Оказывается, Копенгаген — вовсе не большой и шумный город: главная улица выглядит сонной и малолюдной даже в самые оживленные часы!

А в гостиных все то же переливание из пустого в порожнее, каждая сплетня все так же молниеносно обходит город — от дворца до мелочной лавочки — и по дороге растет, как снежный ком.

Каким огромным и сказочно прекрасным казался ему этот узкий мирок двадцать лет назад!

Теперь островерхие башни напоминали уже не о замке Аладдина, а о ехидно торчащих перьях придирчивых критиков. Ничего, он еще поборется!

Новая книга «Теневые картины» росла с каждым днем. Это была цепь зарисовок из альбома путешественника, где скользят легкие силуэты людей и вещей. В ней заметно было влияние Гейне: и в заглавии, и в непринужденной манере изложения, и в сочетании блесток юмора с лирическими взлетами фантазии. Но создать вещь, равную гейневским «Путевым картинам», Андерсену мешала его аполитичность. Книга немецкого поэта была написана не только талантливым лириком и острым наблюдателем, но и человеком с пером публициста, будущим мастером политической сатиры.

Андерсен же, проезжая по Германии, в общественные вопросы не вникал и ухитрился просто не заметить в немецких литературных кругах возбуждения, связанного с отзвуками революционных событий во Франции. Это сильно сужало кругозор путешественника.

И все же «Теневые картины» были заметным шагом вперед по сравнению с «Путешествием на Амагер». Недаром впоследствии, говоря об истоках своих сказок, Андерсен вспоминал об этой книге. Здесь его фантазия устремилась к образам реальной действительности, и волшебный вымысел использовался для самых земных целей, а не уносил в заоблачный мир.

Сказки вмешивались в обычную жизнь.

…Дилижанс, везущий путешественника, медленно катится по Люнебургской степи. Кажется, что можно увидеть интересного в храпящих соседях и в унылом однообразии вокруг? Ну, это зависит от того, как посмотреть!

Глянь — что-то замелькало в потоке лунного света… Это крохотные эльфы пришли на помощь к поэту. Они решили позабавиться над спящими пассажирами. Это кто такой? Степенный старик аптекарь? Ну-ка, пусть ему приснится самый невероятный сон! Сказано — сделано. Аптекарь взвивается высоко над крышами на паре добротных крыльев. Вот так прогулка! А толстый дрезденский купец? Этот и во сне может увидеть только денежные махинации. Ему эльфы посылают ослепительное видение: он на бирже, где цены на акции достигают небывалых размеров, вздуваются, как чудовищный мыльный пузырь. Больше купца ничем не проймешь. Студенту снится лекция по философии — ох, сколько в ней туману, сколько ученых, заковыристых слов, прямо глаза на лоб лезут!

А вот эльфы добрались до бледного долговязого человека в углу. Э, да он не спит и видит все их проделки! Оказывается, это поэт. Ну, тогда о нем надо позаботиться как следует… Высунув голову в окно кареты, путешественник смотрит на унылую равнину кругом. Унылую? Да в том-то и дело, что это вовсе не так! Каждая песчинка блестит, как драгоценный камень, травы переплетаются, образуя легкие арки и мосты, разукрашенные сияющими каплями росы, а вдоль дороги таинственно шуршат огромные черные сосны. Лунные блики, трепетные тени движутся, мелькают, живут. Это те же неугомонные эльфы пляшут в траве и катаются на шариках-росинках.

И над сказочной ночной жизнью степи — безбрежное прозрачное небо с переливчатыми звездами…

Эту сказку путешественник встретил по дороге, а другая пришла к нему в гости в городе Брауншвейге и отлично помогла высмеять нелепые «раздирательные» мелодрамы, раздражавшие его не только в Германии, но подчас и на копенгагенской сцене.

