Прибежал и Макарка, с наслаждением вдыхая упоительную волнующую примесь бензина к морозному воздуху. Один из пилотов поднялся на крыло аэроплана, как на трибуну, и стал говорить речь. Он поздравил крестьян села Яшма с добрым начинанием — красным рождеством и стал передавать привезенные подарки — книги для сельских школьников. Пришло, мол, то желанное время, о котором мечтал великий поэт Волги Некрасов, и вот сегодня мужики понесут домой с ледяного аэродрома «не Блюхера и не Милорда глупого», а книги Белинского и Гоголя…

Голос летчика показался Макару знакомым. Теперь он смог разглядеть его в лицо. Да, это был тот человек, кому Макарка показал в дни ярмарки дорогу на пристань, к пароходу…

Летчик попросил минуту тишины и объявил, что сейчас оба аэроплана покатают самых лучших учеников здешней школы. Их по одному, а маленьких по двое поднимут в воздух. На задних сиденьях.

Макарку сразу оттеснили. Он и не пытался протискиваться вперед, не смея и мечтать о таком счастье, как полет. Макар отдал бы за это полжизни, но сам понимал, что двум летчикам едва ли удастся покатать даже всех первых учеников…

И вдруг случилось чудо. Летчик спросил:

— Ребятки! Не знает ли кто из вас Макария Владимирова?

Мальчик остолбенел. Но его тотчас подхватили под руки и потащили к самолетам. Он совсем близко увидел и натянутые струны расчалок, и красный пропеллер, и дутые шины колес, как у мотоциклета, и… лицо пилота в вырезе кожаного шлема.

— Здорово, друг! — услышал он будто сквозь сон. — Что же это ты, брат, даже без пальтишка? Видно, хорошо поработал лопатой на расчистке? Наверху холодно, простыть можешь. Этого парня, ребята, я первым подниму в небо. Я не забыл услуги, которую Макар Владимирцев оказал мне осенью. Помогите-ка ему потеплее одеться. Не забоишься, а Макар?

Нет, Макар, робкий тихоня среди сверстников, сейчас ничуть не боялся. Он воспрянул духом, волновался, но не от страха, от радости!.. Вмиг оказалась на нем шубенка. Учительница укутывала его и теплым шарфом, а милиционер Петр Иванович держал наготове меховой тулупчик, чтобы завернуть в него первого воздушного пассажира-яшемца. Кругом звенели, галдели ребячьи голоса. И вдруг что-то тревожное уловил Макар в этом веселом шуме. Всем существом своим он почувствовал, что над его безмерным счастьем нависает угроза… Она исходит от привычного Макару, но такого ненужного сейчас слова:

— Попадья! Попадья!

И беда грянула! Резкий голос Серафимы Петровны прозвучал совсем близко, покрывая детский галдеж. Из расступившейся толпы шла к Макару, раскинув руки будто для материнского объятия, попадья Серафима Златогорская. Взор ее пылал гневом, способным испепелить крылатых гостей.

— Сейчас же отпустите ребенка, гражданин летатель! Что это вы за моду взяли, детей от родителей увозить? Макарушка, домой! Сию же минуту!

Кругом сделалось тихо. Серафима Петровна уже вцепилась в Макаркино плечо, рванула с него чужую шаль и прихватила при этом шапку с головы.

— Вы можете простудить ребенка, гражданка! — спокойно сказал один из летчиков. — Что ж это вы его на морозе раздели?

— Молчал бы лучше, разбойник! — потеряла остатки спокойствия Серафима Петровна. У нее срывался голос от негодования. — Думаете, мы не понимаем, что затеяно? Ступай, Макарушка, вон и батюшка наш, отец Николай, сам поспешает на выручку тебе. Иди, миленький, иди домой, не позволим мы этим летателям увезти тебя, сердечного.

— Граждане! — обернулся летчик к толпе. — Кто она ему, скажите?

Отец Николай, супруг Серафимы, уже протеснился к аппаратам.

— Кто она ему, — сказал он мягко, — сие не столь важно, ибо она — близкая родственница. И на ней лежит ответственность за ребенка в отсутствие матери. А против желания родственников никому не дозволено вовлекать несовершеннолетнего в неразумные и опасные предприятия.

— Макар! — крикнул летчик мальчику. — Да сам-то ты чего молчишь? Если тебе хочется полетать, скажи это гражданину служителю культа.

Но Макар уже понял, что все погибло. Бледный, неподвижный, с опущенной головою, стоял он без шапки у крыла аэроплана. Слова летчика он понял, но даже не пошевелился и головы не повернул.

