Ульна, охая и держась за поясницу, поднялась со старенькой кровати. Семья ещё спала, в доме безмолвствовал покой. По случаю сказать — нет ничего уютнее предрассветного часа, пока солнце не поднялось из-за кромки леса, небо за окнами свинцово-серое, а в комнатах царят полумрак да звенящая тишина.

Старуха оделась и, переваливаясь на кривых ногах, пошла на кухню. Вот он — любимый предутренний час, домочадцы крепко спят, не трещит огонь в печи, даже ветер под окном и тот будто дремлет — не шелохнёт ни травы, ни веток старой сирени. Сильно гоже. Эдак сядешь у окна, попьёшь топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой да пошамкаешь беззубым ртом вчерашнюю пышку. Нешто другие какие радости есть?

Она сидела за большим столом, смотрела в летние сумерки и медленно жевала сдобную булку.

Вот только не было в это утро привычного покоя, ой, не было. И то понятно почему, почитай третьи сутки вся деревня гудела, словно улей пчелиный. А загудишь, пожалуй, когда из Гелинвира никаких вестей. Очень это жителям досадно и непонятно, поскольку даже на памяти Ульны эдаких странностей не приключалось. И казалось бы, чего тут до Гелинвира — три десятка вёрст — садись на мула или лошадёнку, да поезжай, узнавай, чего у них там стряслось, а только не больно-то и поедешь, коли не звал никто. Маги тутошние народ строгий, раз уж сказано, что раз в неделю должен приходить в деревню обоз — так тому и быть, а простому люду чего делать в волшебной столице? Правильно, нечего, этак начнёшь таскаться без дела — никакой пользы, вред один.

Вот и ждали здесь раз в седмицу посланцев с пустым обозом. А только не приехали в этот раз посланцы. Ни единого человека. Обычно они, чуть второй день седмицы — и тут как тут, ровнёхонько в полдень. А в этот раз не появились ни в полдень, ни к вечеру. Жители озадачились — как же так, столько лет порядок заведённый царил, а тут вон что… Но подумали, мало ли чего там у них, маги всё-таки. Сначала только дивились, а уж когда обоз и на завтра и на послезавтра не пришёл — испугались. А ещё бы не испугаться — волшебство волшебством, но и кушать ведь что-то магам нужно. Да и добро заготовленное начало портиться. Но вот уж почитай четвёртые сутки пошли, а посланников из Гелинвира нет как нет.

В деревнях окрест волшебной столицы веками так повелось — каждый околоток своим делом занят. В околотке Ульны жители промышляли тем, что готовили к трапезам волшебников молочные изыски — тут тебе и масло мягчайшее, и сливки лучшие в округе, и нежнейший творог, и сыры всех сортов — от козьего до овечьего, а сметана такая жирная, что ножом её на бруски режь да в короба укладывай. Одним словом, самое что ни на есть молочное царство.

Ну и по соседним околоткам народ тоже не терялся, где овощи растили, где мёдом промышляли, где мясом заведовали, колбасами всевозможными, где винами, а где ягоды, да фрукты заморские в нарочно сделанных диковинных о-ран-же-реях (волшебного, надо полагать свойства, ибо пёрло в этих прозрачных домиках всякое растение, как на дрожжах) выращивали. По совести сказать, о-ран-же-рей-ные, было время, сильно носы задирали перед соседями. Ещё бы! У кого такая диковина есть с названием эдаким учёным? Ясное дело ни у кого. Вот и задавались не в меру. За то их в окрестных деревнях «жирейными» прозвали, не со зла, конечно, а так, чтобы не очень гордились, мол, разжирели от спокойной жизни да надменности, так хоть носы не воротите.

Но не об том сейчас, как говорится, речь. Намедни обоза из Гелинвира ждать устали и встревожились уже нешуточно. Переполошившийся внук Ульны Кайве да ещё четверо деревенских запрягли лошадок, вооружились кто чем мог (не столько для дела, сколько ради острастки — разбойников в здешних местах никогда не было, но мало ли что), да поехали к «жирейным», ихняя деревня, она всех ближе стоит.

Однако вернулись совсем в растерянности — к «жирейным» обоз тоже не пришёл, а уж этим похуже ждать, чай, фрукты да ягоды заморские, они быстрее молока портятся. Вот и хлопотали в деревне и стар, и млад — варили варенья, павидлы, джэмы, компоты да прочие сласти, чтобы добро не пропало. И то беда — у них как раз клубника пошла, да хорошая такая, крупная. От щедрот и приезжим соседям отсыпали — побаловаться. Один пёс, ягода сия дольше двух дней не хранилась, а урожай в нонешнем году собирали ну прямо невмерный.

