Этот день в Гольдеге такой. За спиной хорошая работа, победа... Впереди — переезд в другую страну, к другой работе, в другую среду. Да еще настоящий выходной! Я из­бавлен от хлопот покупок и прочей дребедени.

Первую половину дня провели на Золотом гольдегском озере. Игорь, Ваня, Белкин, Иванов, Р..., Алехандро. Ребя­та купили смешную надувную лодку, катались, купались, визжали, снимались на фоне Австрийских Альп, чинные австрийцы смотрели на нас издали, по-моему, с хорошей завистью... Выпили много вина. Прекрасного вина. Пре­красные, радостные минуты. Когда я шел утром к озеру, один, по тропинке, смотрел на горы, позади белел замок и ратуша с золотым крестиком на готическом острие ко­локольни, — перехватило дыхание и заплакал, так ощутил твое, милая, отсутствие в мире... Стал молиться, перебрал все молитвы... и после каждой молитвы просил: «Господи, упокой душу рабы Твоей Татьяны». Потом издалека увидел Белкина и других, они махали мне руками. Отпустило дыха­ние, Танюша подтолкнула меня в спину своими ручками, я ее чувствовал так просто в этот момент за спиной у себя и в то же время вокруг меня — везде, я пошел быстрее и сво­боднее, и сказал «Аминь», и подошел к друзьям... Я сказал: вот, иду и молюсь за Танюшу, молюсь... за упокой... почему она никогда этого не видела. Юра налил в кружку вина и сказал: «Выпей молча». Я выпил. Все.

В 16.00 выезжали из Гольдега в Зальцбург.

Как нас провожали местные жители... Не забыть никогда. Никогда! Счастливые добрые люди. Те женщины, которые обслуживали нас за завтраком и обедом, с порога гостини­цы (все вышли, такой стайкой) махали белыми полотенцами. И в эту секунду пошел роскошный дождь сквозь чистое, солнечное небо. Гольдег плакал... Дальше, дальше, дальше.. Несбыточная красота, справа, слева, сверху, внизу... горы, ущелья, склоны, подъемы... Замок на вершине... нет... нет... нет, не под силу, не пишется.

У Р. вся рожица светилась счастьем. Едем, едем!

В Зальцбурге — дождь. Мы с Игорем и с Расой были в гостях у Курта и Нади. Красивый вечер.

Сделал себе в память об этом дне отличный подарок — трубку и хороший голландский табак.

Посадка в поезд. Студенты на полу в спальных мешках. Мы навеселе. Счастливые лица, хохмы... смех. Шеф одо­брил мое приобретение... Обкуривать, конечно, только под его руководством. Тут же набил первый раз табачок. Кажется, в час ночи поезд тронулся. Зальцбург-Сплит. Еще колобродили, пили вино. Бродили из купе в купе и т. д. Засыпали. Утром опять пили пиво, вино. Ехали уже по Югославии. Солнце, солнце... Приехали в Сплит часов в 6 вечера. Значит, 1 августа, так, что ли. СПЛИТ... Старый знакомый. Печально и радостно. Вот подъехали к опер­ному театру, где мы играли два года назад. Где был такой головокружительный успех наших «Персонажей».

8 вечера (1 августа) садимся на паром. Два часа пути морем — и остров HVAR. Хвар.

Тает Сплит... Красиво... Темнеет. Мы на верхней палубе. Прохлада от моря. Кучкуемся, болтаем.

Кто-то сидит в баре. Мы не спускаемся вниз, здесь хоро­шо. Шеф в добром настроении. Море. Паром причаливает через 2 часа в Старом городе, а не в Хваре. Уже 11-й час. Теперь нужно через весь остров ехать на автобусе до Хвара. Едем. Ночь. Узкая, вьющаяся дорога.

Конец июля - начало августа 1990 г.

Расписание такое: встаем в 8 утра, купаемся. В 8.45 авто­бус везет на завтрак, в 10 — тренаж с Абрамовым, первый час — стрейдж, второй час — танец. В 12 — вокал с Г. Юровой. В 13 — Васильев на один час (разговор). В 14 — обед. Тут уже жара полная. Едем в отель. Отдыхать. Жара.

В 18 — отъезд из отеля и репетиция с шефом до 23.

Очень жарко. Днем невозможно. Отдыхающим, на­верное, легче.

Состояние шефа критическое. Не может начать репети­ровать. Конфликты с фестивалем, с Брегичем. Я не знаю всех причин, да, наверное, их и нет в полной мере... Он сам выбрал это помещение, театр, где не играли 300 лет, собственно, это музей, и только, огромное количество тех­нических сложностей, вплоть до отсутствия туалетов и даже воды во всем помещении. (Мы бегаем в кафе, вниз.)

