Надо было прямо с утра идти на Путиловский. А так, на митинг я опоздал. Когда подошёл, колонна уже строилась. Меня теперь тут знали хорошо, потому выделили место в первом ряду. И мы пошли: большевики, меньшевики, эсеры и прочая партийная, околопартийная и вовсе беспартийная братия – все в едином строю. Вот так бы и дальше через войны и годы! Позже к нам пробились Молотов и Калинин. Возбуждённые и злые. Оно и понятно. Партийное руководство решило обойтись нынче без демонстраций, но народ ещё не был скован единой цепью и поступил по своему разумению. Теперь, раз уж демонстрацию не удалось предотвратить, её надо было возглавить. Так и шли, пока не замаячил впереди полицейский кордон. А когда навстречу колонне сквозь разомкнувшийся строй выехал на белой лошади какой-то полицейский чин, та стала замедлять ход, а потом и вовсе остановилась.
– Шалфеев, Шалфеев… – зашелестело по рядам.
– Кто таков? – спросил я одного из рабочих.
– Начальник пятого полицейского отделения полковник Шалфеев, – ответил рабочий. – Злой дед, зубы он мне собственноручно выбил в участке, когда поймали с листовками.
Глаза у Шалфеева и вправду были злые. Седая борода лопатой вызывающе топорщилась на надменном лице. Полковник, видимо, чтобы придать словам дополнительный вес достал шашку, взмахнул ей и прокричал зычным голосом:
– Приказываю разойтись!
Потом вернул шашку в ножны и замер в ожидании. Колонна роптала, но стояла на месте. Не, ребята, это не революция! Я решительно покинул колонну и, не обращая внимания на предостерегающие оклики, направился к Шалфееву. Тот достал из сапога нагайку и ждал меня с видимым интересом. Когда я подошёл совсем близко прошипел: – По плётке соскучился? – и замахнулся на меня нагайкой. Зря он это сделал. Я встретил нагайку стандартной «восьмёркой» и, наматывая плеть на руку, быстро сблизился с конём, одновременно пригибая к себе не догадавшегося отпустить плеть всадника. Коротко ткнув пальцами в шею, я отправил дедулю в глубокий нокдаун, после чего подозвал одного из полицейских. Тот был, видимо, из тех с кем мне уже довелось говорить, поскольку смотрел он на меня и испуганно, и подобострастно.
– Отведи лошадь с полковником во двор, от греха, – приказал я, передавая ему повод. Потом повернулся к колонне.
– Господин полковник разрешил продолжить движение!
Ответом был дружный вздох, и колонна двинулась с места. Я повернулся к растеряно топтавшимся полицейским.
– А вам что, жизнь не дорога? Быстро брысь в подворотню!
Те полицейские, кто уже знал меня в лицо, не замедлили воспользоваться приглашением. Остальные, поколебавшись, устремились за ними. Вломившись в подворотни, полицейские оттеснили казаков во дворы, не дав им выехать на улицу. Подоспевшие дружинники споро заперли ворота. Уже подхваченный колонной я расслышал, как пару раз тявкнули «Самопалы». Видимо дружинники путём нехитрой демонстрации указывали казакам и полицейским на безысходность создавшейся для них ситуации.
Демонстрация вылилась на площадь. Офицеры замахали шашками. Солдатский строй ощетинился штыками. Самое время испробовать нашу домашнюю заготовку. Чего же они медлят? А, нет, вот и они! С обеих сторон прямо позади строя солдат на площадь выбежали несколько десятков фабричных девчонок – кастинг прошли только самые красивые – с красными гвоздиками в руках. Вот они уже бегут между шеренг ничего не понимающих солдат, которые второпях убирают винтовки к ноге. Офицеры также в полном замешательстве. Нежные ручки втыкают гвоздики куда ни попадя: в петлицы шинелей, в папахи, в дула винтовок. Так и не пришедших в себя солдат накрывает волна демонстрантов. Славно получилось!
Вечером подводили итоги первого дня революции. Кроме нескольких наиболее рьяных полицейских никто серьёзно не пострадал ни с той, ни с другой стороны.
– Кто из вас придумал цирк с гвоздиками? – спросила Ольга.
