В Краснознаменске все делегаты «заболели» новой техникой. Началось это, когда их провели по светлым, будто прозрачным корпусам машиностроительного заво­да, где уже начался монтаж оборудования, и начальник стройки сказал, останавливаясь посреди громадного цеха:

— Здесь будут работать всего десять человек, об­служивая две автоматические поточные линии.

Часом позднее, в кабинете главного инженера, деле­гатов ознакомили с проектом будущего завода. Никто из них еще не видал заводов с такой полной механиза­цией всех процессов. Горелов выпускал из своего цеха ряд станков для этого завода, но и он только теперь понял их место в общем процессе, и он впервые охватил целое.

А главный инженер деловито объяснил:

— Так ведь наши заводы — это уже техническая база коммунизма.

И все примолкли, как бы вглядываясь в недалекое, почти осязаемое будущее.

Особенно пленил делегатов тракторный завод. Его цехи располагались в березовой роще, и строители тща­тельно заботились, чтоб ни одно лишнее дерево не было срублено. В окна цехов врывался запах леса.

Уезжая оттуда, Воловик все оглядывался на стек­лянные крыши, поблескивающие на солнце среди маку­шек берез, и снова вставал перед его глазами высочен­ный зал из зеленоватого мрамора с прожилками, а за широкими окнами — нетронутый лес. Только ли оттого они связывались воедино, что тут и там природа?

Уже в вагоне, спокойно обдумывая все виденное, Во­ловик понял, что — нет! — не только поэтому. А вот о красоте, о том, чтоб легко и радостно жилось и рабо­талось, стали много заботиться. И, может быть, тут близость коммунизма еще сильнее сказывается, чем в технике новых заводов?

Покачивался вагон, мелькали за окном горы, леса, поля, снова леса, снова поля... Мелькали города, отме­чая этапы пути — все ближе, ближе к Ленинграду. В середине пути настроение делегатов как-то сразу пере­ломилось, мысли оторвались от Краснознаменска и уст­ремились домой — что там, как? Опять все собирались в одном купе, подолгу чаевничали и допоздна беседо­вали.

В последние сутки пути близко сошлись Воловик и Горелов. Как-то вечером они очутились рядом в кори­доре у окна, и Воловик неожиданно признался:

— Странное у меня чувство — будто вернусь к себе на завод, и как-то по-новому все увижу. Понимаете, будто глаза зорче, или поумнел, что ли?

— Я — так определенно поумнел, — без улыбки отве­тил Горелов. — Это бывает, очевидно, если что-нибудь перетряхнет как следует. Вот и когда меня с турбинного цеха сняли...

Он исподлобья глянул на собеседника:

— Вспоминают там меня, или уже позабыли?

— Помнят, — сказал Воловик.

— Ну и что ж — ругают, наверно?

— Да нет, Владимир Петрович, говорят всякое, но больше хорошего. Ваши успехи у нас известны.

Ему было неловко говорить об этом с Гореловым — человек по минутной слабости откровенничает, а потом, должно быть, пожалеет. Кто ему Воловик? Случайный попутчик, встретились и расстались...

— Я сделал тогда ряд непростительных ошибок, — тихо говорил Горелов. — Знаете, Александр Васильевич, есть такая страшная штука — сила инерции. В физике у нее свое место, но не о том речь. А вот в психологии человека это страшная штука, очень страшная. Вы изобретатель, должны знать: очень плохо, когда она овладеет твоей мыслью. Все новое возникает наперекор ей. А со мной вышло так, что подчинило. За много лет ко всему в цехе притерпелся, привык. Шел привычным путем. А только если б дали мне самому исправить — исправил бы.

— У нас тоже так говорят.

— Да? — обрадованно воскликнул Горелов. — Что ж, теперь жалеть поздно. Я уже станкостроитель. А только занятно: иногда во сне приснится, что рабо­таю — знаете, как бывает? — чего-то добиваюсь, что-то тороплюсь сделать... так вот: всегда снится, будто в турбинном ....

Воловик не знал, чем тут можно помочь, что отве­тить. Он помолчал и заговорил о том, что занимало его самого:

— Вот вы сказали — сила привычки, сила инерции. Я еще с тем своим станком начал понимать — надо ото­рваться от привычного. А сейчас мне совсем ясно стало. И к этим косым стыкам я вернусь по-иному. Но как? Сейчас я думаю — может, решение совсем не в обработ­ке, а в самой форме отливки? Может, это конструкто­рам надо задуматься и найти новое решение?

