— Да, да, — сказал Шанин, — она и есть. Я последний раз видел ее девочкой, весной двенадцатого… Что же прикажете нам делать?
— Самое главное — немедленно отсюда удалиться и больную ничем не волновать. Можете домой ко мне наведываться хоть по три раза в ночь, а сюда носа не показывайте, она может не пережить такого волнения. Нет ли у вас какого-нибудь неотложного дела на неделю?
— Есть дело! — серьезно ответил летчик. — Мой подбитый самолет из болота выручать. Как раз на неделю хлопот хватит. И за новым винтом, верно, в соседний отряд, в Кострому, посылать придется…
— Вот и отлично, — обрадовалась докторша. — Как управитесь с этими делами — вот тогда и попробуем подготовить ее к встрече с вами. А пока — надейтесь и ждите терпеливо!
Комиссар Шанин хорошо сознавал, что по истечении назначенного докторшей срока ему предстоит новый бой, потруднее, чем выигранный на болоте!
Самая большая трудность заключалась в том, что Антонина в свои 19 лет искренне и глубоко верила, будто для «мира», то есть обыкновенной жизни, она бесповоротно и окончательно умерла.
Докторша потом признавалась Сергею Капитоновичу, что дочь его сперва даже и не очень хотела выздороветь. Но когда докторша попыталась заикнуться, о том, что монашеский клобук можно бы снять и от свершенного над нею пострижения отречься, больная только сказала, что лечить себя не даст, если про это хоть единое словечко еще раз будет сказано. Дескать, господь не любит изменчивых и клятвопреступных душ, а она, мол, ушла в монастырь по доброй воле, когда поняла, что на земле у ней нет ни родной души, ни защитника: родители умерли, жених погиб.
Тем временем яшемская милиция сперва получила сообщение о таинственном исчезновении из дому яшемского протоиерея отца Николая Златогорского, а вскоре монахиня-ключарь заглянула в кладбищенскую часовню заправить маслом негасимую лампаду и наткнулась там на оледенелое тело.
Кого только не винили яшемские обыватели в этой таинственной смерти!
Обвиняли сельских активистов, приезжих летчиков, неведомых грабителей, даже злополучную Марфу-трактирщицу, хотя женщину эту давно отвезли в кинешемскую тюрьму. Ее осудили на шесть лет, и в родных краях она больше никогда не появлялась.
…Вскоре покинули их и остальные обитатели «Лихого привета», и даже память об этом придорожном трактире давно развеялась в окрестных деревнях… После реконструкции Волги самое место, где он некогда стоял, затоплено разливом речки Елнати…
Злоумышленников, убивших яшемского пастыря, так никогда и не поймали, но погребение усопшего было торжественно и благолепно, сам владыка архиерей отпевать приезжал!..
На второй неделе со дня ранения Тоня начала уже привставать с постели и подходить к окну палаты. Положили ее отдельно от других хирургических больных как особо тяжелую. Шанин втайне от больной настоял, чтобы при ней находилась особая сиделка.
И когда шанинский самолет был благополучно доставлен из болота на яшемское временное летное поле и механики приладили новый винт, докторша Зоя Павловна пришла к своей больной посидеть и намекнула, что появился в Яшме военный летчик в годах и разыскивает он Антонину Шанину. Не желает ли Тоня увидеться и поговорить с ним?
Тоня встревожилась, взволновалась, но сперва было наотрез отказалась от свидания с незнакомцем-мирянином. На том и кончилась первая попытка.
Когда докторша еще и еще раз стала просить больную поговорить с приезжим летчиком, Тоня в конце концов согласилась, но при условии, чтобы непременно при сем присутствовал протоиерей Николай и мать-игуменья.
Больной осторожно сообщили, что отец Николай почил в бозе, с присутствием же игуменьи Шанину пришлось согласиться.
Напуганная событиями мать-игуменья долго оттягивала встречу — ничего доброго она не ждала. Наконец на третий день после похорон отца Николая Шанин добился своего: настоятельница пришла в больницу.
