«Так как действие моего романа протекает в воображаемой обстановке, то я создаю ее, используя самые разные источники. Городок Бомон-при-Храме — целиком плод моей фантазии, я воздвиг его, пользуясь описанием замка Куси, но я возвел город в ранг епископской резиденции. Руины замка Куси послужили мне для создания руин замка Откэров. Что же касается моего собора, то он сооружен по образцу наших старинных французских соборов. Было бы очень долго Вам рассказывать, как мне удалось воссоздать среду, в которой живут мои персонажи. Все тщательно изучено, и все очень произвольно; никто и представить себе не может, сколько труда стоило мне с помощью друга-архитектора начертить всего-навсего план домика Гюберов, домика XV века, почти полностью сохранившегося. Одним словом — среда вымышленная, и, однако, все очень достоверно» (письмо к Ван-Сантен Кольфу от 25 мая 1888 года).

Ощущая слабость своей художественной позиции в романе «Мечта», Золя пытался компенсировать нежизненность сюжета точностью отдельных деталей и описаний. Он отмечает в «Наброске»: «Я думаю, что роману надо сообщить реальную основу. Если произведение будет уж слишком фантастично и целиком перенесено в область мечты, оно не произведет впечатления. Итак, мне нужно по возможности чем-то занять моих персонажей, придать им всем определенное гражданское положение. Они должны крепко стоять на земле, только при этом условии они обретут правдивость».

Писатель тщательно изучает древнее искусство витражей, знакомится с книгой Тевено «Исторический эскиз о витражах», достает книги о мастерстве золотошвейников и вышивальщиков шелками, записывает специальные термины и названия, делает выписки из книга Сент-Обена «Искусство вышивания» (1752) и из работы Франциска Мишеля «Статут и ордонансы цеха мастеров-вышивальщиков» (1719). Он изучает архитектуру древних соборов Франции, книгу известного реставратора собора Парижской богоматери Виоле-ле-Дюка. В связи с романом Золя не раз обращается с различными вопросами к друзьям: юрист Габриель Тьебо сообщает ему подробные сведения о воспитанниках сиротских домов, о порядке усыновления приемных детей; писатель Анри Сеар специально выясняет вопрос о правовом отношении духовных лиц к их детям, рожденным до пострижения. Золя забрасывал Сеара письмами, прося его уточнить все новые и новые детали. Так, 16 декабря 1888 года он писал: «Для моих сеньоров Откэров мне понадобится целый поминальник титулов. Они герцоги такие-то, потом еще графы и еще что-то. Перечисление должно быть очень внушительным. Это надо будет выписать из какого-нибудь гербовника, чтобы мои титулы не казались придуманными. Все, что мне нужно, Вы, вероятно, найдете в музее Карнавале».

Особую трудность для писателя представляла религиозная тема романа. Он знакомится с молитвенником XV века аббата Моиссака, тщательно изучает помещенные в нем миниатюры, описание которых затем использует в романе; штудирует «Словарь духовных званий», изучая церемонии бракосочетания и причащения. Писатель Гюисманс, уже увлеченный в то время католицизмом, знакомит Золя с христианской литературой. В романе широко используется «Золотая легенда» — собрание так называемых «житий святых», составленное в XIII веке генуэзским монахом Яковом Ворагинским и впервые изданное на французском языке еще в 1549 году, с наивными гравюрами на дереве (в 1843 году вышел новый перевод). Сто страниц подготовительных материалов к «Мечте» заняты подробным изложением отдельных эпизодов «Золотой легенды» и описанием гравюр.

По трактовке религиозной темы, роман «Мечта» выпадает из ряда других произведений Золя. На протяжении всего своего творчества, как до этого романа, так и после него, Золя резко выступал против религиозного фанатизма, против лжи и лицемерия духовенства («Завоевание Плассана», «Проступок аббата Муре», наконец цикл «Три города», где с наибольшей смелостью и полнотой выразилась борьба Золя против церкви и религии). Роман «Мечта» стоит совершенно вне этой антирелигиозной линии, продолжающей лучшие традиции прогрессивной французской мысли. В этом романе Золя словно забывает о реакционной сущности религии и эстетизирует ее, смакуя подробности христианского культа, католическую обрядность и средневековую мистику.

