Комедия была разыграна с участием щербатого Гиза. Этому Голиафу и героюпарижан целое утро морочили голову, но с какой целью? Генрих, чуть свет,бросился на кровать, где спал герцог, и стал хвастать тем, что наконец-тосделается верховным наместником всего королевства: мадам Екатерина ему твердообещала! И как смеялись все присутствовавшие в комнате герцога, когда Гиз началподниматься! Шутник никак не хотел отстать от великого человека, пока тот непредложил: — Пойдем на ярмарку, там ломаются скоморохи, посмотрим, кто можетпоспорить с тобой! — И оба пошли, причем один из двух был в сапогах дляверховой езды и при шпорах и уговаривал другого поехать вместе с ним на охоту,льстил ему, поглаживал его, не выпускал из своих объятий целых восемь минут — иэто при всем честном народе. Но у герцога были сегодня дела по части Лиги, наохоту он ехать не мог, и Генрих успокоился. Наконец, он уехал один.
Охота на оленя — редкостное удовольствие, об ней нельзя не возвестить вовсеуслышание. Но Санлисский лес далеко, придется там переночевать, прежде чеммы начнем гнать зверя, и вернемся мы только завтра, поздно вечером. Пусть никтоне тревожится о короле Наваррском! Господин де Фервак говорит: — Я же знаю его,он рад, как мальчишка, что придется ночевать в хижине угольщика. А я останусьздесь и займусь его птицами. — На самом деле, Фервак был оставлен нарочно:пусть наблюдает, что произойдет, когда побег станет очевидным! И пусть отправитгонцов и сообщит, по какой дороге помчались преследователи. Фервак точновыполнил обещанное и первого всадника послал тут же, как только в замке Луврначали тревожиться. Король Франции высказал несколько мрачных предположений,мать успокаивала его. Она и ее королек не подведут друг друга! А маленькоеопоздание она ему охотно простит. Каким влюбленным в эту де Сов он казался ещевчера вечером — да и не в одну Сов! Нет, слишком многое удерживает его унас!
Однако к концу второго дня — была как раз суббота — даже мадам Екатерина невыдержала. Она приказала позвать дочь, и, в присутствии ее царственного брата,Марго пришлось дать ответ — где ее супруг. Она принялась уверять, что не знает,но ей стало не по себе. Все это начинало сильно напоминать семейный суд,который над ней вершили не раз во времена ее брата Карла. Как же она может незнать, ответили ей весьма резко; ведь ночь перед своим исчезновением супругпровел у нее! Верно, но она ничего особенного не заметила. Неужели? И не былоникаких секретных разговоров; и никаких секретных поручений ей не дано? Дажетишайшим шепотом ей ни в чем не признались на супружеском ложе? И так как втусклых глазах матери уже начиналось таинственное и зловещее поблескивание,бедняжка простерла свои прекрасные руки и воскликнула с отчаянием: Нет! — чтоне было ложью только в буквальном смысле этого слова. Ибо Марго не нуждалась воткровенностях своего дорогого повелителя; она и без того почувствовала: еговремя пришло.
Некогда она необдуманно выдала его матери — чтобы предотвратить зло, как ейтогда казалось. Сейчас уже никому не задержать того, что созрело; почему жедолжна отвечать одна Марго? Сейчас мадам Екатерина не поднимет на нее руки, нонаверняка это сделает, если найдется, за что карать. Здесь перед ними былсвершившийся факт, возможность которого втайне уже допущена, и оставалосьтолько его признать. Поэтому, когда вечером король готовился отойти ко сну иФервак ему все открыл, он, хоть и был поражен, но не вышел из себя. Это былатайная исповедь. Больше полутора часов Фервак не отрывал своих губ от ухакороля. А король забыл, что ему надо действовать, не отдавал никакихприказаний, а только сидел и слушал, не замечая даже, что кто-то почесывал емупятки.
