букварь, страницы которого изобиловали загнутыми уголками, а также похвальные грамоты, как свидетельства первых школьных успехов.

— Сейчас я почти не в состоянии представить себя ни младенцем, ни маленькой девочкой, — сказала мисс Ладингтон, — но мне кажется, что малышки должны быть любимицами всех остальных, кто по восходящей принадлежит к нашему клану. Тебе не кажется?

После того, как мисс Ладингтон продемонстрировала Иде содержимое коллекции, собранной в комнате, и они решили покинуть ее, старая дама обратилась к своему девичьему «я»:

— И все-таки, что ты думаешь по поводу других Ид Ладингтон, с которыми ты познакомилась и которые по времени следовали за тобою? Не исключая, естественно, и ту, что носит это имя сейчас, А теперь признайся — ты полагаешь, что зря потратила столько времени на то, чтобы пополнить таким образом круг своих знакомых? Не стесняйся, говори правду. Ведь я и сама так считаю. Все мы были слишком заняты собою и достигли очень немногого.

— Ну нет, — спокойно возразила Ида. — Я так не думаю и ни за что бы так не сказала. Но ваши жизни так отличаются от того, о чем я всегда мечтала, представляя себе будущую жизнь!

— Что ж, ты вправе чувствовать себя разочарованной нами, — согласилась мисс Ладингтон. — Мы не стали тем, кем бы ты хотела видеть нас. Твои ожидания не оправдались.

Ида никак не хотела признаться, что была разочарована.

— Все вы приятнее, лучше и благороднее, чем мне суждено быть когда-либо, — сказала она. — И все-таки, как вы знаете, я полагала, что выйду замуж и у меня появятся дети и что все пойдет совсем по-другому, а не так, как произошло с вами. Но я абсолютно уверена, что никогда мне не стать лучше вас или хотя бы наполовину таким же приятным человеком… Нет, наверняка нет!

— Спасибо, любовь моя! — сказала старая дама и поцеловала Иде руку, как если бы та была королевой, даровавшей ей орден за верную службу.

Когда она произносила это, ее глаза наполнились слезами счастья.

Вечером дамы предприняли прогулку по деревне, и Ида обрушила на свою спутницу массу вопросов по поводу судьбы тех семей, которые проживали по соседству пятьдесят — сто лет тому назад. Ее интересовало, что стало с каждым из обитавших поблизости, а потому мисс Ладингтон было далеко не просто дать ответы — задача для ее памяти оказалась достаточно сложной.