Однако дальше он не двигается. Впереди — большое здание, в нем засели всезащитники и удерживают наступающих в почтительном отдалении. Тем временемрассвело, войско Генриха тоже заняло дома. Солдатам было запрещено грабить,король Наваррский грозил за это расстрелом, и действительно нескольких солдатрасстреляли. Всю ночь у его людей маковой росинки во рту не было, и спатьпришлось стоя; рядом с ними на окнах лавок лежало их оружие и доспехи. Солдатждало новое утро и новый тяжелый ратный труд: надо пробиваться вперед черездворы и улицы, пока не останется десять шагов до самой крепости. Но непродвинулись они дальше и в этот день, а потом снова наступила ночь. Третийдень грозил наибольшей опасностью, ибо к осажденным должно было подойтиподкрепление, и следовало любой ценой не допустить отряд до города иуничтожить его. Еще один день ушел на подготовку штурма, а на пятый, когдакрепость наконец пала среди грохота и дыма, наступающим пришлось преодолеть всамом городе, одну за другой, четырнадцать баррикад.

Так был взят Каор и выполнена исключительно тяжелая задача. Ее, без всякоготолку и смысла, еще затрудняли упрямые жители — просто из ненависти к противнойпартии и лишь затем, чтобы король Наваррский не стал еще сильнее. Именнопотому успех этого дела принес Генриху больше славы, чем он заслуживал. Победабыла одержана не над гарнизоном одного города, а над самим маршалом Бироном идругими врагами, и победа решительная, несмотря на все ответные удары, которые,конечно, тоже воспоследовали. Но, когда Генрих совершил нападение на самогомаршала, оказалось, что он еще недостаточно силен, пришлось бежать до самогоНерака; под выстрелами он промчался на коне по роскошной парадной лестницесвоего замка среди войск, которым надлежало схватить его, и ускакал.

Ноги у него были изранены и кровоточили. В Нераке Марго приходилось менятьпростыни, если он пролежит с ней хоть четверть часа, — в таком состоянии былоего тело. Но дух его не знает трудностей, он легок и стремителен, как всегда. ИГенрих ведет свое войско — пусть его называют просто бандой — из принадлежащихему областей на север, где протестанты приветствуют его новую славу и толькождут его, чтобы восстать самим. Двор в Париже узнает об этом и спешит отозватьБирона.

Замысел как будто удался. Поэтому и герцог Алансонский, ныне герцогАнжуйский, немедленно предложил свои услуги удачливому зятю, поспешил на юг,заключил с ним мир и дружеский союз. Непримиримым остался лишь Конде, некогдалюбимый кузен Генриха. Но трудно примириться с тем, что ты всю жизнь остаешьсяна втором месте, хотя честно выполнял свой долг — сражался не хуже, чем твойсоперник, и вдобавок жил в полном согласии со своей партией, тогда как соперникпостоянно вызывает у нее недоверие отсутствием должного религиозного рвения.Никогда не знать зависти — действительно трудное искусство: для этого человекдолжен многое понять; но особенно важно, чтобы он постиг учение об избранныхблагодатью божией. Помогает также, если ты умеешь гордиться выпавшей тебе надолю судьбой, как умели древние. Морней способен и на то и на другое: в немживет добродетель, а поэтому открывается ему и знание.

Конде — человек без размаха, у него есть добрая воля, хороши и его первыепобуждения, но ничего он не доводит до конца. Его ненависть к Генриху началасьеще давно, во времена одной битвы, происходившей под Жарнаком, когда былпринесен в жертву его отец, а молодой Наварра именно через это стал первымсреди принцев крови. Будучи вместе с Генрихом пленником в замке Лувр, онпереносил те же страдания, только они были не такими мучительными. Потомбежал. Но вообще в нем меньше чуткости ко всему народному, к тому, что принятоу народа, к тому, что должно быть. Он связывается с чужеземными князьями, тогдакак кузену Наварре удается окрепнуть на родной земле и распространить своювласть над ней, правда, не без помощи папистов.

