Однако главным доказательством писательской «состоятельности» Чирикова стала эпопея «Отчий дом», воссоздающая панораму общественной, политической и духовной жизни России последних десятилетий XIX и начала XX столетия. Эта книга заметно выделяется своей основательностью среди большого ряда произведений подобной тематики других литераторов Русского зарубежья, тексты которых представляют собой либо документальные свидетельства произошедшего со страной в 1917 г. («Окаянные дни» И. А. Бунина, «Слово о погибели Русской земли» А. М. Ремизова), либо рисуют ностальгические картины прошлого («Юнкера» А. И. Куприна, «Лето Господне» И. С. Шмелева и др.).

Одним из первых в эмиграции попытку дать панораму русской жизни на всем протяжении царствования Николая II и в первые революционные годы предпринял П. Н. Краснов, бывший генерал царской армии, опубликовавший в 1921–1922 гг. двухтомный роман «От двуглавого Орла к Красному знамени». Но Краснову, не обладавшему крупным художественным талантом, удались только батальные сцены, психология же людей — а это самое интересное — оставалась нераскрытой. Тем не менее роман сравнили с «Войной и миром» Толстого[7], и это было симптоматично: эмигрантская общественность явно находилась в ожидании появления большого исторического полотна, надеясь обнаружить в нем ответ на вопрос — почему миллионы русских людей были объявлены врагами своей родины и изгнаны за ее пределы?

Впрочем, ответ был известен заранее: виноваты революционеры, взбаламутившие народ и игравшие на руку немцам, жаждавшим крушения Российской Империи. Чириков же, в отличие от многих современников, возложил вину за свершившееся не только на большевиков, но и на самих изгнанников. Однако открыто высказав свое мнение, писатель «неосторожно» «ковырнул подлинное больное место»[8], и это раздосадовало представителей всех лагерей.

Подобное уже имело место, когда дискутировался общественный смысл «Инвалидов» и «Чужестранцев», и все критики пытались выяснить, кто же для писателя является настоящими «инвалидами», а кто «Иванами, не помнящими родства». И позже, нарисовав в романе «Зверь из бездны» жуткие картины одичания и белых, и красных, художник повторил «ошибку» прежних лет, вновь вызвав в свой адрес жесткие нарекания. В частности, на Чирикова ополчился П. Струве, по инициативе которого была проведена акция публичного осуждения книги, а писателю было направлено открытое письмо студенчества с упреками в клевете на Белое движение. И все потому, что «защитники Отечества» предстали под его пером отнюдь не агнцами Божьими, а запутавшимися, потерявшими нравственные ориентиры людьми. Чириков писал этот роман, опираясь на собственные воспоминания, буквально переливая на бумагу пережитое им в годы войны в Крыму, которую вели белые, красные и зеленые, когда он воочию убедился, что борьба за «правое дело» ведется каждой из сторон без сострадания и учета людских потерь.

И «Отчий дом», в свою очередь, явился развитием этих взглядов. Замысел эпопеи можно сопоставить с идеей, послужившей толчком к созданию «Войны и мира». Исследуя истоки декабристского движения, Толстой счел необходимым обратиться к эпохе Отечественной войны 1812 г. и даже более ранним годам, определившим бунтарские настроения будущих дворянских революционеров. Чириков же, осветив в своей книге более чем 25-летнюю историю России, пришел к выводу, что предпосылки разыгравшейся в 1917 г. трагедии были заложены именно в периоде начала 1880-х гг. до 1905 г. И корень бед писателю виделся в деятельности революционных фанатиков, которая брала начало в «Народной воле», а затем расцвела в левых партиях, одна за другой возникавших в России на рубеже XIX–XX вв. Утверждая, что цель оправдывает любые средства, а политическое убийство не только допустимо, но и необходимо, революционеры начали преступать нравственные законы, чем ввели русскую совесть «в неописуемое смущение»[9]. (Сомнения в нравственной чистоте революционеров возникали у писателя и раньше, — еще в «Жизни Тарханова» он обрисовал колонию ссыльных как сборище пустых, глупых и озлобленных людей, потонувших в мелких дрязгах, самодовольных и обладающих непомерными амбициями.)

