Едва переступив порог, Денизе с победным видом заявил:

— Так вот, чутье меня не обмануло: председателя суда Гранморена убил этот Кабюш… Признаюсь, что и другой след некоторым образом вел к обнаружению истины, я сам чувствовал, что Рубо не совсем чист… Ну, а ныне оба преступника у нас в руках.

Ками-Ламотт пристально смотрел на следователя своими бесцветными глазами.

— Стало быть, все факты, изложенные в полученных мною материалах дознания, доказаны, и ваша уверенность непоколебима?

— О да, абсолютно непоколебима, иного мнения тут быть не может… Все звенья цепи сомкнулись, и я не могу припомнить другого такого преступления, которое на первый взгляд казалось бы столь запутанным, а на самом деле до такой степени подчинялось бы законам логики, что нетрудно мысленно проследить весь его ход.

— Но ведь Рубо-то протестует, признает себя виновным только в убийстве председателя суда и тут же сочиняет целую историю о том, будто его жену Северину обесчестили, когда она была еще девушкой, и он, мол, узнав об этом, обезумел от ревности и в порыве слепой ярости убил Гранморена. А оппозиционные листки повторяют все это.

— Повторять-то повторяют, но сами первые не верят в свои россказни. Рубо — ревнивец? Да ведь он же чуть ли не самолично устраивал свидания своей жены и ее любовника! Ну, если он даже решится изложить эту басню в суде присяжных, то все равно не вызовет скандала, которого жаждет!.. Вот если бы он еще мог представить какие-нибудь доказательства… Но ведь их-то нет. Рубо все толкует о письме, которое жена якобы написала по его наущению Гранморену, но оно должно было бы сохраниться в бумагах покойного… Ведь вы же сами, милостивый государь, разбирали эти бумаги и непременно обнаружили бы письмо. Не правда ли?

Ками-Ламотт не ответил. И в самом деле, если принять версию следователя, удастся навсегда покончить со всей этой скандальной историей: Рубо, разумеется, никто не поверит, память председателя суда Гранморена будет полностью очищена от гнусных подозрений, а Империя извлечет немалую пользу из громкой, публичной реабилитации одного из своих ставленников. К тому же Рубо признал себя виновным, и не все ли равно с точки зрения справедливости, за что именно он будет осужден? Да, остается еще этот Кабюш… Но если он и не замешан в первом преступлении, то все указывает на то, что второе убийство — дело его рук. А потом, господи, что такое справедливость? Еще одна иллюзия — и только! Хотеть быть справедливым — какое наивное самообольщение, ведь путь к истине всегда так тернист! Не лучше ли быть мудрым и подпереть своим плечом грозящее обрушиться здание умирающего режима?

— Не правда ли? — повторил Денизе. — Ведь вы не обнаружили это письмо?

Ками-Ламотт вновь поднял глаза на следователя; сановник, сознавая, что он — хозяин положения, и молча принимая на себя всю ответственность, все угрызения совести, тревожившие императора, ровным голосом произнес:

— Я решительно ничего не обнаружил.

И тут же с любезной улыбкой принялся расточать похвалы Денизе. Только чуть приметная складка в углу его рта свидетельствовала о непобедимой иронии. Никогда еще, мол, дознание не проводилось с такой проницательностью; в высших сферах уже решен, дескать, вопрос о том, что его, Денизе, к осени переведут на должность советника суда в столицу. Ками-Ламотт проводил посетителя до прихожей.

— Только вы один проявили столь необычайную прозорливость, это поистине изумительно… И ныне, когда правда громко заявила о себе, ничто не должно заглушать ее голос — ни приватные интересы, ни даже государственные соображения… Итак, смелее вперед, пусть все идет своим чередом, к каким бы последствиям оно ни привело.

— В этом, полагаю, и заключается долг служителей правосудия, — ответил следователь. Он откланялся и удалился с сияющим видом.

Оставшись один, Ками-Ламотт прежде всего зажег свечу, потом вынул из ящика письменного стола письмо Северины. Пламя свечи тянулось вверх, секретарь министра развернул письмо и перечел заключенные в нем две строчки; и перед его мысленным взором вновь возник изящный облик преступницы со светло-голубыми глазами, которая некогда возбудила в нем столь нежную симпатию. И вот теперь она сама умерла при трагических обстоятельствах. Кто знает, какую ужасную тайну унесла она с собою? Истина, справедливость — да, конечно же, все это лишь иллюзия! Этой очаровательной незнакомки уже нет больше, и ему напоминает о ней лишь то мимолетное желание, которое она в нем зажгла и которому он так и не решился уступить… Ками-Ламотт поднес письмо к свече, оно вспыхнуло, и тут им овладела бесконечная печаль, словно предчувствие неотвратимой беды: чего ради он уничтожает эту улику, обременяет свою совесть таким поступком, если по воле судьбы Империя будет сметена с лица земли, точно горсточка черного пепла, лежащая сейчас на его столе?

