Как и все горцы Непала, они издавна страдали от пренебрежительного отношения правительства к их нуждам, да и сейчас, когда делаются некоторые попытки улучшить управление в других районах, эти презираемые «бхотия» по-прежнему остаются вне поля зрения администрации. Рекрутов отсюда тоже редко набирают, поэтому даже армейское жалованье не помогает улучшить положение жителей.

На карте Тхангджет обозначен к западу от реки Керунг, но, при всем моем уважении к европейской картографии, он находится на востоке от нее — или уж я вообще перепутала, где заходит солнце. (Впрочем, даже уважаемых географов можно простить, когда речь идет о создании карты Непала.) Сначала я подумала, что, быть может, за Керунгом действительно есть еще один Тхангджет, а это — просто Малый Тхангджет-за-рекой, но местные жители говорят, что здесь нет другого селения с похожим названием, кроме Тхондже в верховьях реки Марсенди.

Я впервые увидела деревню тибетского типа и при виде запущенной молитвенной стены или ветхих створчатых ворот вновь испытывала сладкий трепет близости к недосягаемому. Сегодня нам попалось еще несколько чортенов, а также очень высоких молельных флагштоков, которые неожиданно напомнили о существовании богов и людей среди этого горного уединения. И сейчас, подняв голову от своего дневника, я вижу огромный полуразвалившийся чортен посреди деревенской улицы, а рядом с ним на холодном вечернем ветру трепещут белые молельные флаги. Мне особенно приятно их видеть, когда они развеваются в естественных условиях, а не над лагерем беженцев.

Мы прибыли в Тхангджет в три часа дня, пройдя гораздо более трудный участок пути, чем вчера. Когда Мингмар решил сделать привал, хотя следующая деревня находилась лишь в трех часах ходьбы, я с обычной настойчивостью предложила идти дальше. В ответ он показал рукой на гору и сказал:

— Взгляни на нашу дорогу…

Я покорно взглянула — и бунтарство мое как рукой сняло. Тхангджет находится на высоте восьми тысяч футов, и, чтобы попасть в следующую деревню, надо спуститься на пять тысяч футов до реки и потом подняться до девяти тысяч футов, где тропа огибает склон противоположной горы и, насколько я понимаю, поднимается дальше.

В Тхангджете около ста пятидесяти домов под шиферными крышами; в этой деревне, являющейся одним из основных пунктов на дороге Лангтанг — Катманду, удивительно чистый постоялый двор с жизнерадостной хозяйкой-тхакали. Это скорее пристройка с односкатной крышей, чем здание: одна стена — из свободно уложенных камней, другая, так же как и крыша, — из бамбуковых циновок. В середине ноября здесь не теплее, чем в холодильнике. Хорошо, что Руди Вейсмюллер уговорил меня взять теплую куртку, которую я с брюками попользую вместо пижамы.

Ужин на этот раз состоял из риса и кипяченого буйволиного молока. Постоялый двор одновременно служит чайной — признак тхангджетской цивилизованности. С наступлением темноты у огня собралось пить чай с полдюжины укутанных в рваные одеяла мужчин. Говорили по-тибетски, поэтому мне удалось понять суть разговора: речь шла о «снежном человеке» — о йети. Хозяйка и Мингмар считали все это выдумкой, но местные жители, а также наш сосед-постоялец (тибетский торговец) твердо в них верили и расходились во мнениях лишь относительно природы этих существ: некоторые считали их животными, другие утверждали, что они — воплощение злого духа. Двое деревенских уверяли, что видели маленьких йети, величиной с пятилетнего ребенка. Здесь я вмешалась, и через Мингмара высказала свою точку зрения: йети — животные, которые неизвестны зоологам, живут на очень большой высоте и, естественно, не даются людям в руки.