Религиозным экстазом проникнуто все существо героини романа Анжелики. Она воспитывается в набожной семье, под сенью собора св. Агнесы, под охраной изваяний христианских святых и мучеников, изолированная от реальной жизни. Все окружающее она воспринимает сквозь призму наивного благочестия раннехристианских легенд. Анжелика погружена в атмосферу религиозной экзальтации, незаметно переходящей в болезненно-эротическое влечение к «небесному жениху» Христу, образ которого сливается для нее с образом сказочного принца.

В романе отдается дань и натуралистической теории наследственности. «Невроз», владеющий Анжеликой, не только результат влияния мистицизма католических легенд, но и проявление наследственных признаков семьи Ругонов — необузданности, чувственности, гордости. Анжелика — незаконнорожденная дочь Сидони, сестры Эжена Ругона и Аристида Саккара («Добыча»). 22 января 1888 года Золя писал Ван-Сантен Кольфу: «Если Вы будете искать героиню моего нового романа „Мечта“ на генеалогическом древе, то Вы ее там не найдете, это новый персонаж, который я только что придумал. Речь пойдет о диком отростке древа Ругон-Маккаров, пересаженном в особую, мистическую обстановку и подверженном влиянию, которое его преображает. В этом-то и заключается мой научный эксперимент, и в этом должен состоять интерес произведения».

В образе Анжелики писатель хотел создать «психологически сложный характер»: «Психология, борьба среды и воспитания с наследственностью. Порыв, возвышенность стремлений, непознаваемое, мечта», — отмечал он в «Наброске». Однако образ этот получился нежизненным, искусственным. Анжелика поставлена в нетипичные, исключительные обстоятельства. Золя в романе, по сути дела, уклонился от реалистического изображения действительности. В «Наброске» к роману «Мечта» он подчеркивал: «Жизнь такая, какой она не бывает, все — добрые, честные, счастливые». Подобная установка неизбежно привела к чрезмерной идеализации всех действующих лиц: Анжелики, супругов Гюберов, Фелисьена, в конечном счете и епископа Откэра. Они проходят по страницам романа как бледные тени, лишенные жизненной убедительности, присущей лучшим созданиям Золя. Изображение «жизни такой, какой она не бывает», столкнулось с обычным для Золя стремлением к достоверности и точности. В книге немало страниц, где чувствуется рука большого, талантливого художника. Хороши описания работы вышивальщиц, жанровые сцены стирки белья на берегу Шеврота. Описания собора в разные времена года, при различном освещении еще раз подтверждают живописное мастерство Золя, близость его прозы к художественной манере импрессионистов. Но в целом роман «Мечта» относится к числу малоудачных произведений. Сузив в романе поле жизненных наблюдений, отказавшись от сколько-нибудь значительной в социальном отношении темы, Золя заранее обрек себя на неудачу.

Французская критика встретила «Мечту» с некоторым удивлением. Официальная пресса сдержанно похвалила роман. Недруги Золя утверждали, что он будто бы написал «Мечту» специально для того, чтобы обеспечить себе голоса при баллотировке в Академию. Золя с негодованием отверг эту клевету. С горечью писал он Ван-Сантен Кольфу 6 марта 1889 года:

«Я знаю, говорят, что я опубликовал „Мечту“, чтобы разжалобить Академию, что, создавая этот роман, я будто бы хотел сказать: „Видите, каким я стал симпатичным, рассудительным, — примите меня к себе в благодарность за эту книгу, написанную ad hoc“[19]. Это было бы унизительно для всех и, Вы знаете, не достойно меня».

Журналы и газеты запестрели новыми карикатурами на писателя. На одной из них, принадлежавшей перу Форена, были изображены две фигуры Золя: один Золя, приземистый и толстый, стоял под руку с Нана, а другой Золя, элегантный, с нимбом вокруг головы, стоя напротив и указывая на него, говорил: «Я написал „Мечту“, а „Нана“ написана вот этой свиньей». Критики отмечали художественную слабость произведения, искусственность и неправдоподобность сюжета и персонажей.