Меньше чем через неделю Денизе завершил дознание. Компания Западных железных дорог оказывала ему всемерное содействие — в распоряжение следователя были предоставлены все нужные бумаги, все необходимые сведения; руководители Компании и сами горели желанием побыстрее покончить с этой неприятной историей, в которой был замешан один из ее служащих: ведь, совершенное преступление набрасывало тень чуть ли не на весь многоступенчатый механизм дороги вплоть до административного совета. Надо было, не мешкая, отсечь пораженный гангреной палец! И вот через кабинет Денизе вновь потянулись чередою служащие станции в Гавре — Дабади, Мулен и другие; они подробно рассказывали о дурном поведении Рубо; затем следователь допросил начальника станции Барантен, Бесьера, а также нескольких железнодорожных служащих из Руана — их показания были особенно важны для установления обстоятельств первого убийства; вслед за тем появились г-н Вандорп, начальник Парижского вокзала, путевой сторож Мизар и обер-кондуктор Анри Довернь; Мизар и Довернь недвусмысленно заявили, что обвиняемый сквозь пальцы смотрел на неверность жены. Обер-кондуктор, который несколько дней находился на попечении Северины в Круа-де-Мофра, показал, что однажды вечером, еще не совсем придя в себя, он будто бы слышал голоса Рубо и Кабюша, которые о чем-то сговаривались между собой под его окном; это показание многое объясняло и не оставляло камня на камне от всей системы защиты обоих обвиняемых, утверждавших, что они якобы даже незнакомы. Служащие Железнодорожной компании в один голос осуждали Рубо и с глубокой жалостью говорили о несчастных людях, погибших по его вине, — о бедной молодой женщине, чью измену нетрудно было понять и простить, и о почтенном старце, имя которого было наконец-то очищено от распространявшихся на его счет гнусных сплетен.

Новое разбирательство привело к тому, что среди родных Гранморена с еще большей силой разгорелись страсти, и если следователь обрел здесь надежную сторонницу в лице г-жи Боннеон, то вместе с тем ему пришлось в жестокой борьбе отстаивать те выводы, к которым он пришел в результате дознания. Супруги Лашене всюду трубили о своей победе, ведь эти скареды, не желая примириться с тем, что дом в Круа-де-Мофра был завещан Северине, с самого начала кричали, что Рубо — преступник. И теперь, когда дело об убийстве председателя суда опять всплыло наружу, они увидели в этом удобный случай оспорить завещание; а так как добиться этого можно было лишь одним способом — доказав, что Северина проявила преступную неблагодарность к своему опекуну, то они и ухватились за те показания Рубо, в которых он утверждал, будто жена была его сообщницей и помогала ему совершить убийство; разумеется, прибавляли супруги Лашене, преступником двигало при этом не стремление отомстить за мнимую обиду, якобы нанесенную ему председателем суда, а просто жажда денег; таким образом, следователь был вынужден вступить в конфликт с ними, особенно с Бертой, которая ожесточенно нападала на покойницу, свою подругу детства, и обвиняла ее во всех смертных грехах; Денизе с жаром защищал Северину, он горячился и выходил из себя при малейшей попытке посягнуть на его шедевр — это возведенное по всем законам логики сооружение; достаточно, говорил он с кичливым видом, вынуть из него хотя бы один кирпич, и все рухнет! В связи с этим в его кабинете разыгралась весьма бурная сцена между супругами Лашене и их тетушкой. Г-же Боннеон, благоволившей ранее к Рубо и Северине, теперь, понятно, пришлось отступиться от мужа; однако она по-прежнему оправдывала жену, видимо испытывая к ней своеобразное сочувствие: бывшая львица всегда питала слабость к красоте и любви, кроме того, ее потряс кровавый конец трагического романа молодой женщины. И г-жа Боннеон, не обинуясь, высказала свое мнение, проникнутое презрением к деньгам. И как только ее племяннице не совестно вновь ворошить все, что связано с завещанием отца? Ведь признавая виновность Северины, нельзя будет так просто отмахнуться от тех ложных мотивов, которыми Рубо пытается объяснить свое преступление, и память Гранморена вновь окажется запятнанной! Если бы следователь с таким искусством не установил истину, то, право же, ради спасения фамильной чести надо было бы выдумать подобную версию! И г-жа Боннеон с едва скрытой горечью заговорила о руанском обществе, где предстоящий процесс уже наделал столько шуму; она, увы, больше не царила в этом обществе, годы брали свое, и эта стареющая белокурая богиня мало-помалу утрачивала свою пышную красоту… Да, да, ведь только накануне в салоне жены судебного советника г-жи Лебук, этой высокой элегантной брюнетки, которая и свергла ее с престола, гости, точно скабрезный анекдот, пересказывали друг другу на ухо историю Луизетты, сопровождая ее безжалостным злословием! Тут следователь позволил себе прервать ее и сообщил, что г-н Лебук назначен на предстоящую сессию членом суда присяжных; обеспокоенные супруги Лашене умолкли и уже готовы были, по-видимому, уступить. Но г-жа Боннеон успокоила их: она уверена, что судьи выполнят свой долг, председательствовать будет ее давний друг, господин Дебазейль, которому застарелый ревматизм оставил в удел лишь воспоминания, а вторым членом суда утвержден г-н Шометт, отец помощника прокурора, молодого человека, которого она опекает. Вот почему она не тревожится; однако при упоминании о юном Шометте печальная улыбка появилась у нее на устах: с некоторых пор помощника прокурора можно было нередко встретить в гостиной г-жи Лебук, г-жа Боннеон сама отсылала туда своего любимца, не желая вредить его будущему.