«Когда вы играете в зале, не понимающем вашего языка, это самая чистая проверка. Если играете правильно, вас всег­да будут слушать... Это так! Так. Ну, что. Мне с собой нужно разобраться и с вами. Как отвечать на эти вопросы... Мучи­

тельная, тяжелейшая профессия. Господа, отдыхайте завтра. Порадуемся. В конце концов, не все мы хорошо еще ставим.

Надо, чтобы дорога была, и важно ее пройти. А сама до­рога может быть несовершенной. Я давно говорю, может быть, уже и непонятно, но... Мучительно наблюдать, как между правильным и неправильным ничего нет.

Если сказать, что нет правил, значит, все зависит только от моего настроения...

Финита... спасибо».

29 апреля 1993 г.

Из Вроцлава выехали поездом ночью (в 2.40). На границе не обошлось без нервотрепки. Шеф «потерял» паспорт, перерыли все вещи, которых у него много... еле-еле нашли, слава богу. Я переволновался, совершенно реально его могли высадить из поезда.

Потом совершенно пьяный пограничник «нацельник», целый этюд... Он просто не стоял на ногах и не мог попасть штемпелем в паспорт. Это немного остудило ситуацию, посмеялись. Приехали в Прагу в 8.40 утра. Мне нужно было купить билеты обратно в Москву на 9 июня и по­сле приехать в аэропорт. Какой-то проходимец сбил нас с толку, желая заработать свои 20 долларов. В результате чуть-чуть не опоздали на самолет. Тоже вполне реально могли опоздать. Пришлось брать такси и опять же тратить доллары. И опять повезло, и мы в самолете.

С Вроцлавом расстались сердечно и трогательно. Спаси­бо всем чудным людям, Збигневу Осинскому, Станиславу Кротоскому, Урсуле, Стефе...

Последний вечер не был таким пронзительным (в испол­нении), как второе представление. Но общее впечатление сильное. За эти дни проект заметно вырос, и это, пожалуй, главное.

30 апреля 1993 г., Прага

Театр «Атенео». Только что вошли... первое впечатле­ние — невероятной красоты и чистоты декорации Попова... Разулись и ходим босиком...

Репетиции начнутся со 2 мая. Завтра относительно сво­бодный день.

Наша группа (русские): 1) Н. Каляканова, 2) Л. Дребнева, 3) Красникова, 4) Вороненкова, 5) Альгулина, 6) Яцко, 7) Ануров, 8) Лавров, 9) Фалин, 10) Чиндяйкин, 11) Забавникова (костюмы), 12) Бурашев (костюмы), 13) Юрова, 14) И.В. По­пов, 15) Раскин (администратор), 16) Даничев (свет), 17) Назаров (постановка) и трое или четверо техников.

«Этот проект я придумал назло два года назад, меня при­гласили провести здесь семинар по Пиранделло. Это была чума... Сидели несколько калек, с которыми не о чем было говорить, черное помещение с мышами и проч. Когда этот кошмар кончился, я сказал Алессио (переводчику), давай предложим проект... Это надо победить. Если бы вы видели, что здесь было... Вот... это предложение возникло из чув­ства негодования и от того, что ничего не получается».

Шеф попросил меня вести с русской группой занятия (тренаж или импровизация, как он выразился). Жалко, что не сказал об этом раньше. Что-то действительно придется импровизировать... Хотя, может быть, от декорации... очень хорошее настроение. (Хочу, чтобы занавес упал на публику.)

Оптимистическое настроение. Слава богу, слава богу. Боюсь что-то сбить, сглазить, сглазить боюсь и говорить про это, но только пару слов... Надежда теплится на удачу... И, несмотря на печаль и боль в сердце о моей мамочке... покой в сердце, или, правильнее сказать, на сердце. Дай Бог, может быть, будет хорошая работа здесь, в Риме.

30 апреля 1993 г., Рим, 18.30

В Италии, как ни странно, все еще празднуют 1 Мая, да так широко, что никто не работает и все закрыто... даже театр «Атенео»; таким образом, у нас получился свободный день неожиданно, к большому неудовольствию шефа.

Тем не менее после завтрака пошли гулять по уже хоро­шо знакомым местам. В центре встретили коммунистиче­скую демонстрацию — человек 150 с красными флагами, под охраной полиции (человек 200). Странно и забавно видеть в Риме такую картину.

Тихонько добрели до собора Св. Петра, оттуда вернулись на такси, оказалось, недорого, всего 12 ООО лир.

Обед приготовили сами в квартире наших монтировщи­ков. Спагетти, конечно. Поели. Теперь решили поговорить немного. То есть репетиция. Васильев и вся компания.

