Его сообщники убедились, что выброшенный из окна Энвер-паша мёртв, и поспешили прочь. В соседнем переулке их ждала машина. Только начав движение, они позволили себе заговорить.

– Всё прошло прекрасно, господин полковник! – возбуждённо произнёс один.

– Да, господин капитан – подтвердил Зверев, – мы всё сделали чисто, не подкопаешься!

– Лишь бы Лемке не заподозрили, – продолжил капитан. – Он ведь совсем недавно устроился в этот пансионат привратником.

– Ну, это навряд ли, – уверенно произнёс Зверев. – Не забывайте, он ведь по национальности немец.

Всё указывало на то, что произошло самоубийство. Предсмертная записка, написанная рукой погибшего, запертая не только на ключ, но и на засов комната. Наконец, отсутствие следов проникновения и борьбы, и следов насилия на теле покойника. А тут ещё и свидетель отыскался. Жилец из дома напротив, показал, что страдает энурезом и каждые два часа вынужден покидать постель. Так вот, он обратил внимание на то, что в доме напротив, на четвёртом этаже в эту ночь долго горел свет. Он ещё посочувствовал фрау Эльзе, что у неё такой проблемный жилец, который не желает экономить электричество.

– Вот видишь, – сказал один полицейский чин другому, – всё сходится. Долго не спал, всё никак не мог решиться. Потом написал предсмертную записку, потушил свет и выбросился из окна. Что тут тебя смущает?

– Пожалуй, ничего, – ответил другой полицейский чин. – Кроме личности погибшего.

– Это да, – согласился первый, – личность известная. Но, кажется, газеты писали, что этот турок в последнее время пребывал в глубокой депрессии?

– Я сам про это читал, – подтвердил второй.

– Ну, так спрашиваю ещё раз: что тебя смущает?

– Уже ничего, – вздохнул второй, направился к выходу, посмотрел на ключ, лежащий на столике возле двери.

– Разве что…

– Что «разве что»? – чуть раздражённо спросил первый.

– Ключ. Он не оставил его в замочной скважине когда запер на ночь дверь, я всегда так делаю.

– А я всегда вынимаю и кладу на столик, ведь есть ещё и засов. Хватит. Пошли!

– Пошли… – согласился второй.

На следующий день встреча началась с того, что лорд Кёрзон протянул Виноградову бланк телефонограммы.

– Это мне предали утром из Лондона, – сказал он. – Прочтите и скажите, что вы по этому поводу думаете?

В телефонограмме говорилось о самоубийстве в Германии Энвер-паши.

Возвращая бланк, Виноградов слегка пожал плечами.

– Я думаю, что Господь прислушался к вашему совету.

Кёрзон промолчал. Но в этот день всё прошло без проволочек, и секретное соглашение между Россией и Великобританией было подписано.

– Спасибо, дорогой друг!

– Та нема за що! – тут же откликнулся Макарыч.

Честно говоря, я его мову воспринимаю когда как, в зависимости от настроения. Сегодня совсем никак. И я, чтобы не начать хамить, промолчал. Макарыч хмыкнул:

– Понял. Это для тебя сложно. Ну, если совсем по-простому, тогда так: за что ты меня благодаришь?

– Да вот, спустили сверху очередную директиву, – стараясь говорить спокойно, ответил я, – в основе которой лежит одна из твоих гениальных идей. Сижу вот, читаю, радуюсь!

– Ох, чую, хороша была инициативка, – хохотнул Макарыч. – Я к тому, что по плохой директиву бы не издали, верно? Можешь не отвечать. А вот инициативку-то озвучь, я ведь их пачками выдаю, интересно, какая сработала?

Чувствовалось, что моему другу никто ещё настроение с утра не испортил. Счастливчик!

– Я тебе сейчас зачитаю одну строчку из директивы, и ты всё поймёшь. – И я зачитал: «… развернуть в Центральном военном округе учебные центры по подготовке рядового и сержантского состава для Туркестанской Народной Армии (ТуНАр)».

– Хорошая новость! – обрадовался Макарыч. – Меня Духонин заверил, что проволочек не будет, но чтобы так быстро…

– Сука ты, Макарыч! – не сдержался я. – У друга горе. Нет, что бы посочувствовать, так он ещё и радуется!

– Что за горе? – проигнорировав «суку» встревожился Макарыч. – Говори толком!

