До сих пор ее мать и братья видели в нем лишь вруна, который стремитсяотнять у них власть раньше, чем она достанется ему по наследству. Слияние ихтел открыло глаза принцессе Валуа скорее, чем всякий иной путь, которым одинчеловек испытует другого. Пока она была с ним, она ему доверяла, потом— уже нет. Да и как она могла доверять? Ведь именно ей было суждено отомститьза вымирание ее дома наследнику этого дома и еще раз предать Генриха до того,как наконец из всего ее рода она одна осталась в живых. Марго была бездетной,как и ее братья. Всю жизнь последняя принцесса Валуа добивалась равновесия иуверенности счастливцев, спокойных за свою судьбу; она была совершенноравнодушна к тому, что произойдет после нее. Поэтому всегда чувствовала себянеспокойно. Вместе с нею должно было кончиться нечто большее, чем она сама; итщетно искала Марго душевного равновесия.
В городе Оше их супружеская идиллия была однажды грубо прервана. Недароммадам Екатерина таскала за собой своих фрейлин. В одну из них влюбился некийпожилой гугенот, весь в ранах, даже во рту у него было несколько ран, так чтоон едва мог говорить; и вот ради этой девчонки он уступил католикам своюкрепость. Генрих сначала в почтительных выражениях довел до сведения своейдорогой тещи, какого он мнения о ее мелких подвохах. Себя он причислял к слугамкороля, а старую злодейку — к тем, кто вредит королю. Выговорить это вслух — ито облегчение. Но так как старуха прикинулась, будто впервые слышит опредательстве коменданта, то Генрих вежливо простился, сел на коня и уехал,попутно захватив в виде залога еще один городок. Так эти двое дразнили другдруга, пока наконец не сошлись на том, что совещание протестантов соберется вНераке.
Тем временем уже наступил декабрь, ветер кружил опавшие листья —неподходящее время года для торжественных выездов. Однако королева МаргаритаНаваррская ехала на белом иноходце — этом коне сказочных принцесс. По правую ипо левую руку от нее шли, играя, два других иноходца, золотисто-рыжий и гнедой,один — под Екатериной Бурбон, другой — под ее братом Генрихом, который пышноразоделся в честь своей супруги. У старой мадам Екатерины было не такое лицо,чтобы народ разглядывал ее на слишком близком расстоянии, особенно под этимясным небом; она смотрела в окно кареты. Несравненная Марго, сияя спокойствиеми уверенностью, слушала, как три молодые девушки что-то декламируют. Ониизображали муз и в честь королевы вели между собою беседу, которую сочинил дляних поэт дю Барта. Первая говорила на местном простонародном наречии, вторая —на литературном языке, третья — на языке древних. Марго поняла то, чтоговорилось по-латыни и по-французски, из сказанного на гасконском кое-что отнее ускользнуло. Но она чувствовала, чего именно ждет от нее собравшийся здесьнарод: сняла с шеи роскошно затканный шарф и подарила его местной музе. И вотона уже покорила сердца, да и ее сердце забилось горячее.
Мадам Екатерина зорко все разглядывала в этой сельской столице. Ее прежнийкоролек прямо из кожи лез, чтобы принять королев и их свиту как можно лучше,насколько позволяли его средства, и угощал всем, чем только мог. По крайнеймере он делал вид, что рад им. И еще непригляднее, чем всегда, показались ейпротестантские представители на совещании, когда оно наконец началось. Все они,по мнению мадам Екатерины, были похожи на пасторов или на неких птиц, которыхона тут не хотела даже называть. Для виду обсуждался вопрос о смешанных судах сучастием заседателей-протестантов и о прощении прежних провинностей. Но, всущности, за всеми этими переговорами стояло, как всегда, одно — гугенотскиекрепости. Протестанты требовали себе слишком много этих крепостей, а стараякоролева охотно отобрала бы у них все. Она выучила и произнесла перед своимидамами целую речь, составленную из одних библейских цитат, надеясь заморочитьэтим людям голову с помощью привычных для них речений. Но ее собственный облики ходившая о ней слава были в глубоком противоречии с тем, что изрекали ееуста. И впечатление она производила очень странное.