Докторша Зоя Павловна сочувствовала отцу и подивилась его выдержке, когда Антонина позвала к себе в палату одну игуменью, а ему пришлось долго-долго протомиться в мучительном ожидании у закрытой двери, пока там, за этой дверью, не наплачутся и не намолятся две инокини — младшая и старшая!
За окнами больницы падал хлопьями тихий январский снежок. На скамье с облупившейся белой больничной краской сидели Шанин и Овчинников. Они захватили с собой и железный ларчик отца Николая со всем его содержимым и даже с исправленным запором. Наконец Зоя Павловна позвала:
— Сергей Капитонович Шанин! Войдите, пожалуйста!
Сашка Овчинников провожал его взглядом до дверей, и докторша не сразу закрыла их. Сашка издали увидел Тонино лицо на подушке, ее удивленные глаза… Это бледное лицо осветилось милой Тониной улыбкой — и тут дверь закрыли плотно. Овчинников так и не дождался, чтобы позвали в палату и его…
В коридоре совсем стемнело, керосину не хватало на освещение служебных помещений… Овчинников прождал более получаса и ничего не слыхал из-за плотных дверей…
Зоя Павловна на минуту вышла, взяла у Сашки железный ларчик отца Николая, шепнула:
— Вас, Саша, сегодня я пустить туда не могу. Хватит с больной пока и этого ящика сюрпризов!
Докторша вошла в палату с ларцом, и тут-то мать-игуменья сделала первый ошибочный шаг…
— Не знаю, чья эта вещь! — сухо сказала она. Ее ложь была для Тони очевидной, потому что вместе с игуменьей она бывала не раз в кабинете отца Николая… Когда игуменья пожелала уйти, больная не стала ее удерживать.
А отец, взявши дочку за руку, рассказал свою жизнь и открыл ей истинную роль яшемских пастырей Как обманули они свою духовную дочь, как поначалу сделали ее нищей служанкой, чтобы потом привести в монашескую келью, всячески мешая родному отцу найти дочь. Но, закончил Шанин, это еще далеко не вся правда! Завтра, мол, ждет ее новая важная радость, тоже скрытая от нее обманом!
Потрясенную новостями и открытиями больную не оставили на ночь в одиночестве: сама докторша, дежурившая по больнице, осталась в Тониной палате. Так она обещала Сергею Капитоновичу. А тот вместе с Сашкой шагал по заснеженной сельской улице, напевал военную французскую песенку и несколько раз повторил одну и ту же фразу:
— Шахматную партию нынче мы у черных выиграли, товарищ Александр Васильевич Овчинников! Держись, держись, брат, готовься к партии завтрашней!
Докторша призналась Шанину и Овчинникову, что именно этой «партии» приходится опасаться еще больше, чем вчерашней.
Ведь про отца девушка просто ничего не знала, а «гибель» жениха видела своими глазами. Как ни готовила докторша свою больную к этой встрече, назвать заранее Сашкино имя не отважилась.
Сергей Капитонович сам открыл дверь в коридор и за руку подвел Александра Овчинникова к Тониной постели…
Опасения докторши оказались оправданными!
Больная еще шире раскрыла было удивленные глаза, а в следующий миг застонала, закрыла руками лицо, побелела и со стоном упала назад, на подушки.
Вот когда Саша Овчинников узнал, как это можно среди бела дня свету не взвидеть! Кинулся на колени перед бесчувственной Тоней, руки ее сжал, сам вроде без ума остался… Докторша сделала больной впрыскивание. Тоня очнулась, вспомнила обряд в соборе, епископские ножницы, вечный обет отречения от мира, черную свою рясу… Зарыдала в голос:
— Саша! Ну, что же ты так опоздал! Теперь уж ничего не воротишь! Ведь я для тебя — вроде как в могиле!
— Истинная любовь даже с того света возвращает, — сказал отец. — А ты, девочка моя славная, не в могиле, а только в сетях.
— Но ведь я поклялась, я пострижена, — рыдала Тоня. — Нельзя же мне постыдной расстригой стать? Бог не любит обманчивых и клятвопреступных душ!
— Антонина, не отчаивайся! — убеждал ее Сергей Капитонович. — Смотри, ты даже слова произносишь не церковные, а светские. Ведь не кто иной как церковные власти прокляли автора этих слов.