48. Оставим мы поэтому в стороне государство Платона и возвратимся к Лаконике. Мне кажется, что установленные Ликургом законы и принятые им меры были превосходны для обеспечения единодушия граждан, для ограждения Лаконики, наконец, для прочного водворения свободы в Спарте, так что дело его, по-моему, скорее божеского разума¹¹⁴, а не человеческого. Равенство земельных участков, простота и общность жизни должны были вводить благонравие в частные отношения граждан, а государство предохранять от междоусобиц, с другой стороны, трудные и опасные упражнения должны были сделать граждан крепкими и мужественными. Когда в душе ли одного человека, или в пределах одного государства соединятся вместе такие свойства, как мужество и благонравие, тогда трудно зародиться какой-либо напасти в среде граждан, нелегко и иноземному врагу покорить их. Вот какими мерами и каким государственным устройством Ликург уготовал прочную безопасность для всей Лаконики, а самим спартанцам обеспечил свободу на долгое время. Однако, мне кажется, он совсем не позаботился о приспособлении своего государства, как в общем, так и в частностях, к завоеванию иноземцев, к господству над ними и вообще к расширению внешнего владычества. Поэтому, сделав граждан самодовлеющими и воздержанными в частной жизни, он должен был бы позаботиться о том, чтобы и общее настроение государства было самодовлеющим и умеренным. Теперь же спартанцы благодаря Ликургу в частной жизни и в отношениях к законам своего города совершенно свободные от честолюбия и в высшей мере благоразумные оказываются по отношению к остальным эллинам преисполненными честолюбия, жажды власти и любостяжания.

49. Так, кому неизвестно, что спартанцы, увлекаемые алчностью, чуть не раньше всех эллинов посягнули на земли соседей и объявили войну мессенцам с целью порабощения их? Кто из нас не читал о том, как они в пылу борьбы обязали себя клятвою прекратить осаду Мессены не прежде, чем она будет взята силою? Всем известно и то, что из жажды владычества над эллинами они согласились потом исполнять приказания того самого народа, против которого раньше победоносно сражались, именно: отстаивая свободу эллинов, они пошли на персов и одолели их, а когда персы снова появились и были обращены в бегство, спартанцы предательски выдали им эллинские города по Анталкидову миру с целью добыть деньги для подчинения эллинов своей власти. Тогда-то и обнаружились у спартанцев недостатки законодательства. Пока притязания их ограничивались владычеством над соседями или над одними пелопоннесцами, до тех пор достаточны были силы и средства самой Лаконики, ибо запасы нужных предметов спартанцы имели под руками, обратный путь домой и переправы совершались быстро. Но с тех пор, как они начали посылать свой флот в море или ходить с сухопутными войсками за пределы Пелопоннеса, стало ясно, что ни железных денег, ни сбыта ежегодного сбора плодов недостаточно для удовлетворения всех нужд, как того думал было достигнуть своими законами Ликург, ибо теперешнее положение лакедемонян требовало общепринятой монеты и наемных войск. Вследствие этого они вынуждены были обивать пороги у персов, налагать дань на островитян, выжимать деньги у эллинов в том убеждении, что, следуя законам Ликурга, они не в силах не только господствовать над эллинами, но и управляться со своими делами вообще.

50. Ради чего я сделал это отступление? Ради того, чтобы на деле показать, что законодательство Ликурга вполне пригодно для прочного охранения собственных владений и для удержания свободы, и что если кто в этом полагает цель государственного общежития, то должен согласиться, что нет и не было лучшего общественного порядка и устройства, как лаконские. Если, напротив, вожделения какого-либо народа идут дальше, если власть и главенство над многими народами кажутся кому прекраснее и почетнее упомянутого выше положения, если народ желает, чтобы на него устремлены были взоры всех, и все от него зависели бы, то он должен признать, что для такой цели Лаконское государство не пригодно, что Римское государство выше его и лучше приспособлено к достижению этой цели. Да и опыт ясно показал это. Так, в стремлении к главенству над эллинами лакедемоняне тотчас подверглись опасности утратить и собственную свободу, тогда как римляне по достижении владычества над одними только италийцами в короткое время подчинили себе всю обитаемую землю, чему много содействовало еще их благосостояние и легкость в получении необходимых средств.

51. Что касается государства карфагенян¹¹⁵, то, мне кажется, первоначально оно было устроено превосходно, по крайней мере, в главном. Так, у них были цари, совет старейшин имел аристократическую власть и народ пользовался своими правами в должной мере. Вообще по своему устройству Карфагенское государство в целом походило на римское и лакедемонское. Но уже к тому времени, когда карфагеняне начали Ганнибалову войну, государство их было хуже римского. Так как всякое тело, всякое государство и всякое предприятие согласно природе проходят состояние возрастания, потом расцвета и наконец упадка, так как все находится в наилучшем виде в пору расцвета, то во время этой войны и обнаружилась разница между двумя государствами. Государство карфагенское раньше окрепло и преуспело, нежели римское, поэтому Карфаген уже отцветал в это время, а Рим, по крайней мере, в отношении государственных учреждений, находился в самом цветущем состоянии. Вот почему у карфагенян наибольшую силу во всех начинаниях имел тогда народ, а у римлян высшая мера значения принадлежала сенату. Тогда как у карфагенян совет держала толпа, у римлян лучшие граждане, и потому решения римлян в делах государственных были разумнее. Вот почему, невзирая на полное крушение вначале, они под конец войны, благодаря мудрости мероприятий, восторжествовали над карфагенянами.