– Тебе понравилось? – спросил я.
– Через оптический прицел всё выглядело очень эффектно, – кивнула Ольга, потом подозрительно посмотрела на меня. – Твоя работа?
– Ну, не то чтобы… – скромно ответил я. – Просто так, кажется, поступали в нашем мире португальские девушки при падении режима Салазара.
– А вам не кажется, что вы сильно рисковали? – хмуро спросила Ольга. – Девчонок просто могли поднять на штыки. При следующей попытке солдаты так и поступят.
– Не будет следующей попытки, – успокоил я Ольгу. – Мы что, совсем дурные?
– Надеюсь, что нет. – Ольга направилась к двери. Проходя мимо меня, бросила насмешливо: – Спокойной ночи, основатель мыльной оперы.
Шеф ушёл в политический запой. Третий день мотается по митингам и демонстрациям. Толкает речи и распевает революционные песни. Речи произносит, разумеется, соло и, говорят, не без успеха, а вот поёт исключительно в составе хора, поскольку ещё в раннем детстве его угораздило попасть по горячую лапу своего лесного тёзки.
И пусть бы его, да командиры эсеровских дружин, оставшись без «головы», стали всё менее охотно прислушиваться к распоряжениям штаба. Мы с Глебом уже всерьёз подумывали об отзыве Шефа с программы «Минута революционной славы», когда в штаб явился Александрович и принял руководство боевыми группами (так именуют боевые дружины сами эсеры) на себя, «пока Странник отвлечён партией для другой работы». Он оказался весьма толковым парнем. Быстро приструнил своих командиров и сам в бутылку не лезет. Со мной поддерживает ровные товарищеские отношения, а Глебом открыто восхищается. Так что штаб по-прежнему держит контроль над всеми боевыми дружинами. Жаль только, что сами дружины для такого огромного города как Петроград крайне малочисленны. Число бастующих и, соответственно, митингующих, растёт как снежный ком. Нам, чтобы прикрыть все организованные митинги и демонстрации приходится дробить группы и всё равно людей не хватает. Тем более что большинство полицейских благодаря нашей агитации или просто из чувства самосохранения покинули улицы, оставив весь общественный порядок практически на нашу ответственность. Хорошо хоть часть блюстителей порядка удалось привлечь к сотрудничеству, и они, поснимав мундиры, присоединились к нашим постам у хлебных лавок. Высвободившихся таким образом дружинников штаб направил на охрану митингов и демонстраций, сняв оттуда почти всех «самопальщиков». Из них, помимо оперативного резерва, образованы летучие отряды, которые на извозчиках мотаются по городу пытаясь пресечь погромы и столкновения в местах стихийных выступлений. Не всегда поспевают вовремя, потому счёт убитым и раненым с обеих сторон уже открыт.
Шеф появился в штабе под вечер с лихорадочно блестящими глазами, всклокоченный внутренне и внешне. Глеб молча пододвинул в его сторону стакан с чаем который только что организовал для себя. Шеф отхлебнул, удовлетворённо кивнул и торопливыми глотками выпил обжигающий напиток. Потом отодвинул стакан и обвёл нас возбуждённым взглядом.
– Слышали последние новости?
– Если ты имеешь в виду указ царя о приостановлении работы Думы то да, слышали, – сказал Глеб.
– А о том, что командующий Петроградским военным округом генерал-лейтенант Хабалов получил от царя приказ подавить выступления в Петрограде силой оружия – вы тоже слышали?
– Это точно? – напрягся Александрович.
– Абсолютно точно!
Твёрдость утверждения Шеф основывал на хорошем знании истории, и мы с Глебом были с ним в этом абсолютно солидарны.
– Что известно штабу о настроении среди солдат гарнизона?
Шеф уверенно взял бразды правления в свои руки, и никто из присутствующих не стал ему в этом препятствовать.
– Гвардейские части представлены в столице в основном своими запасными батальонами, – взял на себя роль ответчика Александрович. – Поэтому, даже внутри элитных частей агитация ведётся достаточно успешно. Можно с уверенность сказать, что большинство частей даже не удастся вывести из казарм, а те, что выйдут, вряд ли будут стрелять в народ.