«Проблема в том, что для этой пьесы нам всем нужно было жить лет на пять раньше... и в первую очередь мне, конечно.

Среда пьесы в том обществе расположена, где больше надежд... человек здесь ветреный... качество его иное, им­прессионистичное... Или играть в интеллектуальные игры, что у нас, к сожалению, не получается.

Раньше мне казалось, что когда человек действует, то не присутствует. Ничего подобного! Ведь и присутствие помо­гает действовать, и наоборот. В этой пьесе исключительно важно слышать, как прекрасно бытие.

В итальянской группе я постарался возбудить... как бы это... они провоцировали обнаженность.

Любое искусственное вхождение в ткань такого текста обедняет. Что подарить этому тексту? Как присовокупить себя к этому тексту? Пафос этой пьесы — не искусство, па­фос — жизнь, другое дело, что это подается (как у Оскара Уайльда), когда искусство выше, чем жизнь... реальнее».

1 мая 1993 г.

Истерики, истерики... Разборки с Раскиным (Раскин Аркадий Исаакович — режиссер, философ, администра­тор. Наш выпускник, много и очень плодотворно сотрудничав­ший с театром).

«У меня, конечно, не было повода ему хамить... но я прав, прав». «Нет, он искренний человек и много сделал для про­екта, он так много работал... но я не могу, не могу!!! Этого не будет». Бесполезно пыжиться — записать поток эмоций самого жуткого качества... Полночи просидели в номере у него с Поповым. Потом я привел Раскина, совершенно размазанного и разбитого. Все началось с начала. Дошло до жутких истерик и воплей. Раскин ушел, хлопнув дверью.

Опять дикое состояние... Порой кажется, бессвязное, не­логичное. Потом Раскину было написано письмо, которое я отнес к нему в номер. Это уже после двух ночи. Я сам ва­лился с ног. Потом еще составляли расписание. Совершенно безнадежное занятие, бесплодное и бесконечное. Кошмар. Пришел домой и уснул сразу же, зная, что завтра все нач­нется с начала, все изменится, переменится, отменится.

Смотрели по телевизору вести с родины. Первомайское побоище на Красной площади... Печально и страшно. От­сюда все воспринимается, может быть, даже острее.

2 мая 1993 г.

В 10.30 начал тренаж. Занимаемся в Studio Due, при­личное пространство, правда, пол покрыт гнусноватым ковром. Есть кондиционер, но мы открываем дверь, чтобы проветрить. Целый день, с перерывами, льет дождь.

Провел два занятия по 1,5 часа. Проходят неплохо, до­вольно живо и естественно.

Группа, действительно, случайная во всех отношениях, разношерстная, без центра и своего смысла. Хотя по от­дельности, наверное, все способные и талантливые люди. Почему он построил такую компанию? Странно.

Потом был вокал, потом 1,5 часа импровизация. Потом пришел Васильев в 15.00, перед тем как начались какие-то претензии (совершенно непонятно, по какому поводу и к кому обращенные, наверное, к Раскину, который тут же присутствовал). На обед опоздали в результате.

Раскин принес в кульках какое-то говно, которое мы и съели без чая и воды. Расписание было названо преступ­ным и отменено, другого назначено не было. Все сели на ступеньках и стали ждать, временами спрашивая меня: что дальше? Шеф решил, чтобы мы смотрели показ итальянцев, чем и занимались с 17-ти до 20-ти. Потом опять — неиз­вестно, что делать. «Идите работать», — сказал шеф. Пришли во вторую студию. Репетируем, кто что.

Хочется есть и хоть какого-то порядка...

С нами он еще не репетировал с приезда.

3 мая 1993 г., Рим

День рождения А.А. Тяжелейший день. Кризис. Не может собраться. Наедине пытался найти какие-то слова, что-то сказать... но все очень сложно. Временами мне начинает казаться, что это болезнь, в самом тривиальном клиниче­ском смысле... Ход мыслей записать просто невозможно, только на магнитофон. Потом останавливается и произ­носит совершенно трезво... но... все это — ерунда. «Всему причина — моя психическая болезнь». И опять — о невоз­можности работать... жить... и т. д. Часто повторяет о са­моубийстве, вчера, например, просто сказал: я выброшусь из окна, у меня этаж высокий... Дальше: все бросили, все предали... меня окружают хамы... я сам из хамов, вышел из хамов и туда же вернусь... Много цветов. Итальянцы при­несли кучу сладостей, шампанского две бутылки и колы... Что-то пытались петь, как-то поздравлять. Стоял мрачный... насилу выдавил «спасибо». Веселья не получилось. Потом полтора часа на террасе я уговаривал его пойти на репе­тицию... Невозможный диалог.