Потому, чего там в соседних деревнях творилось «жирейные» не знали, не до разъездов им было, хлопотали. Так и вернулся Кайве с мужиками в родную деревню несолоно хлебавши, разве только с ягодой. А чего там, в Гелинвире приключилось, так и не выяснили. Однако стало ясно, без поездки в стольный магический град не обойтись. Знамо дело — беда какая-то приключилась. Хотя на рассуждение Ульны, какая беда может с волшебниками статься? Да не просто с волшебниками, а с самыми сильными волшебниками королевств. Разве только со скуки перемрут, окаянные.

Старуха и впрямь недолюбливала магов. Да и за что их любить? Целыми днями без дела сидят, ни тебе по хозяйству поработать, ни чего путного смастерить. Только и могут, что языками чесать. Хотя за продукты деревенским платят всегда изрядно, да и слуг наградой не обходят, а уж слуг в Гелинвире — видимо-невидимо. Вообще, зря Гелинвир городом прозывают. Крепость это каменная. И стены у ней высотой, люди болтали, аж мало не сто аршин. Но Ульна не верила, на кой она такая нужна — стоаршинная? От кого прятаться? Разве только для щегольству. Сама Ульна крепость ни разу не видала, как-то не доводилось ей ездить в волшебный город, всё больше по хозяйству…

А ещё говорили, что в цитадели сей расчудесной никогда свечей не жгут, будто каким-то дивным неземным сиянием она вся озаряется и светло становится, как днём. Но уж это, ясное дело — брехали. Старший внук Кайве над бабкиными рассуждениями, правда, только посмеивался, он-то в Гелинвир постоянно обозы провожал, и крепость видел, и огни неземные. Да только Ульна ему не верила, не бывает такого, чтобы огонь сам по себе горел, без ничего. Где ж это видано? Чай, обманули бестолкового или сам чего приплёл для складу.

Вообще, окрест Гелинвира люди, как это ни странно, волшебства, почитай, и не знали. А и как узнать? Маги вечно за стенами стоаршинными заседают, разговоры умные разговаривают, так что в землях тутошних им показываться некогда, да и незачем. Ни единый колдун границ Фариджо никогда не переступал, а уж про всякую нечисть — ведьм там или ведьмаков (тьфу на них, проклятых) и говорить нечего. А стало быть, народ в здешних краях жил непуганый — ни колдунских козней не знал, ни хворей каких диковинных, ни прочей чудности.

Бывало, конечно, начинал кто-то страдать немочью, знахарям сельским к лечению неподвластной, но тогда скакал в Гелинвир кто из сродников, да клал в особую нишу в стене записку с прошением о помощи или привратнику словцо заветное шептал. И, почитай, часу не проходило, как кто из слуг выносил скляночку с заветным снадобьем аль другую какую припарку. Так и лечились.

А в град абы кого не пускали не из спеси вовсе и не по жадности. Тут ведь понимать надо — в крепость сию и короли наезжали, и амператоры заморские, да и немало людей в чинах самых разных наведывалось, и само собой, ещё учеников в Академии тьма-тьмущая. Потому-то волшебникам суета да шум в стоаршинных стенах не нужны. Народ-то, он ведь как устроен — чуть позволишь на диковинку поглазеть, сразу толпами повалят, а уж кому не захочется на огни неземные взглянуть? Вот и держали ворота запертыми, чтобы не лез кто попало да рвань всякая перехожая. Ну, а для просителей — нате, пожалуйте, чего надобно просите, сделаем, любое снадобье. На помощь целительскую волшебники не скаредничали. И хвори дивными зельями самые невероятные излечивали.

Только в эдакое лекарское волшебство Ульна и верила, только из-за него и смягчалась, когда доводилось по привычке ругать магов за дармоедство. А всё потому, что ей, старой, и самой однажды диковинную скляночку со снадобьем внук привёз. О прошлую зиму сие было. У ней тогда сердце царапало. Будто котёнок какой слева в груди сидел и скрёбся. Знахарь местный только руками развёл, мол, пожила, почтенная, пора и честь знать, вон уж, сколько лет оно у тебя справно стучит, подустало, видать, на девятом десятке-то…