— Мы говорили все больше о черепах да об убийствах. Было очень весело, мадамЕкатерина мне нравится, впрочем, и я ей тоже.

Карл вздрогнул, задрожал и пошатнулся.

— Ради господа, Наварра, я знать ничего не хочу об убийствах! Совсем недавнодва человека из моей личной охраны прикончили здесь друг друга, как вот этизлые собаки. У моей матери-королевы голова всегда набита всякими ужасами.

— А она то же самое говорит про вас, — вставил Генрих. У короля Франциисловно язык прилип к гортани, он даже весь как-то съежился. Хотя на него, повыражению его матери, иногда нападало бешенство, страх все же пересиливалярость. Так случилось и тут. Карл был в белом шелку, и поэтому казалось, что ондаже не побледнел, а пожелтел.

И тут у сына умершей Жанны вспыхнуло новое подозрение: совесть Карла явнобыла нечиста. Этот сын и эта мать, объявлявшие друг друга сумасшедшими, —раскрытия каких тайн они опасались? Юноше невольно пришли на память словадрузей: «Вы будете второй жертвой. Соберите ревнителей истинной веры! Конечно,было бы благоразумнее покинуть, пока не поздно, этот разбойничий притон. —Взять сестру — и прочь отсюда вместе с моими всадниками! Однако я не сделаюэтого, ведь я для того и приехал ко двору, чтобы познать, что такое страх; ипотом сюда идут две девушки, впереди них, словно на поводу, выступают павлины сискрящимся оперением. Одна из них — Марго, родная дочь отравительницы» — этопервая мысль, которая проносится в голове Генриха. Но ее сейчас же нагоняетвторая: «Марго стала красавицей!»

Лабиринт

Он радостно сделал к ней несколько шагов: — А, милая Марго! — громковоскликнул он. Карл Девятый удивленно обернулся, потом опять занялся своимисобаками. Принцесса Валуа произнесла первые слова, только когда Генрих ужестоял перед нею; она сказала: — Надеюсь, ваше путешествие былоблагополучным?

— Ваш образ неизменно стоял передо мной, — поспешил он заверить ее. — Но вдействительности вы несравненно лучше, чем на портрете. А кто ваша хорошенькаяподружка?

— Мадам де Сов, — вместо ответа властно обратилась к ней Марго. — Отведитеже птиц обратно! — Тогда фрейлина хлопнула в ладоши, и павлины в самом делепошли перед нею. Она все же успела произвести оценку этого юного провинциала, —достаточно ей было бросить на него насмешливый взгляд из-под высоких бровей.Этот будет для женщин легкой и безобидной добычей! «Как в руках принцессы, таки в моих», — мысленно добавила она и удалилась, очень стройная и изящная.

— У нее нос слишком длинный, — заметил Генрих, когда фрейлина скрылась.

— А у меня? — капризно спросила Марго, ибо нос у той был ничуть не длинней,чем у принцессы, только более прямой.

— Одно несомненно, — сказал он, — у Матильды гонкие губы.

— У Шарлотты?

— Видите, вот вы и выдали ее имя. — Он был весьма доволен тем, чтоперехитрил Марго, так как ясно, чувствовал ее сопротивление.

— Мне больше нравится, когда губы полнее и мягче, и зубы должны быть нетакие мелкие и ярче блестеть… — При этом он посмотрел на ее рот, потомвзглянул ей прямо в глаза — но отнюдь не дерзко, — решила она про себя:недостаточно дерзко. Его взгляд был нежен и полон желания, Генрих попыталсяобнять ее этим взглядом, но очень учтиво и почтительно, не как тусоблазнительную девку на углу улицы. Из Марго, с ее полными ногами, вышладовольно-таки властная дама! Поэтому-то он и не брал ее приступом, да и глаза унее отнюдь не стали покорными, незрячими и затуманенными. «Дочь убийцы! —вспомнил он и испугался. — Стала красавицей, пока мать творила черныедела!»

А Марго думала: «На мои ноги он все-таки поглядывает!» Ибо отлично помнила,что еще в детстве обещала ему, на качелях, и он тогда уже хотел это получить. Атеперь что стоит между ними? Почему он оробел? Однако ее белое, как снег, лицохранило глубокую безмятежность. Генрих не умел различать, как его дорогаяматушка, что у Марго от жеманства, что от белил. Впрочем, Жанна считала фигурудевушки безупречной; это мнение разделял и ее сын, и его даже не отталкивало тообстоятельство, что Маргарита чересчур уж затянута. Не мог также предвидеть сынЖанны, что ее щеки когда-нибудь отвиснут. Хотя она уже не так обильно украшаласебя с головы до ног сверкающими жемчугами и драгоценными каменьями, как вовремя некоей процессии, Генриху она показалась великолепной и сулила всем егочувствам небывалые радости.