Для воплощения своего грандиозного замысла Чириков избрал особую жанровую форму — семейную хронику. В «Отчем доме» описывается жизнь семьи аристократов, бывших князей Кудышевых. Некогда блиставшие при дворе, они лишились — как оппозиционеры — титула еще при Павле I. Представители же сегодняшнего семейства и его оплот — «старая барыня» Анна Михайловна, мать троих непутевых сыновей — окончательно растеряли свое былое величие, утратив не только прежний блеск и влиятельность, но и променяв свой радикализм на велеречивость и оппозиционность по инерции. Однако они по-прежнему гордятся участием во всех исторических преобразованиях, которыми так богато указанное время, и по-прежнему хотят определять (и думают, что определяют) судьбы родины.

Здесь следует указать на отличие эпопеи Чирикова от «классических» образцов этого жанра — семейных хроник С. Т. Аксакова, Н. С. Лескова, Н. Г. Гарина-Михайловского, И. А. Бунина и др. Если в «традиционной» семейной хронике описывается жизнь нескольких поколений дворянского рода, то «Отчий дом» знакомит читателей с судьбой только одного поколения Кудышевых — сыновей Анны Михайловны, о нравах же предков сообщается в самом начале повествования. Характеристика почившего в бозе отца семейства, помещика Николая Николаевича — «помеси крепостника с вольтерьянцем, самодура с сентиментальным мечтателем, одинаково способным как к рыцарскому поступку, так и к варварскому своеволию», — нужна автору, чтобы обнаружить «генезис» поступков братьев. Судьба же «внуков», детей старшего брата Павла Николаевича — Петра, Наташи, Женьки и сына среднего брата Дмитрия — якутенка Ваньки, остается проясненной лишь отчасти.

Однако несколько весьма красноречивых фактов из их повседневной жизни приводятся, и они свидетельствуют о несостоятельности дворянского сословия, об исчезновении в нем последних признаков вольнодумства. Так, Петр, недолго погостив в отчем доме, уезжает, предварительно вырезав из рам портреты своих предков, очевидно, для продажи, что неудивительно, поскольку придерживается гедонистической философии: «„Жизнь для жизни нам дана“, и никаких рассуждений. <…> В конце концов человек — раб желудка и полового инстинкта», «просто усовершенствованная обезьяна…». Тем не менее его цинизм не мешает ему стать героем на полях сражений: за храбрость, проявленную в Русско-японской войне, Петр награжден Георгиевским крестом. Больше других он печется о кудышевском наследстве. Однако ему не суждено им воспользоваться: «служа царю и отечеству», он гибнет при усмирении восставших в Москве рабочих. О Наташе как наследнице традиций вообще говорить не приходится. Ее поэтическая натура не позволяет ей погружаться в сферу материального. И, освободившись из-под опеки приземленного мужа, она, завороженная атмосферой театра, устремляется навстречу новой любви и большому искусству.

Члены семейства Кудышевых олицетворяют различные направления общественно-политической мысли — консервативное дворянство, народничество, экстремизм народовольческого толка, толстовство и различные сектантские уклоны, марксизм. В этом плане знаменательна чириковская ономастика: дворянство действительно уже задается вопросом не «что делать?», а «куда идти?» — и то, как прозвали их родовое имение крестьяне — Никудышевка, — красноречиво заключает в себе горестно-иронический ответ. Каждый из братьев окружен «штатом» единомышленников. И царящие между этими «штатами» постоянные скандалы и столкновения, доходящие порой до ненависти, словно в миниатюре отражают те разрушительные процессы, которые протекали в России в последние десятилетия XIX в. и привели, по убеждению Чирикова, к краху «общего национально-государственного отчего дома». При этом нельзя не заметить, что в романе писатель скорбит о судьбе родины, а не злорадно констатирует справедливость своих наблюдений и прогнозов, в чем пытались уверить его недоброжелатели. Еще раньше он признавался: «Во мне стало просыпаться временно усыпленное социальными утопиями национальное здоровое чувство, этот прирожденный каждому народу инстинкт национально-государственного самосохранения»[10]. И когда, будучи уже тяжело больным человеком, Чириков создавал свой последний роман, он прежде всего думал о сохранении величайшего национального образования — России.