Поэтому тем сильнее упорствовал кузен Конде, настаивая на чистотепротестантского учения, и ему мог быть другом только тот, кто придерживалсяэтой чистоты или кричал о ней. Оттого и своего Иоганна-Казимира Баварского онценил выше, чем Генриха; зато князек карликового государства ненавидел порок.Распущенность, царившая при наваррском дворе, настолько ему претила, что онплевался при одном напоминании, а принц Конде разрешал ему это. Пошел он и назаговор против двоюродного брата. Заговорщики отправили гонца к Генрихупросить, чтобы тот повел свои войска на помощь архиепископу Кельнскому.Архиепископ перешел в протестантство, и представлялся превосходный случайнанести удар австрийскому дому. Разумеется, австрийский дом — это был враг, новраг в будущем, самый главный, с которым расправляются напоследок. Идти сейчасна Германию — значило бы отказаться от завоеванного, прервать свое восхождениеи даже, быть может, совсем потерять королевство. Именно этого они и хотели,требуя от Генриха, чтобы он покинул свою страну ради борьбы за религию. Но такон не поступит, что они отлично знали. Они могли поэтому вызвать к немуненависть среди протестантов, ибо далеко не все ему доверяли; а сообщение, чтоон все-таки выступает, встревожило бы французский двор и могло толкнуть ФилиппаИспанского на грозное решение.

Сидит дон Филипп, как паук, ткет планы своей мировой державы. Разве этоимеет хоть малейшее отношение к какой-то кучке непокорных еретиков, к какому-тонелепому Казимиру, спятившему архиепископу и завидущему кузену? Дон Филипп засвоими горами все же что-то почуял: уже народился враг, который будет угрожатьему и его мировой державе; правда, этот враг еще очень невелик, но онподрастет. С мучительным трудом преодолевает он даже незначительныепрепятствия, однако мерить его силу надо не очередным клочком земли, который онзахватывает, а той славой и тем именем, которые он себе создает. Нельзяспокойно ждать, пока Фама[27] затрубит в трубуи полетит. Францией должен править в будущем лишь один властитель — он сам,Филипп. Дом Валуа вымрет, а еще до того Лига тщеславного Гиза растерзаеткоролевство на части с помощью золотых пистолей, — которые, покачиваясь наспинах мулов, непрерывно плывут с гор. Наварра этому помеха, Наварру нужноустранить. Таково решение, возникающее в душе Филиппа, иного не может быть и узавистливого кузена.

Король Наваррский знает это. Ведь позади — Лувр, там Генрих изведал, чтотакое ад. От Монтеня он услышал, что народу понятнее всего доброта. А Морнейразъясняет ему, какую силу имеет добродетель. Король Наваррский сохраняет всюсвою веселость и чувство меры на самом краю пропастей, таящихся в егособственной натуре; но он знает: есть такая порода людей, которые не признаютэтого, и как раз на них он будет наталкиваться всю жизнь, до своего смертногочаса. Они не протестанты, не католики, не испанцы или французы. Это особаяпорода людей; им присуща угрюмая жажда насилия, дух тяжести, а бытьнеудержимыми они способны, только когда предаются жестокости и нечистымнаслаждениям. Эта порода людей будет его вечным противником, он же навсегдаостанется провозвестником разума и человеческого счастья. Теперь он старается,следуя здравому смыслу, навести порядок в одной провинции, позднее— во всем королевстве, и под конец — в целой части света, чтобы, заключив союзмира со многими странами и государями, сокрушить дом Габсбурга. А тогдапридет время и для той породы людей, которые ненавидят жизнь: после тридцатилет неудачных покушений на жизнь короля Наваррского придет и их время метконанести удар кинжалом. В течение десятилетий семь или семьдесят ударов ивыстрелов не попали в цель, Генриху удалось всех избежать, так же как онизбежал теперь первого.

В те дни король Наваррский ждал подкреплений.

Офицеру, который эти подкрепления привел, он приказал разместить солдат вместечке под названием Гонто. И все слышали, как он говорил, что завтра тудапоедет. Его, однако, предупредили, что в отряд подослан убийца: поэтому Генрихи сказал о своем намерении вслух и с подчеркнутой небрежностью. Когда взошлосолнце, король Наваррский, выехал, сопровождаемый тремя своими дворянами;д’Арямбюром, Фронтенаком и д’Обинье. На полпути им встретился одинокийвсадник, и они узнали в нем некоего дворянина из окрестностей Бордо. В товремя как его трое спутников зажали этого дворянина между своими лошадьми,короля Наваррского охватил какой-то знобящий страх — более жуткий, чем в любойоткрытой схватке, когда смелое решение побеждает боязнь. Больше всего Генрихухотелось удрать, однако он весело осведомился, хорош ли у дворянина конь; и,когда тот ответил, что да, хорош — подъехал, пощупал и даже выразил желаниекупить его.