— Может быть, — почему-то недовольно сказал Го­релов. — Только знаете, Александр Васильевич, отры­ваться нужно целиком, самому, не беспокоясь ни о чем — старый-то опыт никуда от вас не денется. Мне, знаете, очень помогло, когда я на «Станкостроителе» цех принял, что привычки не было. И вам так надо — зажмуриться и наново вообразить: вот передо мной две отливки, четыре косых стыка, надо, чтоб они идеально сошлись. А ну-ка, пересмотрим все станки, все режу­щие инструменты, все способы...

На следующее утро они вместе обсуждали разные возможности, чертили на чем придется только им двоим понятные наброски. Горелову очень хотелось подсказать что-либо, и Воловику, помнившему ночное признание бывшего начальника турбинного цеха, хотелось, чтоб Горелов подсказал... Но они так и расстались, ничего не надумав.

— До свиданья, Александр Васильевич. Верю — придумаете.

Это было сказано уже на вокзале, наспех, — Ася, запыхавшаяся, радостная, бежала по перрону, вглядываясь в окна вагонов, увидала мужа, с разбегу бро­силась к нему, прижалась, вздохнула:

— Как тебя долго не было!

Весь вечер Ася заставляла его рассказывать о поезд­ке, слушала, потом переставала слушать и гладила его руку, его волосы, будто не веря, что это действительно он, ее Саша, — тут, рядом, вернулся.

За ужином он взял свою «игрушку», как называла Ася модельку диафрагмы. Покрутил ее и уверенно по­ставил стоймя, вместо того чтобы положить набок, как всегда делалось.

— Вот уже новая возможность, — сказал он Асе. — Смотри! Если половинку поставить на попа, торчком... а где-то вот тут поместить скоростную головку... Нет, правда, Ася! Ты только посмотри! Этот стык обработал, потом повернул диафрагму на сто восемьдесят граду­сов и в том же самом положении обрабатываешь второй стык.

Он говорил так уверенно, как будто давно при­думал это и теперь только объясняет Асе.

— Что это дает нам? Одинаковое положение стыков. По отношению друг к другу. И по отношению к скорост­ной головке. Значит, углы совпадут? Так, Ася?

Ася смотрела на него во все глаза:

— Это ты в дороге придумал, Саша?

— Сейчас, Ася, сейчас! И, кажется, удачно, — спо­койно сказал он. — Погоди, погоди, радоваться рано. Tyт еще все проверить надо. Углы, глубина резания. И на чем вращать? Это ведь тебе не моделька — взял на столе и покрутил. Тут еще все, все топорщиться будет.

Через несколько минут он предложил:

— Может, сходим к Полозову? На минутку?

Он сам удивился, что так спокоен. Ничего похожего на то возбуждение, которое он испытал два месяца на­зад, когда нашел решение для станка. А между тем он прекрасно понимал, что простой жест, каким он поста­вил диафрагму на попа, открыл перед ними совер­шенно новые пути. Обрабатывал ли стыки продольно-строгальный станок, возились ли с ними слесаря — ди­афрагма всегда лежала на боку, как половина баранки, и вокруг этой лежащей половины мысль беспомощно крутилась, всегда спотыкаясь все о ту же неизменную закавыку — стыки срезаны в противоположные стороны, глядят врозь. А вот теперь диафрагма поставлена торч­ком, как молодой месяц, рожками вверх, и стоит только развернуть ее вокруг самой себя, по очереди подводя стыки под резец или скоростную фрезерную головку... Интересно, что скажет Полозов?

Ася покорно надела пальто, но вид у нее был не­счастный.

— А знаешь, Ася, никуда мы  не пойдем. Или пой­дем просто погулять, хочешь?

— Ой, правда?

— Ну конечно, правда.

Когда они вышли на улицу, Ася прижалась к мужу и тихонько сказала:

— А все-таки, может, пойдем? На минутку?

— Не стоит, Ася. Тут не минутка нужна. Завтра успеется.

Эта уступка не была тяжела ему. Нет. Ему было очень хорошо шагать рядом с Асей по вечерним улицам и думать, спокойно и свободно думать об этой половин­ке, стоящей торчком, как молодой месяц рожками вверх. Бывает так с месяцем? Кажется, бывает. А мо­жет, и нет — обычно месяц висит боком, на одном рож­ке. Ну и черт с ним. А в этой идее есть толк. Жаль, что нельзя рассказать о ней Горелову. «Сила инерции». Оторваться от привычного. Зажмуриться — и все нано­во...