Нет, в другой ситуации волшебник даже и помышлять бы не стал о подобном бегстве. А тут всё вышло как-то само собой. Так, научившись однажды плавать, не лишишься полученного навыка до самой смерти, даже если и вовсе не войдёшь более в воду. То же и с волшебством. В пылу боя совершенно не вспомнишь о том, что уже много лет не имел дела с магией, что слаб и беспомощен. Вот почему после всего случившегося Торой восхищался собой ничуть не меньше, чем им восхищался Илан. Сила вернулась! Способности вернулись! Вернулись в новом качестве, на новом уровне. Уровне, о котором раньше и мечтать-то казалось слишком смелым.
Значит, прав оказался Рогон, говоривший, что отобрать Силу — не в человеческих возможностях. Ну и, само собой, до крайности лестно было думать о том, что Книга великого чародея оказалась артефактом, предназначенным непосредственно для него — Тороя. Вот только как мог знать Рогон, что рукопись попадёт в руки именно тому, кому предуготовлялась? Ну, мало ли, кто перехватил бы? Вон, чуть не уплыла книжица в жадные потные лапки королевского птичника Сандро Нониче, а если бы некая сельская колдунка не завершила с триумфом свою аферу, да не встретила по случайности едва не убиенного ею же волшебника…
Тут-то маг и покосился с превеликим сомнением на Люцию. Неужели бывают такие совпадения, что маленькая ведьма-неумеха, наследница древнего трактата, неожиданно встречается именно с тем низложенным чародеем, для которого этот трактат написан? Торой снова озадачился.
Мимо пробежал Илан, и колдунка, сунув в рот пальцы, залихватски свистнула ему вслед. Мальчишка припустил ещё резвее, а потом, не сбавляя скорости, развернулся и помчался обратно.
Торой моргнул, силясь уловить какую-то очень важную, ускользающую мысль, но… Но мысль так и не смогла оформиться во внятную догадку и покинула звенящую от напряжения голову: «До встречи, маг, поумнеешь — вернусь!». Тьфу. А ведь действительно странно. И вообще, как оказалась Книга Рогона у старой ведьмы, которую сама ученица называла «бабкой со странностями»? И на кой ляд этой бабке приспичило насылать мор на деревню? Зачем понадобилось мертвить людей, рядом с которыми жила? Торой не знал ответов и решил обратиться за ними к Люции. Как-нибудь осторожно, невзначай.
Илан опять пронёсся мимо, снова прямиком в объятия ведьмы. Волшебник проводил его глазами и улыбнулся. Тогда, в стогу, он всё же осторожно коснулся мальчишки магией, убирая из маленького сердца мучительную тоску. Нет, не отвёл её совсем (да это было и не нужно), но притупил до такой степени, чтобы ребёнок мог жить, не утопая в слезах каждые четверть часа. Дней через семь, когда мысль о потере станет для паренька привычной, можно будет очистить его сознание от волшебства…
И всё же Торой сегодня оконфузился. Ну, надо ведь так бездарно пропустить удар Эрнин! А то не знал о её подлючести? Хорошо хоть Люция ни единым словом не упрекнула, похоже, ей это даже в голову не пришло. Неожиданно колдунка повернулась к своему спутнику и спросила:
— А где твой меч, Торой?
Только тут он сообразил, что тащится через поле с пустыми ножнами. Волшебник отстегнул ненужную перевязь, без сожаления бросил в траву и только после этого неопределённо махнул рукой:
— Там остался. Нужно же мне было за что-то держаться в момент предельной сосредоточенности. Впрочем, не расстраивайся, я весьма скверный фехтовальщик, так что… — он развёл руками и виновато улыбнулся, — невелика потеря.
Девушка кивнула. Она была согласна — потеря и впрямь незначительная, да и зачем волшебнику меч? По большому счёту? Хотя… Отчего-то Люция думала, что воин из Тороя хоть куда, и её изрядно удивило его неожиданное признание. Но легкомысленная колдунка сразу же забыла про утраченное оружие, как, собственно, и про некоторое падение Тороева авторитета в собственных глазах. А вот крамольные мыслишки об Эрнин из головы никак не шли. Нет, ну надо же, та белобрысая косоглазая дрянь и Торой! Добро бы, какая пленительная красавица… Всё-таки скверный вкус у этого волшебника.
Люция зло пнула некстати попавшийся под ногу пучок сена. Высохшие травинки взлетели в воздух и мигом прилипли к шерстяному подолу. Это ещё больше расстроило колдунку. Ну, что, что мог найти молодой и, в общем-то, достаточно привлекательный волшебник в мерзкой ведьме с разноцветными глазами? Девушка словно забыла, что и сама, по первости восхитилась Эрнин.