— Уведи отрока, Серафима! — отец Николай уже покидал поле боя как победитель.

— Шапку-то ему хоть наденьте, заботливые пастыри! — вслед им бросил летчик.

В наступившей тишине мимо милиционера, еще державшего в руках меховой тулуп, мимо сторонящихся школьников повела попадья убитого горем Макара. Он не заплакал, даже поправил шапку, неудачно нахлобученную ему попадьей на ходу, но во всем его облике было столько отчаяния, что и самим победителям стало не по себе.

Кто-то протянул Макару его котомку. Тот и не заметил этого движения из толпы, но Серафима Петровна тут же ухватила котомку за лямки и понесла сама. Супруг ее старался пропускать мимо ушей оскорбительные возгласы, звучавшие вслед, и еще на лестнице-стремянке, похожей на пароходную сходню, стал пояснять Макару, что нынешний его отказ от греховного, небогоугодного удовольствия зачтется ему в будущем как проявление главной христианской добродетели — смирения.

Говоря все это, протоиерей пламенно мечтал, чтобы авиатор потерпел крушение, чтобы брякнулись о волжский лед и пассажир-постреленок, который полетит вместо Макара, и сам пилот. Но снизу донесся бодрый, уверенный стрекот мотора. Аэроплан выруливал на старт под крики детворы…

Только дома, без свидетелей, супруги Златогорские со всей строгостью допросили Макара. Серафима Петровна извлекла из котомки измятое, но особо тщательно заклеенное письмо, узнала руку Макаровой матери и стала читать. А стекла в доме содрогались от дружной работы моторов и радостных возгласов ребятишек на реке…

…Когда Макар, измученный бессонной ночью в дороге и потрясением на ледяном аэродроме, уснул, Серафима Петровна прочла мужу письмо из Кинешмы.

— Нет, ну ты подумай, отче, до чего малец ребячлив! Кинуть на снегу котомку с таким письмом! Попади они кому хитрому в руки — скольким бы добрым христианам голов не сносить!

— Погоди, Серафима, не трезвонь! — отец Николай хмурился и поеживался. Сколько событий сразу! — Дай-ка письмо.

Он внимательно перечитал приписку, сделанную уже после подписи: «Сима! Пошли весточку новым богомольцам, что брата Михаила старец Борис благословил податься ко святыням ярославским. Назад будет через недельку. Отрок должен дождаться его у тебя. Потом вкупе с отроком брат Михаил пристанет к остальной братии. Если потребуется, пусть богомольцы справляются у Марфы-трактирщицы…» Приписку явно продиктовал Макаркиной матери сам «брат Михаил», то есть подпоручик Стельцов…

О «новых богомольцах» на заволжской стороне отец Николай знал давно. Монастырские и скитские решили сразу: гостям этим не мешать, помочь им пройти надежными лесными тропами на Керженец и Ветлугу, к скитам старообрядцев. С ними есть постоянные связи через нарочных. Вот-вот собирались уйти из-под Яшмы опасные постояльцы — и вдруг нынче утром новая напасть — прилетели эти бесовские аэропланы! В смутном предчувствии опасности отец Николай потек следом за матушкой на реку взглянуть поближе: нет ли среди прилетевших того…

Отец Николай, размышляя над вскрытым письмом, гладил костяным гребешком свои каштановые волосы. Они сухо потрескивали и взлетали навстречу гребешку. Яшемскому пастырю было над чем поломать многомудрую голову! Глянуть поближе удалось — рядом стоял! Худшие опасения подтвердились. Прилетел именно тот! Именно то лицо запечатлено на фотографии, шесть лет хранящейся в железном ларчике. Какие же у него могли быть прежние встречи с простаком Макаркой? Что за услугу мог раньше оказать ему Макар? Как примет инокиня Анастасия весть, что отец жив и давно ее разыскивает? О нет, нет! Этой встрече необходимо помешать. Иначе катастрофа! Ведь через свою любимую духовную дочь он надеется обрести незримую власть над обителью, надеется превратить захолустный монастырь в настоящую духовную твердыню с прославленной святой! И вдруг — такая угроза! Дочь может узнать, как пастырь «разыскивал» отца-арестанта, а дальше сам комиссар неизбежно проведает и еще кое-что… Ни епархия, ни сам патриарх Тихон не снимут с него позорного пятна. Да и как представить себе Антонину-Анастасию рядом с этим человеком! Невыносимо!