В брауншвейгском театре путешественника угостили как раз такой стряпней. «Три дня из жизни игрока» называлась пьеса. Боже ты мой, сколько там было криков и слез, тайн и убийств! К концу первого дня игрок учинил расправу над собственным отцом, к концу второго всадил пулю в живот неповинному человеку… А ну, как на третий день он, раззадорившись, примется и за зрителей? Лучше уйти из театра от греха подальше…

Отдыхая в номере гостиницы от бурных театральных переживаний и размышляя о пьесе, путешественник услышал стук в дверь. Это был старый король. В зубчатой короне, со скипетром в руке — все как полагается! — он явился к поэту прямо из сказки, которую тот припоминал. А сказка вот какая: жил-был король, до того доверчивый, до того простоватый, что самую чудовищную ложь он принимал за правду. И, как назло, ему до смерти хотелось услышать что-нибудь невероятное. Как тут быть? Он обещал руку своей дочери и полцарства в придачу тому, кто расскажет ему небылицу. Ясное дело, охотников явилось немало! Но как они ни старались, как ни врали без всякого удержу, старый король только годовой кивал: «Ну что ж, все это вполне могло случиться». Королевна так и зачахла, не дождавшись жениха, а король умер, горюя, что не слышал лжи. И вот до сих пор он не знает покоя.

Выслушав его жалобы, путешественник мигом сообразил, как помочь беде, и рассказал старику «Три дня из жизни игрока». Ну и обрадовался же король!

«Наконец-то я слышу ложь! — закричал он. — Ничего подобного на свете не бывает!»

Вот и выходит, что сказки нечего отправлять в далекие времена да в тридесятое царство, они вполне могут и сегодня пригодиться поэту, надо только знать, как за них взяться!

«Теневые картины» вышли осенью, и рецензии на них были в тон моросящему дождику и свинцовому небу. Разговоры, частенько достигавшие авторских ушей, тоже не радовали.

«Слышали? Этот Андерсен опять выпустил новую книгу. Он печет их, как блины!»

«Каких-то два месяца поездил по Германии! Тут и писать-то не о чем».

«Сидел бы лучше дома да учился, а то разъезжает…»

Из критиков главным его гонителем был ученый педант Мольбек, составитель словаря, в рамки которого Андерсен, употреблявший живую разговорную речь, никак не мог уложиться.

К первому сборнику стихов молодого поэта Мольбек, впрочем, отнесся снисходительно, но уже в рецензию на второй («Фантазии и эскизы», наполовину вдохновленные любовью к Риборг) подлил изрядную долю уксуса.

Талант кое-какой есть, писал он, но о форме поэт заботится мало. Притом же в стихах чувствуется влияние Гейне. («Это правда! — воскликнул Андерсен, прочитав рецензию. — И все же нигде я не писал еще так от себя, как здесь!»)

Теперь Мольбек обрушился на «Теневые картины». Он бранил книгу за легкомыслие, за отсутствие обстоятельных, последовательных описаний. Похоже было, что, раскрыв «Теневые картины», он ожидал найти там пособие по географии и был возмущен, когда его надежды не сбылись.

Как всякий педант, Мольбек терпеть не мог шуток.

Делая дотошные, тяжеловесные примечания к легким шутливым фразам книги, он все время доказывал, что шутить тоже надо по правилам, которыми Андерсен по невежеству пренебрегает.

«Природа — это дама, и притом очень старая дама: она существовала еще до Мафусаила», — читает Мольбек в «Теневых картинах». Нет, это не годится! Мафусаил, известный из библии своим долголетием, Мольбека не устраивает: здесь, по его мнению, автор обязан был упомянуть Адама и никого больше!

Не подозревая еще, какие упреки он на себя навлечет, Андерсен беспечно продолжает шутить: «…И эта старая дама очень хочет нравиться нам и удивлять нас». Мольбек и здесь находит ошибку. Старая дама… хочет нравиться… «А разве молодые дамы не хотят нравиться?» — строго спрашивает он в рецензии.

Да, пожалуй, такой разбор книги мог надолго отбить у автора охоту к шуткам…

Хуже всего было то, что Андерсен не умел — и никогда не научился — относиться к подобным статьям легко. Каждый раз с новой силой он приходил от них в отчаяние, и критики испортили ему много крови.

Друзья были утешением и поддержкой, но в отношениях с ними было много противоречий и острых углов, причинявших боль. Особенно ярко проявлялось и то и другое в доме Коллинов, занимавшем огромное место в жизни поэта.