Спутницу Тороя разобрала непонятная досада. Она уже привыкла считать волшебника своим. А тут на тебе, какие-то косоглазые! У девчонки засосало под ложечкой при одной мысли о том, что как ни исходилась она относительно внешности Эрнин ядом, как ни кипятилась, а сама уж точно уступала разноглазой во многом. Да что там во многом! Во всём уступала! Ну и что с того, что Эрнин косоглазая (не больно-то и заметно) да близорукая (не заметно вовсе, когда не щурится), зато вон, какая статная, да и волосищи такие, что ахнешь… А она — Люция — чего из себя представляет? Мелкая, тощая, далеко не красивая, даже косёнка и та — три волосины в два ряда… Девушка чуть не разрыдалась от отчаяния и обиды на саму себя — неказистую и бесталанную.
Ну какой, какой толк в том, что колдунка столь коварно готовила зелье ещё там, в таверне Клотильды? Добавила в Тороево питьё крохотную капельку своей крови, нашептала всякого, и разве подействовало на него, толстокожего? А между прочим, уж проще приворотного зелья и придумать ничего нельзя. Даже самая бестолковая ведьма может его приготовить. Да что ведьма, любая мало-мальски сведущая барышня наворожит такого, что любой строптивый кавалер станет бегать за ней, словно собачонка на привязи.
А теперь скажите, отчего, интересно, Торой не спешит облагодетельствовать ведьму своей пылкой привязанностью? Люция-то уж размечталась, как своенравный и вредный маг станет её покорным воздыхателем, начнёт ревностно опекать, оберегать от опасности, а она только и будет, что мучить его по-всякому — ну, дабы впредь не задавался… И, гляди ж ты, во что всё вылилось? Вон, идёт себе, на солнышке жмурится, перебрасывается с Иланом волшебным огоньком, да в ус не дует, а ведь должен, проклятый, трепетать от любви. У ведьмы даже в носу засвербило с досады. Что ж за несправедливость! Ну, просто какой-то непробиваемый этот маг! А она-то, бестолковая, семенит теперь рядом и злится на него и ту белобрысую… Фе!
Может, в заклинании чего напутала? Или в зелье забыла какую траву добавить? А… чего уж теперь гадать! Дело сделано и толку нет. Не сказать, будто сильно жалко, что не подействовало, скорее обидно. Так сказать, задета репутация мастера. Эх, бабку бы сюда, уж она бы толково объяснила, что к чему, да и парочкой лёгких затрещин наградила за неумелость. Только, где теперь возьмёшь бабку-то? Нету бабки.
И так от этой мысли ведьме стало тошно, что хоть волком вой. Как ни притворялась она перед собой, как ни храбрилась, а скучала по наставнице, по советам её, по едким замечаниям и беззлобным насмешкам, по седым волосам и морщинистому лицу с глазами редкого фиалкового цвета. Молодыми глазами. Да, будь здесь наставница, уж она-то, поди, не только объяснила, чего там Люция напутала с зельем, а глядишь, и совет бы дала дельный (бабка вообще по части советов мастерица была), как на Тороя впечатление произвести.
Юная ведьма подавила горький вздох и снова раздосадовано пнула очередной пучок травы, который не преминул тут же прилипнуть к подолу. Ну и пусть этот твердолобый волшебник идёт себе с независимым видом, самим фактом своего равнодушия подтверждая неумелость колдуньи-недоучки. Пусть. Нужна ей его любовь сто лет!
В этот день Ульна проснулась рано, точнее не проснулась, а вовсе не засыпала, так, поворочалась ночью с боку на бок, помяла костлявые бока да и встала ещё затемно. Чего старое тело неволить? Коли нейдёт сон, нечего и принуждать. А то дел по дому мало? Вон и тесто на хлебы замесить, опару поставить, и печь растопить, и во дворе прибрать, где, почитай, с седмицу не мелось и не чистилось. Нет, можно, конечно, и правнуков попросить со двором-то помочь, как проснутся — даром что ли невестка всё время тревожилась: «Не в тех вы, бабуля, летах, чтобы метёлкой махать». А и как объяснишь ей — молодухе пышнотелой, что нельзя старому человеку без дела сидеть? Эдак совсем соображать перестанешь, а чуть седмица-другая, так и сляжешь вовсе. И потому старуха себя блюла — на жалость и заботу не подкупалась. То-то. Нечего жалеть ветхую, в силе она ещё. Не гляди, что девятый десяток пошёл.