На заседаниях протестанты не верили ни одному ее слову и сидели с упрямыми инепроницаемыми лицами, пока она не стала угрожать им виселицей. А королеваМаргарита невольно расплакалась; она так искренне жаждала быть любимой, и опятьей становилась поперек дороги ее зловещая мать, которую иные находили дажекомичной, особенно когда она появлялась под открытым небом и среди бела дня. Взале заседаний она сидела на высоком троне, это еще куда ни шло. Но, выйдя издома, казалась маленьким пятнышком на фоне светлого пейзажа; она ковыляла,согнувшись над своей клюкой, и ее желтые отвислые щеки мотались; и тот, кто ещене забыл Варфоломеевской ночи — и, может быть, ни разу с тех пор не засмеялся,— начинал неудержимо хохотать, глядя на это чудовище. Да и фрейлины, всущности, только подчеркивали ее уродство. Здесь ведь не Лувр и свет солнцапочти никогда не затуманивается, он ярко озаряет оба берега Баиза и парк «ЛаГаренн». Здесь войну ведут открыто и без коварства, так же и любят. Ностаруха рассчитывала на тайные бездны пола. Старость заключает постыдный союзс пороком и становится посмешищем.
Даже самые строгие блюстители нравов среди гугенотов не порицали в те дниГенриха за то, что он путался с иными легкодоступными фрейлинами. Ведь егоМарго не слишком страдала от этого, она была упоена своей новой ролью —государыни и матери народа, а также высшего существа. Главное, что Генрихпопросту брал то, что ему предлагали, но натягивал нос красавицам, когда онистарались увлечь его и заманить к французскому двору. А только ради этой цели изатеяли все: поездку, совещание, визит высоких гостей; только ради нее — Генрихэто почуял сразу. Под конец теща была принуждена самолично выложить ему своидоводы в пользу его приезда. Ее сын-король сидит-де теперь в своем Лувре один,как перст. Его брат д’Алансон восстал против него, Гизы и их Лига подкапываютсяпод его престол. Но не менее опасен и принц крови, если он, постепенноотдаляясь от французского двора, сделался столь силен в своей провинции.Неужели Генриху невдомек, что ведь его могут и укокошить? Это был главныйкозырь его дорогой тещи: она хотела застращать зятя убийцами.
Все же он не упал в ее материнские объятия, но ответствовал, что ведь придворе еще не сдержали до сих пор ни одного обещания. Он надеется, что,оставаясь губернатором, сможет распространить отсюда мир на все королевство, ослужении которому он только и помышляет. После этого они вскоре распрощались стеми же неумеренными изъявлениями любви, что и при встрече в началевысочайшего визита. А продолжался он всю зиму, пока не настал чудесный месяцмай. Дочь и сын немножко проводили свою милую матушку, дальше онапутешествовала одна — по скверным дорогам, по холмам и долинам, через провинциюс ненадежным населением. В одном месте старую королеву встречают девушки иосыпают ее розами, из другого ей приходится спешно улепетывать, видя неприязньвсех жителей. Тогда она просто надвигала на лицо черную фетровую шляпу. Ведьона тоже была храбрая, все храбры; решительно пересаживалась с коня в своюколымагу и, трясясь по рытвинам и ухабам, проповедовала только мир. Но о какоммире говорила эта мать, чьи сыновья умирали один за другим?
И когда она уже меньше всего этого ждала, снова вынырнул из-за поворота еедорогой зять. Он-де хочет в последний разок взглянуть на нее и подарить ей напамять прядь своих волос. Это была густая прядь, протестанты обычно закладываютпо одной такой пряди за каждое ухо. Правую он с самого начала отдал своейдорогой теще; на прощание пусть отрежет у него и левую. Все это происходитнеподалеку от сельского погоста, и мадам Екатерина, расчувствовавшись, решаетзайти туда. — Маловато у вас кладбище. — Она качает головой. — Разве люди живуттак долго? — Перед некоторыми могилами она останавливается. Бормочет:
— Как им тут хорошо! — Люди, лежащие под землей, ей милее. Там наступит мир— наступит даже у нее в душе.
Позднее, уже будучи королем Франции, Генрих спустится в склеп ЕкатериныМедичи — приготовленный еще при жизни мадам Екатерины, — поглядит на ее гроб и,обернувшись к своей свите, скажет с загадочной улыбкой, смысл которой никто доконца не поймет. Он скажет: — Как ей тут хорошо!