Итак, Публий, человек в высокой степени рассудительный, как сказано нами с самого начала, к тому же дальновидный и осторожный, собрал у себя военных трибунов и предложил следующую меру к подавлению восстания: он сказал, что необходимо пообещать воинам уплату жалованья, а дабы они поверили обещанию, необходимо наложенные на города для содержания всего войска дани собирать на виду у всех и возможно ревностнее, как бы для уплаты обещаемого жалованья. Потом те же самые трибуны, продолжал он, снова отправятся к войскам, настоятельно будут убеждать их признать свою виновность и явиться за жалованьем к военачальнику, всем ли воинам разом, или по частям, как им будет угодно. Обстоятельства покажут, заключил он, как нужно будет поступить дальше.

26. Приняв это решение, начальники занялись собиранием денег. Потом, когда трибуны сообщили волю солдат⁷⁶, Публий, получив эти сведения, снова предложил совету обсудить, что делать. На совете было решено назначить день, в который солдаты должны явиться за жалованьем, даровать помилование толпе, а зачинщиков строго покарать; этих последних насчитывалось до тридцати пяти. В назначенный день, когда мятежники явились выслушать о помиловании и получить жалованье, Публий отдал тайный приказ трибунам, которых раньше посылал к войскам, выйти навстречу мятежникам, выбрать на свою долю каждому по пяти зачинщиков, обойтись с ними ласково и лучше всего пригласить к себе на жительство, а кому это не удастся, просить по крайней мере к столу и вообще к совместному время провождению. Находившемуся при нем войску он за три дня до этого приказал запастись дорожными припасами на довольно продолжительное время, так как, объяснял он, предстоит поход с Марком во главе на Андобала. Известие об этом ободрило мятежников, ибо они полагали, что с удалением прочих легионов им предоставлена будет свобода действия, когда они явятся к военачальнику.

27. Меры Сципиона против мятежников и расправа с зачинщиками.

Возмутившиеся воины уже подходили к городу*** когда Публий отдал приказ остальному войску выступать на следующий день на рассвете в поход с припасами, трибунам же и начальникам союзных войск⁷⁷ велел по выходе из города пропустить вперед обоз⁷⁸, а солдат во всеоружии задержать у ворот, потом распределить между собою городские ворота и принять меры к тому, чтобы из города не вышел ни один из мятежников. Трибуны, которым велено было встретить мятежников, приняли их радушно, лишь только они вошли в город, и согласно полученному приказанию увели зачинщиков к себе. Тогда же им дано было приказание схватить в это самое время тридцать пять зачинщиков возмущения, как только те пообедают, заковать их и содержать под стражей⁷⁹, после этого не выпускать из домов ни единого обитателя, за исключением от каждого дома того, кто должен будет уведомить военачальника о случившемся. Трибуны исполнили приказание. На рассвете следующего дня военачальник заметил, что явившиеся в город мятежники собрались на площади, и созвал их в собрание. По обыкновению все с разных сторон бежали на зов сигнальной трубы, озабоченные мыслью о том, как предстанет пред ними военачальник и что он им скажет по настоящему делу. Тем временем Публий послал гонцов к стоявшим у ворот трибунам с приказанием войти в город, с вооруженными солдатами и расположиться вокруг собрания, засим и сам явился в собрание, причем один вид его поверг всех в изумление. Войско воображало, что Публий все еще болен, и вот теперь они смутились, когда вдруг неожиданно увидели его совершенно здоровым.