Фервак считал, что был честен в отношении Генриха. Королю Франции он ничемне обязан, ибо тот его недолюбливает и не повышает в чине. Но верность королю идисциплина — это его долг, в этих традициях он вырос. Благодаря чистойслучайности он однажды застал Генриха с д’Эльбефом и вдруг оказался переднеобходимостью либо арестовать все это сообщество заговорщиков, либо самому кним примкнуть, что, видимо, и сделал даже один из членов Лотарингского дома.Многое говорило в их пользу, прежде всего их благовоспитанная умеренность,которая ни для кого — а значит, и для Фервака — не могла стать опасной. Их делостоило того, чтобы его укрепил своим участием человек столь прочного закала,каким себя считал Фервак; вот почему он стал с этого дня доверенным,посредником и посвященным, как никто, во все подробности плана; при этом онсчитал себя благодаря своей доблестной мужественности значительнее, зрелееостальных и нередко говорил себе: «Ничего у них не выйдет, а вот я с моимилюдьми живо бы с ними расправился, прикончил бы в лесу, утопил бы в трясине».Этот солдат, уже далеко не юнец, прямой и суровый, иначе не представлял себеконец «политиков» или «умеренных». И вдруг они и в самом деле устроилипобег.
Тогда Фервак решил, что без него они не будут знать меры и только причинятвред стране. Первым доказательством тому явилась явная неблагодарность Генриха,ведь они его, Фервака, просто-напросто бросили. Он честно боролся с собой, покатвердые традиции верности и дисциплины не взяли верх, и он решил во всемсознаться. Как только он принял это решение, то, когда король ложился,протиснулся к его постели, что было нетрудно при таком гигантском росте, как уФервака, — попросил разрешения сообщить его величеству на ухо важные вести итотчас начал:
— Сир, служа вашему величеству, я ввязался в одну затею, котораяпротиворечит всему моему прошлому, исполненному верности престолу; зато яполучил счастливую возможность выдать вам преступников с головой. Для себя янаграды не ищу. Правда, у моего сына есть имение, обремененное долгами, и егоможно было бы увеличить, прикупив земли. — Таков был Фервак. Позднее, ставмаршалом и губернатором, он еще служил Гизам, но, конечно, лишь до тех пор,пока они ему платили, и в конце концов он продал свою провинцию королю ГенрихуЧетвертому. Перед смертью он написал торжественное завещание, чтобы его читаливсе, и покинул этот мир, уверенный, что в каждый миг своего сурового и честногожизненного странствия делал именно то, что было нужно для блага всегогосударства.
Но кое-кто верно угадал, о чем именно Фервак шептал на ухо королю. Это былАгриппа д’Обинье — он тоже пока оставался здесь, пусть в замке думают: «НикогдаНаварра не убежит без своих гугенотов». Когда запирали ворота, он перехватилпредателя, сорвал с него маску — пусть смотрит в глаза своему позору. Так покрайней мере представляется дело человеку, подобному Агриппе, когда человек,подобный Ферваку, не знает, что ответить, и тупо молчит. Наконец честный искромный солдат все-таки что-то пробурчал, но что именно, спешивший прочьАгриппа уже не расслышал. А Фервак буркнул:
— Щелкопер!
Нет, в самом деле, даром потерянные минуты! Каждая из них дорога, ведь какбы ни был ошарашен король, охрана, конечно, уже седлает лошадей, чтобыброситься в погоню. Агриппа спешит к Роклору, дворянину-католику, которомуверит, и не без оснований. Они тут же вскакивают на коней и мчатся вдвоем присвете звезд. Под Сенлисом они находят своего государя; с восхода солнца онгонялся за оленем, а теперь ночь. — Что случилось, господа?
— Сир! Королю все известно! Фервак! Дорога в Париж ведет только к смерти ипозору; а все другие — к жизни и славе!
— Незачем мне это объяснять, — ответил Генрих красноречивому поэту.
Наоборот, пусть слушает и мотает на ус, это ему очень полезно, нужно бытьблагодарным измене, она сделала для него возврат невозможным. А так — ктознает! За двадцать часов быстрой езды можно многое забыть. Дорога в Париж такхорошо знакома, да и цепи там привычные. А новые окажутся, быть может, ещетяжелее. Былые соратники ожидают найти в Генрихе то же слепое ожесточение,которое они поддерживали в себе все эти годы. Но он многому научился, живя взамке Лувр. Не лучше ли предоставить все судьбе, которая, может быть, отрежетему путь назад? И вот судьба это сделала! Едем.
Маленький отряд — десять дворян, в том числе Роклор, д’Обинье и д’Арманьяк,— покинули трактир. Они выходили поодиночке при свете фонаря, и Генрих говорилкаждому по секрету: — Среди вас есть два предателя. Следи, кому я положу рукуна плечо. — Первым оказался господин д’Эспаленг, и Генрих сказал ему: