Эта простая и поэтическая история сильно разрослась и осложнилась под пером Андерсена, и ему казалось, что вещь выходит очень значительная и волнующая. Вокруг тоскующей Агнеты сгруппировалось множество новых лиц: и отвергнутый жених Хемминг (краски для его изображения дал поэту собственный печальный опыт), и грубый, жестокий помещик Петер Палле, хваставшийся своим бесчеловечным обращением с крестьянами, и старая цыганка, предсказывающая будущее…

Первая часть «Агнеты» была написана еще в Париже. В Локле, окруженный снежными вершинами гор, высокими темными елями, облаками, проходящими совсем близко, как стадо овец, и ярко-зелеными альпийскими лугами, Андерсен вдохновенно работал над второй частью. Не восемь лет, а целых полстолетия у него в драме прожила Агнета на морском дне среди подводных чудес.

Земной мир неузнаваемо изменился в ее отсутствие, она казалась там чужой, более чужой, чем в замке Водяного… И драма кончалась смертью Агнеты на песчаном берегу под вечный шум волн.

Посылая «Агнету» в Данию, Андерсен написал к ней коротенькое предисловие: ему хотелось по-своему выразить безотчетную грусть и стремление к чему-то новому, звеневшие для него в старой песне. И хотя Агнета родилась среди швейцарских гор, душа в ней чисто датская! «И вот я посылаю свое любимое дитя на родину. Примите его ласково, пожалуйста, ведь с ним я посылаю всем вам свой привет…»

Когда Андерсен упаковывал рукопись, его трясла лихорадка и бросало в жар. «Никогда в жизни я так не волновался», — думал он, прижимая ледяную руку к горящей щеке. Докажет ли «Агнета» друзьям и читателям, что он не напрасно получил возможность отправиться в путешествие, что талант его не иссяк, как утверждает Мольбек, что он может высоко взлететь на окрепших крыльях?

Драма была послана Эдварду Коллину, ему и предстояло первым ответить поэту на эти вопросы.

Снежные вершины Альп, окутанные облаками, остались позади. Ласковое синее небо Италии улыбалось Андерсену, а ветер веял тонким запахом лимонных рощ.

Милан, Генуя, Флоренция, высокие соборы с потемневшими фресками великих мастеров, красные колпаки и бронзовые плечи рыбаков, огненные глаза и царственная осанка встречных крестьянских девушек, темные стройные кипарисы и узкие серебристые листья слив, мраморный взгляд Венеры Медицейской и страшные рассказы о нападениях разбойников… Голова кружилась от вихря впечатлений! В потоке света, тепла, красок тонули воспоминания о прошлом, забывались мелкие тяготы и неудобства путешествия.

18 октября 1833 года («Это мой второй день рождения», — говорил он впоследствии) Андерсен приехал в Рим. Полетели дни, и каждый был как драгоценный подарок. Карандаш Андерсена так и летал по бумаге, чтоб поймать, закрепить самые яркие краски, сценки, детали из калейдоскопа сменяющихся картин. По ночам он долго не мог уснуть: какие-то новые слова и образы мелькали как тени, какое-то зернышко нового замысла зрело, готовясь прорасти…

Однажды во время дневных блужданий он забрел на небольшую уютную площадь, где перед старинным палаццо медленно журчал фонтан, точно рассказывая длинную историю без конца и начала. Странное чувство вдруг охватило Андерсена: на миг ему показалось, что все это уже когда-то было, что вот так же он стоял и смотрел на седые струи фонтана давным-давно, совсем маленьким мальчиком. А что, если бы он и вправду родился под небом «вечного города», как тогда сложилась бы его судьба?

Наверно, какой-нибудь монах стал бы его учить грамоте и взял бы в церковный хор мальчиков за звонкий голосок. А потом начались бы те же мечты и те же горести… И, может быть, неудачная любовь привела бы его, наконец, к дверям монастыря. Нет уж! Андерсен даже вздрогнул от такой мысли. Это же просто преступно замкнуться от жизни в мрачной келье, зарыть в землю свои способности, стремления, надежды… Никогда он не сделал бы этого!

…Мимо промелькнула стайка босоногих загорелых ребятишек в лохмотьях, щебечущих на звучном незнакомом языке. Андерсен долго смотрел им вслед: может быть, и среди них есть мальчик с беспокойной душой и дремлющим талантом поэта или художника, и ему предстоят дни тяжелых испытаний. Наверно, да… Как ни отличаются друг от друга разные страны и разные города, а судьба талантливого бедняка всюду одинаково горька. Какую правдивую и печальную книгу можно было бы написать на эту тему!

Нахохлившись, как больная птица, Андерсен сидел в углу небольшого кафе, где обычно собирались датские путешественники. Все вокруг казалось ему подернутым туманом, и даже ослепительное итальянское небо потеряло свои яркие краски. Никогда еще, кажется, с такой силой не подступали к сердцу одиночество и тоска! Давящая усталость сковывала тело, а мысли вертелись в одном и том же безысходном кругу. Нетерпеливо ожидаемая почта из Дании принесла вместо радости горе: старый Коллин осторожно и участливо сообщал о смерти матери, а письмо Эдварда было посвящено уничтожающему разносу «Агнеты», на которую возлагалось столько радужных надежд. «Любимый друг» не пожалел резких выражений, чтоб их разрушить! Досадой, холодом, высокомерием была пронизана каждая строчка письма. Ну хорошо, пусть даже «Агнета» действительно не удалась (как больно об этом думать!), но неужели это достаточная причина, чтоб третировать автора, поучать его, как зазнавшегося мальчишку? Да, все ложь, фальшь, иллюзия: и дружба Эдварда и ласковые взгляды голубых глаз его сестры. Чужой он им был, чужим и остался, всем, кроме старого Коллина. Ну что ж! Хватит. Он не желает больше выпрашивать как милостыню жалкие крошки тепла и участия, молча глотать оскорбительные назидания! Если отношения не могут быть равными, надо их порвать раз навсегда, другого выхода нет. Все, что у него накипело на сердце, он высказал прямо, без смягчений в ответном письме Эдварду. Конверт запечатан и отправлен отцу Коллину: надо, чтоб он тоже знал все. Пусть прочтет письмо и передаст его сыну. Кончено, все кончено. Дружба мертва, надежды умерли…

И матери нет в живых. Умерла в нищете, в богадельне, чужие равнодушные руки закрыли ей глаза, и могилы ее не найдешь на кладбище для бедных. Нет теперь на земле ни одного человека, который любил бы его не за какие-нибудь достоинства, а просто так, без рассуждений, то есть единственной настоящей любовью. В памяти оживали одна за другой картины детства, и в каждой улыбалась ему темноглазая женщина с красными сморщенными от вечной стирки руками, неутомимая, неунывающая, любящая и заботливая…

Андерсен не знал, долго ли он просидел так, за нетронутым стаканом вина, погруженный в свои мысли. Он очнулся только, когда кто-то окликнул его. Худощавый низенький человек в очках приближался к нему, приветливо улыбаясь. Генрик Герц! Автор «Писем с того света», беспощадно насмехавшийся над Андерсеном, соперник по заграничной стипендии. Что ж, мир странно устроен: вчерашний друг нанес тяжелую обиду, а былой враг может оказаться приятелем… И Андерсен сердечно пожал протянутую Герцем руку.

В первые же дни пребывания в Риме Андерсен навестил своего знаменитого земляка, скульптора Бертеля Торвальдсена, уже много лет жившего в Италии. Тот встретил молодого поэта с большим радушием; искренность и чистосердечие Андерсена, его горячая любовь к искусству, его трудный жизненный путь — все это было близко Торвальдсену. Покачивая седеющей головой, он сочувственно слушал взволнованные рассказы Андерсена о себе. Да, знакомая история. Самому Торвальдсену тоже достаточно пришлось хлебнуть горя в юности. Он охотно делился с Андерсеном воспоминаниями о тех днях, когда маленький Бертель в больших деревянных башмаках относил отцу на верфь скудный обед, аккуратно завернутый в старый платок. Отец был резчиком по дереву, и, глядя на чудо превращения куска дерева в затейливые фигуры, Бертель загорался желанием самому научиться вырезать… И голод, и холод, и косые взгляды, и насмешки — все бывало. Но он не вешал носа — и вот, наконец, добился своего! Здесь, в этой самой мастерской, из глыб мрамора родились статуи, завоевавшие признание во всей Европе! Главное — не сдаваться, не падать духом.