«В Финляндии, где ездят на санях…»
В Финляндии, где ездят на санях,
В стране суровой снега и гранита,
В стране озер… Нет, только снежный прах
Слепит глаза мне. Навсегда забыты
И монастырь, и звезды без числа
Над темным лесом. В городе далеком
Колокола звонят, колокола —
Не над московским варварским Востоком
Серебряный средневековый звон
Колеблющийся воздух раздвигает.
Не надо смерти, гробовых имен,
Сегодня Библия меня пугает
Безмерным, трудным вымыслом своим,
Тысячелетним бредом. Нет, не надо.
Я потерял мой путь в Ерусалим:
Жестокий страж пасет людское стадо,
Века летят, летит по ветру пыль,
Шумит судьбы кустарник низкорослый…
Давно завял и вырос вновь ковыль
В скалистой Таврии, где мальчиком, как взрослый,
С Горацием и с Пушкиным в руках
Сидел я на кургане утром ранним.
Еще неясные, еще в тумане
В чуть намечавшейся душе моей
Я смутные предвидел очертанья,
Сын Запада, таврических степей
Я раннее узнал очарованье.
Незримая Италия моя
Над крымскими витала берегами;
Через века к ней возвращался я;
В степи с украинскими казаками
Я дикость вольную переживал,
Я верил в духов страшных и чудесных,
Бродя осенним вечером меж скал.
Порою я касался тайн небесных,
Теней потустороних бытия,
Видений без конца и без начала.
Порою, вечером, сестра моя
Играла на рояли. Ночь молчала.
И, как снежинки, бурей ледяной
Потоки звуков целый мир нездешний
Вдруг прорывался, был передо мной.
«Тихим светом, ясным светом…»
Тихим светом, ясным светом
Комната озарена.
Тень от кресла над паркетом,
Тень от шторы у окна.
В этой комнате так много
Пролетело трудных лет.
Суждено нам было Богом
Полюбить вечерний свет.
Но и здесь твой милый локон
Легче и воздушней сна,
И зимой из тёмных окон
Смотрит на меня весна.
«Каким скупым и беспощадным светом…»
Каким скупым и беспощадным светом
Отмечены гонимые судьбой,
Не признанные критикой поэты —
И Анненский, поэт любимый мной.
О, сколько раз в молчанье скучной ночи
Смотрел он, тот, который лучше всех,
На рукопись, на ряд ненужных строчек,
Без всяческой надежды на успех.
Нам так мучительно читать, с какою
Любезностью, став с веком наравне,
Он прославлял восторженной статьею
Баяна, что гремел по всей стране,
И шёл в тот парк, где муз следы святые
И память прошлого хранила мгла,
А будущая музыка России
Его и Блока с нежностью ждала.
«В содружество тайное с нами…»
Ирине Одоевцевой
В содружество тайное с нами
Вступают вода и земля,
Заката лиловое пламя
Ложится на борт корабля.
Весь белый, дымя на просторе,
Он к пристани дальней плывет,
А здесь — только небо и море
И ветра высокий полет.
Прибрежные скалы лаская
Взлетает волна за волной,
И синяя мудрость морская
Небесной полна глубиной.
«Здесь ничто, ничто не вечно…»
Здесь ничто, ничто не вечно,
Всё проходит, всё пройдёт,
Счастью, юности беспечной
Тоже гибель настаёт.
Как утешиться — не знаю,
Но зачем-то нам дана
Эта музыка земная,
Эта новая весна.
Налетает вдохновенье,
Настигает налегке,
И волной смывает пенье,
Словно надпись на песке.
«Тянет свежестью и медом…»
Тянет свежестью и медом
Из раскрытого окна.
Для чего нужна свобода,
Если кончилась весна?
Дождик брызжет на ступени,
Ручейком в траве скользя,
Счастье вьется легкой тенью,
А догнать его нельзя.
«Сохрани на память, милая…»
Сохрани на память, милая,
Мой платочек голубой.
Реет сила шестокрылая
Над тобой и надо мной.
Ветки свесились зеленые,
Тень ложится с высоты
На парижские хваленые
Храмы, арки и мосты.
На чужбине — много надо ли?
Стань поближе, не грусти,
Чтобы слезы вновь не падали,
Прошлому скажи: «прости».
Бог послать тебе захочет
Счастье, милая моя.
Незачем так мять платочек,
Теребить его края.
«С озарённого востока…»
С озарённого востока
В ширь раскрытого окна
Свет вливается потоком,
Дышит и шумит весна.
Господи, какая сила
В этом возвращенье дней,
В сменах года легкокрылых,
В ясной осени моей.
Я вдыхаю грудью полной,
С благодарностью всему,
Этот воздух, эти волны,
Побеждающие тьму.