— Быть того не может! — вскричала Филомена. — Это с кем же?

— С пруссаками… Да, да, все заварилось из-за какого-то их принца, он вздумал заделаться испанским королем. Вчера в палате только о том и говорили.

Филомена не на шутку огорчилась.

— Вот так так! Хорошенькая история! Мало они нам дурили голову своими выборами, голосованием да бунтами в Париже!.. Ведь коли начнется драка, верно, всех мужчин заберут?

— О, наше дело — сторона! Нельзя же нарушить работу железных дорог… Вот только покоя нам теперь не будет — придется перевозить войска и всякие припасы! Ну, ничего: если заварится каша, станем выполнять свой долг.

Сказав это, Жак поднялся с места: Филомена под столом притронулась ногой к его колену; заметивший это Пеке налился кровью и стиснул кулаки.

— Пойдем спать, уже поздно.

— Да, так-то оно лучше! — пробурчал кочегар.

Он так свирепо сжал руку Филомене, что у нее косточки захрустели. Едва сдержав крик боли, она увидела, что Пеке с яростью допивает водку, и успела шепнуть Жаку:

— Берегись, он в пьяном виде сущий зверь!

В это мгновение на лестнице послышались тяжелые шаги — кто-то спускался, — и Филомена испуганно пробормотала:

— Брат! Удирайте, удирайте скорей!

Отойдя шагов на двадцать от дома, мужчины услышали звук оплеух, сопровождавшийся дикими воплями. Видно, брат задал Филомене трепку по всем правилам, он учил ее, как девчонку, попавшуюся в тот самый миг, когда она уже запустила руку в горшок с вареньем. Машинист остановился и решил было вступиться за нее, но кочегар удержал его.

— Вам-то что? Ведь вас это не касается… Ах, шлюха проклятая! Да хоть бы он ее насмерть забил!

Жак и Пеке дошли до дома на улице Франсуа-Мазлин и молча улеглись. Их постели, помещавшиеся в узкой комнатенке, стояли почти впритык; и еще долго оба лежали без сна, с открытыми глазами, и каждый прислушивался к дыханию другого.

Процесс Рубо должен был начаться в Руане в понедельник. Дело это превратилось в подлинный триумф для следователя Денизе, в судейских кругах не уставали его хвалить и поражались тому, как ловко довел он до конца дознание по такому запутанному и темному делу; говорили, что это подлинный образец тонкого анализа и логического метода воссоздания истины; словом, Денизе прослыл необыкновенно талантливым следователем.

Он прибыл в Круа-де-Мофра через несколько часов после того, как было совершено убийство, и первым делом приказал взять под стражу Кабюша. Все неопровержимо свидетельствовало против каменолома — и то, что тот был весь в крови, и то, что, по словам Рубо и Мизара, они застали его возле трупа Северины в каком-то невменяемом состоянии. Допрашивая Кабюша, следователь потребовал объяснить, как и почему он очутился в комнате убитой; каменолом в ответ принялся бессвязно рассказывать какую-то историю, показавшуюся Денизе до того нелепой и банальной, что он, слушая, только пренебрежительно пожимал плечами. Надо сказать, следователь приготовился к такого рода басне: преступник, как правило, всегда сочиняет небылицы о несуществующем убийце, будто бы скрывшемся во мраке тотчас же после преступления. Разумеется, этот оборотень, умчавшийся, как вихрь, теперь уже далеко… В довершение всего, когда Кабюша спросили, что он делал возле дома в такой поздний час, он смешался и сперва наотрез отказался отвечать, а потом заявил, что просто гулял. Версия обвиняемого походила на детский лепет: как было поверить в существование таинственного незнакомца, который, убив человека, спасается бегством, оставив все двери распахнутыми настежь и ничего не тронув и не украв? Откуда он взялся? Зачем совершил убийство? Узнав в самом начале дознания о связи машиниста с покойной Севериной, следователь захотел установить, где был в день убийства Жак Лантье; сам обвиняемый показал, что проводил машиниста до Барантена и тот сел при нем в поезд, отходивший в четыре часа пятнадцать минут дня, а содержательница постоялого двора в Руане клялась всеми святыми, что молодой человек, пообедав, тут же завалился спать и вышел из своей комнаты лишь на следующее утро, часов в семь. К тому же любовник не станет без всякого резона убивать обожаемую им женщину, с которой ни разу даже не поссорился. Это просто нелепость! Нет, нет! Ведь налицо другой, явный преступник, рецидивист, которого застигли на месте преступления: руки у него были в крови, а у самых ног валялся нож! И эта тупая скотина еще тщится обмануть правосудие своими россказнями, от которых буквально уши вянут!