52. Что касается частностей, прежде всего военного дела, то в морской войне искусство и средства к ней выше у карфагенян. Этого и следовало ожидать, ибо знание морского дела у карфагенян восходит к глубокой старине, и они занимаются мореплаванием больше всех народов. Зато у римлян гораздо лучше, нежели у карфагенян, военное дело сухопутное. Ибо римляне отдаются ему всей душой, тогда как карфагеняне совершенно пренебрегают пехотой и недостаточно заботятся о коннице. Причина этому кроется в том, что они пользуются иноземными наемными войсками, а римляне туземными, состоящими из граждан. Таким образом, с этой стороны предпочтение должно быть отдано римскому государственному устройству перед карфагенским, ибо государство карфагенян каждый раз возлагает надежды свои на сохранение свободы на мужество наемников, а римское на доблести собственных граждан и на помощь союзников. Поэтому если иногда римляне и терпят крушение вначале, зато в последующих битвах восстановляют свои силы вполне, а карфагеняне наоборот... Отстаивая родину и детей, они никогда не могут охладеть к борьбе и ведут войну с неослабным рвением до конца, пока не одолеют врага. Вот почему, обладая гораздо меньшим опытом в морском деле, о чем сказано выше, римляне тем не менее благодаря доблестям граждан имеют перевес над противником в общем ходе войны; ибо если опытность в морском деле и много помогает в морских войнах, то прежде всего решает победу мужество корабельных воинов. Вообще все италийцы превосходят финикиян и ливийцев прирожденными телесной силой и душевной отвагой; большую ревность в юношестве в этом отношении возбуждают и их исконные обычаи. Впрочем, достаточно будет одного примера для разъяснения того, с каким старанием Римское государство воспитывает граждан, которые готовы вынести все, лишь бы пользоваться в отечестве славою доблестных мужей. Так, когда умирает кто-либо из знатных граждан, прах его вместе со знаками отличия относят в погребальном шествии на площадь к так называемым рострам¹¹⁶, где обыкновенно ставят покойника на ноги¹¹⁷, дабы он виден был всем; в редких лишь случаях прах выставляется на ложе. Здесь пред лицом всего народа, стоящего кругом, всходит на ростры или взрослый сын, если таковой оставлен покойным и находится на месте, или же, если сына нет, кто-нибудь другой из родственников и произносит речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах. 53. Благодаря этому в памяти народа перед очами не только участников событий, но и прочих слушателей живо встают деяния прошлого, и слушатели проникаются сочувствием к покойнику до такой степени, что личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль. Затем после погребения¹¹⁸ с подобающими почестями римляне выставляют изображение покойника¹¹⁹, заключенное в небольшой деревянный киот в его доме на самом видном месте. Изображение представляет собою маску, точно воспроизводящую цвет кожи¹²⁰ и черты лица покойника. Киоты открываются во время общенародных жертвоприношений, и изображения старательно украшаются. Если умирает какой-либо знатный родственник, изображения эти несут в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением. Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой¹²¹, если умерший был консул или претор, в пурпурные, если цензор, наконец — в шитые золотом, если умерший был триумфатор или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. Подошедши к рострам, все они садятся по порядку на креслах из слоновой кости¹²². Трудно представить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого и благородного. Неужели в самом деле можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрелища? 54. Далее, мало того, что оратор говорит о погребаемом покойнике; по окончании речи о нем он переходит к повествованию о счастливых подвигах всех прочих присутствующих здесь покойников, начиная от старейшего из них. Таким образом непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей, а через то самое увековечивается слава граждан, совершивших что-либо достойное, имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство; вместе с тем — и это всего важнее — обычай поощряет юношество ко всевозможным испытаниям на благо государства, лишь бы достигнуть славы, сопутствующей доблестным гражданам. Сказанное подтверждается нижеследующим: многие римляне, чтобы решить победу, добровольно выходили на единоборство, немало было и таких, которые шли на явную смерть, на войне ли за спасение прочих воинов, или в мирное время за безопасность отечества. 55. Далее, иные власть имущие в противность всякому обычаю или закону умерщвляли родных детей, потому что благо отечества ставили выше самых тесных кровных связей. Римляне знают множество подобных случаев относительно многих граждан. Для нас в подтверждение сказанного достаточно привести один пример с поименованием лица. Рассказывают, что Гораций, по прозванию Коклес, упорно сражался с двумя неприятельскими воинами по ту сторону моста, идущего через Тибр перед городом. Завидев, что на помощь противникам устремляется толпа людей, и опасаясь, как бы неприятель силою не ворвался в город, он обернулся к стоявшим воинам и закричал, чтобы они поскорее отступали и ломали мост. Те повиновались. Пока мост ломали, Гораций Коклес, невзирая на множество полученных ран, сдерживал натиск врагов, изумляя их не столько силою, сколько стойкостью и отвагой. Разрушение моста остановило натиск неприятеля, а Коклес во всеоружии кинулся в реку и радостно¹²³ расстался с жизнью, потому что благо родины и следовавшая засим слава были для него дороже, чем сохранение собственной жизни. Вот какое настроение и какую жажду славных подвигов воспитывают в римлянах исконные их обычаи; оно и понятно.