5 августа 1990 г. Хвар

В таких условиях не приходилось работать никогда в жизни... Целый день идут туристы... То итальянцы, то нем­цы, то югославы, даже русская группа мелькнула... Заходят в ложи, смотрят, щелкают аппараты, снимают на видео... Репетиции идут своим чередом, на второй день уже при­выкли, никто на них не обращает внимания.

Шеф долго собирался на этот раз. Были очень тяжелые минуты. Истерики и все такое. «Я один, никто не помогает, я тону, а все смотрят, выплывет или нет» и т. д. 7-го только вечером началась нормальная репетиция. Труппа держится нормально, хотя усталость накопилась немалая. И соблазны южные одолевают, но все в общем держат форму.

Основные трудности с обжитием, подчинением дома (театра). Все-таки театром здесь уже не пахнет. Все мыли, обтирали пыль, как-то обживались. Стало легче. Уютнее, обжились. Игорь с Иваном по свету хорошо определились. Задача была разомкнуть рамки зала, прорезать среду зала извне...

Зал — встроенный (типа Фарнезе в Парме), на втором этаже большого старинного здания. Огромная терраса... море в двух шагах, т. е. в прямом смысле в двух. Площадь... Площадь гудит. Самый курортный пятачок... Лавочки, тор­говцы, гуляющая публика, разноязычие... Гул слышен в зале до глубокой ночи, тоже проблема.

Сегодня репетируем 2-й акт. 3-й вчера наметили, но только технически. Сегодня более подробная репетиция.

Божедар и Нева (югославские актеры) будут с нами работать. Васильев иногда вводил в спектакль одного-двух актеров из страны, где мы гастролиро­вали, придумывая специально для них разнообразные функции. Это придавало спектаклям особый колорит, взаимопонимание, душевность и юмор. Театр как бы «освобождался» от националь­ного языка и переходил на свой «театральный» язык, понятный всем, кто внутри. Оставалось только зрителей «подтянуть» в свою среду, «внутрь», и атмосфера возникала неповторимая... Надо ли говорить, что часто мы с этими актерами становились друзьями на долгие годы.

Последние пару дней работали до 2-х ночи.

Сейчас половина двенадцатого. Идет второй акт. Хоро­шая репетиция.

На террасе рабочие югославы (хорваты) пьют вино и соблазняют актеров, канистра вина белого... Глумцы, по- хорватски, актеры. «У здоровье», т. е. за здоровье.

Вот, для памяти. Если напишу когда-нибудь книгу о шефе, придумал название: «Он совсем другой». Если изложить все как есть — это точное название и широкое, верное. Он — совсем другой... всегда.

Завтра представление. Спектакль. 1-й акт еще не тро­гали.

9 августа 1990 г. Хвар

Пролетело. Спектакли 10-го, 11-го, 12-го и 14-го. 13-го — выходной (полный). По зрительскому приему — блестяще. Прессы много, но... на этот раз не единодушно. С ТВ юго­славским просто поссорились. А.А. на премьере просто выгнал съемочную группу. Ну, и соответствующее отноше­ние. Пару статей было кислых в центральной прессе. Были и восторженные. А объективно... Третий спектакль уже можно назвать спектаклем... и четвертый тоже хороший. Мне многое не нравится из того, что получилось. Многое принципиально не принимаю, особенно то, что касается игры, как таковой...

Мне кажется, только сцена Гриши и Наташи в этом смыс­ле на достаточном уровне. Флер импровизации съедает неразбериха, случайность, неловкость. Правда, это почти неразрешимая задача, почти невозможная — играть не зная, незаконченно, «сыро», в то же время существуя в игровом изыске, изяществе, я бы сказал.

Грань между хаосом сценическим и художественной свободой, вольностью — почти не обозначена, почти не существует... Без конца заступается, мнется, сминается и... просто грязь в результате...

Шеф напирает на разбор. Часами говорит с пьесой в руках. Часами. У актеров слабеют мышцы. Расслабляется инстинкт игры, привычка игры. Он нервничает, недоуме­вает, требует. Но получается замкнутый круг. Об истериках вообще нечего говорить. Столько губится в этих криках и скандалах. Странная и непростая ситуация. Разрешить которую мы, наверное, уже не сумеем. Не сумеет он, по­тому что не может измениться, стать другим, поменять свое отношение к каждому в отдельности и ко всем вместе. Не сумеем мы. Подчиниться уже невозможно, да и не при­несет это пользы уже... а всякий «обратный ход», всякое движение к паритету им будет воспринято как бунт и тоже поведет к разрушению.