Однако тут Денизе, несмотря на владевшее им убеждение в виновности каменолома и на свой безошибочный нюх, которому он, по собственному признанию, доверял больше, чем уликам, ненадолго заколебался. Дело в том, что при первом обыске в лачуге Кабюша, стоявшей в самой чаще Бекурского леса, не обнаружили ничего предосудительного. Подозрение в краже отпало, и следовало отыскать другой убедительный мотив преступления. И вот, допрашивая Мизара, Денизе внезапно отыскал недостающее звено: путевой сторож сообщил ему, что видел, как однажды ночью Кабюш перелез через стену, ограждавшую дом, и подглядывал в окно за раздевавшейся Севериной. Машинист на допросе без всяких обиняков рассказал все, что знал: по его словам, каменолом безмолвно обожал г-жу Рубо, питал к ней пылкую страсть и просто ходил за нею по пятам, стараясь услужить ей во всем. Итак, сомнений больше не оставалось: Кабюшем двигала животная страсть; и следователь без труда восстановил весь ход событий: преступник, у которого, должно быть, имелся ключ, проникает в дом, но в растерянности оставляет дверь открытой, затем завязывается борьба, которая заканчивается гибелью жертвы, после чего негодяй пытается изнасиловать убитую им женщину — за этим занятием его и застал муж. Оставалось еще только одно, не совсем понятное обстоятельство: каменолом знал, что Рубо должен приехать в тот вечер, зачем же он выбрал столь неподходящее время для задуманного им злодеяния — ведь муж мог захватить его на месте преступления! Однако, по здравом размышлении, становилось ясно, что и это обстоятельство оборачивается против обвиняемого: очевидно, он не в силах был обуздать свою неистовую страсть, он пришел в исступление, поняв, что утром Северина навсегда покинет Круа-де-Мофра, в решил воспользоваться тем, что она ненадолго осталась тут в одиночестве. С этой минуты Денизе окончательно и бесповоротно проникся уверенностью в виновности Кабюша.

Измученный допросами, во время которых следователь искусно сбивал его с толку неожиданными замечаниями, Кабюш, даже не подозревавший о ловушках, которые ему расставлял Денизе, упрямо придерживался своей первой версии. Он, мол, вышел прогуляться на дорогу, хотел подышать свежим ночным воздухом, и вдруг какой-то человек чуть не налетел на него и так стремительно исчез в темноте, что он даже не заметил, в какую сторону тот кинулся. И тогда, не на шутку встревожившись, он бросил взгляд на дом и заметил, что входная дверь широко распахнута. Когда он решился наконец войти и подняться наверх, то обнаружил, что Северина недвижимо лежит на полу, она глядела на него широко раскрытыми глазами, и он, думая, что она жива, поднял еще теплое тело и опустил его на постель, при этом он, дескать, и вымазался в крови. Вот все, что он знает, упорно твердил Кабюш и повторял свои показания, не изменяя в них ни единой подробности; возникало впечатление, что он накрепко затвердил заранее придуманную историю. Если же у него пытались выведать еще что-нибудь, этот неотесанный верзила испуганно умолкал с таким видом, будто он не может понять, чего от него хотят. Когда Денизе стал расспрашивать Кабюша о чувствах, которые тот питал к покойнице, каменолом покраснел, как мальчишка, оскорбленный в своей первой любви; он все полностью отрицал, говоря, что ему никогда и в голову не могло прийти лечь в постель с этой дамой: одна такая мысль казалась ему дурной и постыдной; на таившееся в самой глубине его души чувство к Северине Кабюш смотрел как на что-то необычайно деликатное и даже таинственное, о чем и говорить-то ни с кем не подобает. Нет, нет! Он не любил г-жу Рубо, он вовсе ее не хотел, и теперь, когда она умерла, никто на свете не принудит его говорить об этом и тем самым совершать кощунство. Однако столь упрямое отрицание фактов, подтвержденных несколькими свидетелями, только еще больше вредило Кабюшу. Следователь полагал, что обвиняемый, конечно же, будет стремиться скрыть владевшую им бешеную страсть к несчастной женщине, ради утоления которой он даже зарезал ее. Когда, сопоставив все доказательства, Денизе попытался вырвать у Кабюша признание и для этого нанес каменолому решительный удар, прямо обвинив его в том, что он убил и изнасиловал Северину, тот пришел в ярость и принялся дико кричать? Как? Выходит, он убил ее да еще хотел изнасиловать? Он, смотревший на нее, как на святую! Пришлось кликнуть жандармов, они схватили обвиняемого за плечи, а он бешено рвался из их рук и грозил разнести к чертям всю эту грязную лавочку! Словом, выяснилось, что Кабюш — крайне опасный субъект, что он только прикидывался смирным, а на самом деле это — необыкновенно свирепый негодяй, способный на самое ужасное преступление.