28. Тогда-то Публий начал свою речь такого приблизительно содержания. Он выразил недоумение по поводу того, что побудило солдат к возмущению, недовольство ли чем или надежды на что-либо. Он сказал, что по троякому побуждению люди отваживаются встать на отечество или на вождей своих: или они могут укорить в чем-либо своих начальников и потому недовольны ими, или же они досадуют на свое положение, или, наконец, соблазняются надеждою на лучшее, более светлое будущее. «Какая же из этих причин была у вас, спрашиваю я? Ясно, вы негодуете на меня за то, что я не выдавал вам жалованья. Но это была не моя вина, ибо за время моего командования жалованье выдавалось вам всегда полностью. Так обвиняйте же Рим за то, что давно следовавшее вам жалованье не уплачено еще. Но можно ли простирать свое недовольство до того, чтобы восставать на отечество, вскормившее вас, и становиться врагами его? Не лучше ли было бы прийти ко мне для переговоров об этом, попросить друзей ваших принять участие в деле и пособить вам. Снизойти к восставшим воинам можно бывает тогда, когда они служат чужому господину за плату, но ни малейшего снисхождения не заслуживают солдаты, воюющие за себя самих, за своих жен и детей: все равно, как в денежном деле, и он явился бы с оружием в руках, чтобы отнять жизнь у того, кто ему самому б даровал жизнь. Или, быть может, вы скажете, что я причинил вам бoльшие опасности и лишения, чем другим, а эти последние получили бoльшие выгоды и более обильную добычу, чем вы? Но этого вы не дерзнете сказать, а если бы и сказали, то не сумели бы доказать. Итак, чем же вы недовольны и почему подняли возмущение против меня? Задавая этот вопрос, я уверен, что никто из вас ничего не скажет, ничего не придумает. 29. Точно так же не могло побудить вас к возмущению и недовольство настоящим положением. Ибо когда же дела наши шли лучше? Когда победы Рима были многочисленнее? Когда солдат ожидало более светлое будущее, чем теперь? Однако, быть может, какой-либо негодяй⁸⁰ скажет, что успехи врагов больше наших, что их ждет лучшее будущее и что оно обеспечено вернее, чем у нас. Но у кого же это? Не у Андобала ли, или у Мандония? Кому из вас неведомо, что раньше эти люди изменили карфагенянам и перешли к нам, а теперь снова попрали клятву и долг верности и объявили себя нашими врагами? Поистине, почетно опираться на таких людей и вставать на государство! Не могли вы тоже надеяться, что одними вашими силами добудете власть над Иберией. Если и в союзе с Андобалом вы были бы не в силах противостоять нам, то тем бессильнее вы сами по себе⁸¹. На что же возлагали вы ваши упования, желал бы я знать? Разве только на военный опыт и храбрость новоизбранных вами вождей⁸² или на прутья и секиры⁸³, предшествующие им! Стыдно говорить об этом больше. Итак, солдаты, ни одного из поводов к возмущению у вас нет, и вы не могли бы выставить ни единой справедливой жалобы, хотя бы самой маловажной, ни против меня, ни против отечества. Вот почему я готов оправдывать вас перед Римом и передо мною, в вашу пользу выставляя доводы, признаваемые всеми, именно: всякую толпу легко совратить и увлечь, на что угодно, потому что со всякой толпой бывает то же, что и с морем⁸⁴. По природе своей безобидное для моряков и спокойное, море всякий раз, как забушуют ветры, само получает свойства ветров, на нем свирепствующих. Так и толпа всегда проявляет те самые свойства, какими отличаются вожаки ее и советчики. Вот почему я и все прочие начальники прощаем вас и уверяем, что не станем взыскивать за случившееся ни с кого, только зачинщиков возмущения мы решили покарать нещадно, как они то заслужили преступлением своим против отечества и против нас».

30. Едва окончил Публий, как стоявшие вокруг солдаты в полном вооружении ударили согласно сигналу мечами в щиты, и вместе с тем введены были зачинщики возмущения, скованные и раздетые. Грозная обстановка и развертывающиеся перед глазами ужасы навели такой страх на толпу, что никто из присутствующих не изменился даже в лице, не издал ни единого звука, пока одних секли, другим рубили головы: все оцепенели, пораженные зрелищем. Зачинщиков мятежа, обезображенных, бездыханных, поволокли через толпу, а остальным солдатам вождь и прочие начальники дали от имени государства уверение в том, что никто больше не будет наказан. Со своей стороны, солдаты выходили поодиночке вперед и клятвенно обещали трибунам пребывать впредь в покорности велениям своих начальников и никогда больше не злоумышлять против Рима. Итак, Публий ловко отвратил грозную опасность и восстановил в своих войсках прежний порядок (Сокращение и Сокращение ватиканское).