Первую линию укреплений занимал Бирон, а вторую Генрих. Бирон опирался начасовню, которую намерен был удерживать со всем присущим ему упорством. Устарика было всего шестьдесят конников, но такие глаза, которые и сквозь туманувидели ползущего через кусты ландскнехта. Он послал к королю вестового. Когдатриста немцев, задыхаясь от долгого пути, ползком прибыли на место, их ужеожидали, и им осталось только с умильным видом поднять руки. Они уверяли, что вдуше они сторонники короля; поэтому им помогли перебраться через ров, даже неотняли оружие, и король коснулся их рук. Однако намерения у них были несколькоиные. Это открылось, когда мощные отряды Лиги, пешие и конные, обрушились назащитников первой линии. Но здесь стояли пятьсот аркебузиров — ревнителейистинной веры, и трудно пришлось бы тому, кто захотел бы их одолеть. Легкойкавалерии врага все же удалось прорваться в замкнутое пространство между двумялиниями окопов. Но там двадцать шесть дворян короля верхами налетели на нее,выскочив из тумана, — причем туман мешал определить их число, — и погнали передсобою неприятельскую конницу прямо к часовне; а тут они натолкнулись на Биронаи его шестьдесят солдат.

Ландскнехты, стоявшие у второй линии окопов, постепенно забывали о своейпреданности королю. Они заметили, что отряды Лиги прорвались в замкнутоепространство. Того, что произошло потом, они не уразумели, вернее, уразумелислишком поздно, во всяком случае, они мгновенно опять стали врагами. Имудалось вызвать этим большое замешательство. Бирона, спешившего сюда, сбили слошади. Тот же немец, который сбросил маршала, приставил пику к груди самогокороля и потребовал, чтобы Генрих сдался: ведь тогда этот малый был быобеспечен на всю жизнь. К сожалению, он опоздал, ибо его сотоварищи были ужеразбиты на внутреннем поле; в пылу усердия он этого не заметил. И он видитвдруг, что его окружают всадники. Они вот-вот его прикончат. Лицо немцастановится глупее глупого, а король смеется и приказывает отпустить его.

Но тут Бирон разгневался. Он сильно ушибся и с трудом влез на своего коня;никто еще не видел, чтобы он хоть раз в своей жизни свалился с лошади. А теперьсвидетелем оказался сам король; однако Генриху все равно, он хохочет. Что ж,если ему нравится ощущать острие немецкой пики на своей груди, — его дело. — О!Я не могу похвастаться кротостью, ни благодушием. Отдайте мне этогонегодяя!

Старик был костляв, как и его старая кляча, взгляд его опять стал железным,таким помнил его Генрих в дни их вражды. Вот он, прежний враг, он покачиваетсяна коне — сухой и длинный; ни грохот, ни сутолока сражения не могут отвлечь егоот мысли о каре и мести. — Вы, Бирон, такой, а ландскнехт этакий. А мнеприходится жить со многими людьми. — Король сказал это спокойно, уже слегкаотвернувшись. Он спешился и стоял внизу, на дне окопа; всаднику, сидевшему палошади, он представлялся маленьким: маленький серый панцирь, пышный плюмаж избелых перьев. Но тем сильнее вдруг почувствовал Бирон отделявшее их расстояние,и не только расстояние между королем и подданным — тайной узостью и мощьючеловеческих глубин дохнуло, на него снизу, на него, кого люди прозвали «смертьна дне». Кто этот человек там, внизу, — шутник? Игрок, готовый что угоднопоставить на карту? Слезливый мальчишка? Нет, склонись, Бирон, это король, —так ясно мы этого еще никогда не чувствовали. Все говорят: он добр. Все видят:он весел. Да, — наверно. Так проносятся светлые птицы по темному небу. Все этоверно, — и мягок он и силен духом, особенно же в нем сильно, если уж говоритьоткровенно, справедливое презрение к людям.

Тут Бирон повернул коня и понесся к своей часовне; ибо вокруг нее шел бой, аон решил, с еще небывалым упорством, отстоять ее — отстоять для такогокороля.