Он думал: «Строй из себя принцессу сколько хочешь, скоро мы все равно будемлежать вместе в кровати».

А в ее надменно откинутой голове проносились мысли: «Буду я когда-нибудьснова спать с Гизом? Едва ли, потому что этот мне нравится. Деревенский юноша —и все же королевский сын, как выразилась его мать».

А он думал: «Марго, Марго, с Гизом ты больше спать не будешь: тебе и меняхватит с избытком».

Тем временем она уже давно начала по-латыни какой-то холодный комплимент егопоходам и воинской славе. А он заверил ее на том же языке, что восхищен ееученостью и образованностью, а также величием ее осанки. Каждый изо всех силстарался щегольнуть самыми изысканно построенными фразами, но думали оба одругом.

Вдруг Марго переменила тему разговора.

— Вы уже говорили с моей матерью.

Генрих вздрогнул, точно его поймали на месте преступления: ведь, что бы онни говорил, о чем бы ни думал, в душе его неизменно жило одно: «Марго — дочьубийцы!»

— И с глазу на глаз, — добавила принцесса. — Относительно прискорбногособытия, как я полагаю? Примите мое искреннее соболезнование. — Ее подведенныесиним веки заморгали, наконец блеснула слезинка. Он тут же схватил ее за руку ипрошептал: — Пойдемте отсюда! — Ибо чувствовал за спиной косящий взгляд Карла.Учтиво провел ее Генрих по открытой садовой аллее, но едва они очутились закакой-то изгородью, юноша взволнованно спросил:

— Вы видели мою мать перед кончиной? Отчего она умерла? О, отвечайте! — Нопринцесса, конечно, молчала.

— Вы ведь знаете, какие ходят слухи? — настойчиво продолжал он. — Скажитемне, что вы на этот счет думаете! Не хотите? Ах, Марго! Это дурно с вашейстороны!

Не отвечая, она пошла вперед по дорожке, извивающейся между двумя высокимиизгородями, и они очутились в лабиринте, где было сумеречно, даже когда светилосолнце. Но чутье подсказывало ей, что лучше, если Генрих не будет сейчасслишком отчетливо видеть ее и она его. Он шел, прижавшись к плечу девушки, прикаждом шаге касался ее, и она ощущала на своей шее его дыхание.

— Мне ужасно тяжело. Я словно брожу ощупью и никак не могу найти выход. —Так же блуждали они теперь по узким извилинам лабиринта. — Я всегда, всегдапомнил о тебе! — проговорил он вдруг так горячо и трепетно, что Маргоприостановилась и посмотрела на него: на глазах у юноши стояли слезы. Это были,без сомнения, искренние слезы, и вместе с тем он был уверен, что она наконецбудет тронута и выложит всю правду.

— Я ведь сама наверняка ничего не знаю, — взволнованно начала она и вдругсмолкла на полуслове.

— Но у вас есть основания что-либо предполагать? Какой-нибудь повод?

— Нет! Нет! — Она словно заклинала его молчать. Тщетно!

— Мы ведь должны пожениться. Но, вы понимаете, почему я сейчас не целую вашепрекрасное лицо и не поднимаю вам юбки? У вас есть тайна от меня, и это сильнеевсего остального.

Девушка только застонала. Однако он не давал ей пощады.

— Никогда еще моя страсть к вам не была так глубока, как теперь. Я смогулюбить отныне только одну-единственную! — воскликнул Генрих и сам поверил своимсловам. — Ах, Марго, Марго! Ведь вы дочь женщины, которая, может быть, убиламою мать!

Внезапно наступившее молчание и ужас, охвативший девушку, явились как быответом на его слова. Наконец Марго разрыдалась, она поняла, что стала теперьпо-новому дорога сыну бедной королевы Жанны и что в той любви есть что-тогрозное. Она сделалась для него каким-то роковым символом, образом из античнойтрагедии, тогда как сама по себе она довольно заурядная, добродушная девушка,не умеет противиться своим вожделениям и бывала за это иной раз даже порота;считает в порядке вещей, что при их дворе людей убивают и что каждого, ктостановится поперек дороги ее матери, умеют ловко устранить. Сама Марго жиласреди всех этих злодеяний, нисколько ими не смущаясь, и частенько отдаваласьувлечениям, в то время как рядом совершались убийства.