От возмущения я чуть не задохнулся. Ну и брякнул:

– А ничего, что у меня всего одна рука-то?

Имел-то я в виду, конечно, обилие дел, и что ещё одна забота мне совсем ни к чему. Но Макарыч понял всё иначе.

– Рана открылась?! – Всю весёлость из его голоса выдуло разом. – Ты врача вызвал?!

– Нет. – Я понял, что переборщил, и стал резко сдавать назад. – Не нужен мне врач. И рана меня не беспокоит. То есть, беспокоит, конечно, но так, как обычно. И я совсем не то имел в виду. Просто дел невпроворот, а тут новая забота…

Я замолчал, и в разговоре установилась пауза, поскольку Макарыч только сопел в трубку, видимо слова подбирал.

– Дурак ты, Васич, – наконец произнёс он как-то очень буднично. – Напугал…

Он – «сука», я – «дурак». Квиты! А Макарыч меж тем продолжил:

– Ну чего ты так всполошился? Чем эта директива тебя так напугала?

– Напугать меня, как тебе известно, непросто, – я начал вновь закипать. – Другое дело, я понятия не имею, как эту директиву исполнять…

– С этого и надо было начинать, – укорил меня Макарыч, – а не закатывать истерику по телефону. Ты вот что, сегодня давай не заморачивайся, а завтра я направлю к тебе человека, который поможет разобраться в этом и правда не простом вопросе.

Забыть про директиву я, конечно, не забыл, не в моих правилах, просто отставил в сторону и занялся не менее насущными, а главное, более понятными делами. Потому, когда адъютант доложил, что прибыл некий имам Рашид Турани, я не сразу просёк: кто это.

– Какой имам? Я его что, вызывал?

– Никак нет, – ответил адъютант, – вы его не вызывали. Но он говорит, что прибыл от товарища Жехорского.

Ясно. Прибыл специалист по туркестанской армии. Только почему имам? Ладно, разберёмся.

– Проси!

Мой ночной кошмар во плоти в моём кабинете. Бородатый тюрок в военной форме с чалмой зелёного цвета на голове. Замер у порога. Похоже, выражение моего лица его смутило. Однако доложил:

– Здравия желаю! Комиссар Туркестанской народной армии Рашид Турани. Прибыл в ваше распоряжение!

Теперь разглядел, что на прибывшем форма военного комиссара ГПУ. Комиссар армии? Значит, в одном со мной звании. Неудобно получается. Придётся вновь прикрываться несуществующей рукой.

– Здравствуйте, товарищ Турани! Прошу извинить, если показалось, что неласково вас встретил. Кольнуло в плечо, – встряхиваю пустым рукавом, – от резкой боли не совладал с лицом. Проходите, присаживайтесь!

Надев на лицо улыбку, иду навстречу, жму руку, указываю на стул. Прежде чем присесть, Турани вежливо интересуется:

– Может, отложим разговор, вам, наверное, врач нужен?

– Благодарю за заботу, но уже отпустило. – Возвращаюсь на место. – Так какое у вас ко мне дело?

А он не молод. Вон сколько седых волос в бороде. И морщины. Верно, ему за пятьдесят.

Турани улыбается и мягко говорит:

– Товарищ Жехорский сказал, что у вас возникли вопросы по формированию Туркестанской армии…

Это он так тонко намекнул, что не у него ко мне дело, а у меня к нему. Что ж, он прав.

– Да, – киваю, – есть такое дело. Хочу услышать ваше мнение о том, как нам лучше обустроить учебные центры, где будут проходить подготовку бойцы будущей армии.

Глядит на меня, как мудрый учитель на любимого, но непонятливого школяра. Говорит всё так же мягко:

– Простите, товарищ генерал…

Предлагаю:

– Зовите меня Глеб Васильевич.

– Хорошо. Глеб Васильевич, мне кажется, начать надо не с этого. Вас ведь интересует, почему решать армейские вопросы к вам прибыл имам?

Неопределённо передёргиваю плечами.

– Понимаю, – тонко улыбается Турани. Улыбка вообще не сходит с его лица, разве что оттенки её меняются. – ГПУ не ваша, так сказать, епархия. Ну, так я вам скажу, что споры о том, кого назначать комиссарами в мусульманские части, не утихают до сих пор. Товарищ Троцкий продолжает настаивать, что это должны быть представители исключительно большевистской и эсеровской партий.