Огромная армия Лиги не смогла взять лагерь гугенотов, защищенный двумяукреплениями. Ее гнали направо, через холмы, до самой деревеньки. Биронпродолжал удерживать часовню, и пока вокруг нее шел бой, враг невольно угодил вболото слева. Там на его отряды ринулось гораздо больше королевских солдат, чемон когда-либо предполагал встретить. И никому не пришло на ум, что это моглибыть все одни и те же солдаты. Конники короля, которых он провел галопом черезвсе огромное поле боя, налетели неожиданно, уничтожили несколько отрядов вместес их командирами и тут же исчезли в тумане. Противник пустился вслед и потерялнаправление. Куда идти? Против кого? Он искал короля; но тот уже давно умчался,чтобы еще тому-то оказать поддержку. На врага наступали все новые полки, а вдействительности это были все те же. Его крупные соединения изматывалисьпоодиночке, изматывались, прежде чем они успевали вспомнить, что представляютсобой мощную армию. Настала минута, когда часть главных сил вступила на топкуюпочву, и она осела под тяжестью стольких тел. Тщетные попытки вернуться,смятение, многих засосало болото. А передние напоролись на швейцарцев.

В ложбине, скрытые кустарником, стояли вдоль ржи королевские швейцарцы,прикрывая деревню Арк, и они легли бы на месте все до последнего, но непропустили бы ни одного из врагов короля. Эти люди, оторванные от родины исовершенно одинокие на клочке чужой земли, были из Золотурна и Гларуса, имикомандовал их же полковник Галлати. Они выставили пики, — с этого места их несдвинуть, — и уперлись в землю, широко расставив ноги: они не уступят никакомунатиску превосходящих сил врага, они все лягут здесь костьми. Однажды передними мелькнули в тумане белые перья, такой плюмаж носил только король. Онсказал им: — Мои швейцарцы! Сейчас вы защищаете меня. В следующий раз я вызволюваш отряд. — Они поняли его, хотя он говорил на другом языке, чем они, и дажене на французском — тот они знали. Он называл их Souisses[35]. Он был им друг и обещал их полковнику Галлати, что,сделавшись наконец королем Франции, в благодарность поможет свободной Швейцарииизбавиться от ее притеснителей. Слово короля и для него и для них былосвященно. Он хотел быть в будущем только союзником свободных народов. А онибыли из той же породы, как и те верные своей присяге швейцарцы, которые в деньубийства адмирала Колиньи удерживали лестницу, пока не пал последний.

Швейцарцы удерживали ложбину. Всадники короля — шеренгой в пятьдесят человек— все вновь и вновь вылетали из-за окопов, пехота билась не на жизнь, а насмерть, в шести местах, Бирон отстаивал часовню, — и это были все те же люди,тогда как противник успевал перевести дух, заменяя одних людей другими.Рукопашная, пальба из пистолетов прямо в лицо, но не раньше, чем удаетсярассмотреть цвет перевязи. Подсовывают копье под сиденье всадника и — вон егоиз седла, наземь его! Какой-то важный дворянин из войска Лиги — вздумал, лежана земле, поливать бранью молодого протестанта, который сшиб его: — Тебявысечь надо, сопляк! — Но ему уже не подняться — он сломал себе шею. А учасовни пал один из семьи Ларошфуко, — Осия, — совсем библейское имя. Под Ронии Бироном были убиты лошади. Лошадей было, увы, больше чем достаточно, ибо ихседоки, лежа у них же между копытами, издавали стоны, которые слышала толькоземля. Над умирающими, как всегда, бушевала жизнь, и сейчас ее голосом былгрохот сражения.

Короля с его белым плюмажем видели возле часовни, в ложбине у реки, вокопах, на равнине — словом, повсюду; его видел каждый в отдельности и всеодновременно. Он окликал их, попавших в туман и в беду, чтобы они выстояли ипобедили. Он выкрикивал славные имена, носители которых связали с ним своюсудьбу, а если до сих пор чье-либо имя еще не было славным, то он прославитего. Генрих проезжал мимо молодого полковника, командовавшего его легкойкавалерией, сына Карла Девятого от простой женщины из народа. «Валуа! Я знаютебя и не забуду — ни тебя, ни твой дом. Вы пребудете в душе моей навеки». Иуже несся дальше. «Монгомери! Ришелье! Я сделаю вам сюрприз! Рони! Ла Форс, гдебеда — так и бог туда. Бирон! Ты видишь? Туман поднимается? Поднимается, долженподняться, это так же верно, как и то, что с нами бог и мы должны победить.Ларошфуко, я для тебя сюрприз приготовил, скоро ты услышишь раскаты грома!»