Сейчас я сижу с комфортом на мешке с шерстью (пять футов на три), принадлежащем тибетскому торговцу. Что такое тюк размером метр на полтора, может понять лишь тот, кто сам прошел по горным дорогам Непала. Джон Моррис писал: «…я должен подчеркнуть, что дороги в горах Непала нельзя никоим образом сравнить даже с самыми дикими тропами в самых отдаленных частях Европы: это просто тропинки, протоптанные многими поколениями людей». Это действительно так, и «дороги» — слишком пышное название для большей части пути, который мы сегодня проделали. Теперь-то я вижу, что Мингмар мне необходим не только как проводник. Наверное, со временем я бы и сама начала ориентироваться, но сегодня днем нам пришлось карабкаться через фантастические завалы огромных качающихся зазубренных камней, на которых я при всем желании не могла заметить следов тропы. Самое обидное то, что когда надо двигаться на север, нужная тропа может сначала идти на юг, а ведущая на юг — на север.

Вечером я любовалась прохожими, которые прогуливались вверх-вниз по крутой каменистой улочке, держа в вытянутой руке горящие факелы — уличное освещение «по-тхангджетски»!

Сегодня боги рассердились на нас: некий тип, именующий себя полицейским, запретил нам идти на северо-восток, в долину Лангтанг. Снова неразбериха? Блюститель порядка носит форму, состоящую из хлопчатобумажных шортов и рваной рубахи европейского покроя, и является единственным брахманом в деревне. Он заявил, что в моем разрешении сказано, будто я имею право передвижения только до Госаинкунд Лекха, но не севернее. Документ, написанный на непали, ни я, ни Мингмар прочесть не можем, поэтому спорить бесполезно. Видимо, в Синха Дарбаре в ответ на запрос о разрешении посетить Лангтанг могли дать согласие на поход в Госаинкунд Лекх по глупости или по причинам политического характера, и теперь этот тип наслаждается редкой возможностью на законном основании проявить свою власть над европейцем. Не исключено, что он усмотрел в моем появлении редкий шанс прилично получить «на лапу». Однако, к его разочарованию, я согласилась повернуть на юго-восток. Жаль, конечно, что нельзя пройти прямо на север, ведь Тибет отсюда всего в пяти часах ходьбы.

Во время похода мы то и дело попадаем в разные климатические пояса. Когда на рассвете мы покидали Тхангджет, там стояла настоящая зима: резкий ветер обжигал лицо, утренний свет имел металлический оттенок, бесцветные поля словно замерли в неподвижности.

К трем часам мы подошли к Шаблунгу и попали в лето: голубое небо, цветущий миндаль, высокая сочная трава, буйно цветущий кустарник над шумной зеленой рекой, теплый воздух. Во время долгого спуска мы успели насладиться и осенним пейзажем, с его яркими красными, черными и коричневыми ягодами и орехами, с хрустящими под ногами темно-красными, оранжевыми и красновато-коричневыми листьями.

После трудного подъема сразу за Тхангджетом приятно было позавтракать в тамангской деревушке, состоящей из четырех хижин. Это было бедное селение, но люди здесь подвижные — пожалуй, даже жизнерадостные. Встретили нас дружелюбно. Местные жители разглядывали нас с любопытством.

В каменных хижинах, крытых соломой и досками, жили тридцать шесть человек. Здесь было много очаровательных ребятишек, на редкость крепких, хотя и с непременными глазными болезнями. Я поинтересовалась, кашляют ли дети, но, похоже, этот недуг их миновал. Здоровая обстановка таких селений держится чудом: стоит одному туберкулезному больному остановиться на ночлег, как он заражает все селение.

Пока Мингмар готовил завтрак, я наблюдала, как молотили просо. На ровной земляной террасе перед одной из хижин пожилой крестьянин ритмично ударял по зернам толстой шестифутовой палкой. Рядом с ним на высоких флагштоках развевались молельные флаги, за ним разверзся обрыв глубиной в три тысячи футов, вдали сверкали снежные пики Тибета. Когда зерно было достаточно вымолочено, женщины ссыпали его в огромные овальные корзины, переносили на другую террасу, рассыпали на круглые плетеные подносы и трясли до тех пор, пока вся мякина не вылетала. Со стороны их работа казалось очень простой, однако, когда я попробовала проделать то же самое, половина зерна высыпалась на землю, а мякина осталась на подносе. Крестьяне пришли в восторг.