С творчеством Евгения Николаевича Чирикова (1864–1932) современный читатель смог познакомиться лишь недавно. Имя художника, не принявшего Октябрь 1917 г. и вынужденного эмигрировать, в советское время замалчивалось, его книги не издавались. Только в 1961 г., когда разрешили вернуться из эмиграции потомкам писателя, появилось единственное переиздание ранних произведений Чирикова — сборник «Повести и рассказы». Однако и после этого упоминания о нем были весьма редки, внимание уделялось только его ранним, остросоциальным произведениям. Все тексты, созданные художником в изгнании, оценивались исключительно как идеологически чуждые, и в целом эмигрантский период рассматривался как свидетельство упадка его творческих сил. Характеристика же начального этапа творчества Чирикова повторяла оценки дореволюционных критиков, которые видели в нем исключительно бытовика, обличающего социальное зло и продолжающего реалистические традиции писателей-шестидесятников. Творческая эволюция, произошедшая в результате совершившегося в его мировоззрении в 1910-е гг. перелома, когда писатель-традиционалист начал превращаться в художника-философа, ориентированного на народно-православные основы русской культуры, была проигнорирована.

Несколько изменило положение дел появление в 2000 г. сборника его прозы[1], где были напечатаны самый злободневный, написанный в эмиграции роман «Зверь из бездны» (1926), вызвавший бурю возмущения во всех слоях эмигрантского общества поведанной о Гражданской войне правдой, легенды и сказания из книги 1916 г. «Волжские сказки», лирические рассказы 20-х гг. и произведения для детей (надо заметить, что Чириков — великолепный детский писатель, творец «животного эпоса» и создатель волшебного путешествия маленького мальчика «В царство сказок»).

Эта книга доказывала, что произведения периода эмиграции стали вершиной творчества писателя. В них в полную силу раскрылось не только его окончательно определившееся мировоззрение, но и художественное мастерство. С годами Чириков сумел выработать и оригинальный стиль, в котором соединились яростные публицистические высказывания, напряженные философские раздумья, скрупулезный исторический анализ с пронзительной лирической интонацией. Произведения, начавшие выходить почти сразу же, как только писатель очутился на чужбине (показательно, что под ними стоят цифры 1921, 1922, т. е. он писал не просто «по горячим следам», а во время самих переживаемых событий), — содержат глубокие размышления автора о судьбе России, попытку разрешить загадки ее бытия, вскрыть пороки и язвы, толкнувшие страну в «бездну». Подробно он рисует трагедию беженства, крушение трогательного и хрупкого мира обычных людей, ввергнутых в круговорот ненависти и преследований, где каждый на какое-то время становился то палачом, то жертвой. И хотя Чириков постоянно подчеркивал, что является не судьей, а лишь свидетелем, описание наступивших хаоса, темноты и повсеместно творимых ужасов и преступлений говорило о том, что чаша мук и страданий, которую ему довелось испить вместе с тысячами русских людей, терзала его душу и не давала застыть в спокойном величии бесстрастного аналитика событий. Постепенно, в течение почти 10 лет готовил он исчерпывающий ответ на вопрос о том, что же привело Россию к пропасти, почему в основание ее будущего были положены тела невинных, а скрепили этот фундамент обман и предательство новоявленных пророков? Ответом стало его последнее и самое масштабное произведение — семейная хроника-эпопея «Отчий дом» (1929–1931).

К этому, можно сказать, жизненному подвигу Чириков готовился давно: еще в 90-е гг. XIX в. пытался определить, какой же путь уготован России, кто станет у кормила — народники или марксисты, кто окажется вождем, способным не только увлечь за собой, но и действительно обеспечить народу справедливое и достойное существование. Размышления на эту тему пронизывают его самые заметные произведения тех лет — повести «Инвалиды» (1897) и «Чужестранцы» (1899). Чуть позже, в пьесах «Евреи» (1904) и «Мужики» (1905) он, затрагивая острые социальные конфликты и обнаруживая их неоднозначность и противоречивость, вскрывал демагогию «друзей народа» и беспардонность «друзей гласности» (так называлась еще одна его пьеса).

Со второй половины 1900-х гг. взгляды писателя кардинально меняются. Создается впечатление, что повесть «Мятежники» (1906) и пьеса «Легенды старого замка» (1906) написал уже другой человек: четко осознавший, что бунт и порывы к немедленному осуществлению справедливого мироустройства чреваты морями крови и чаще всего играют на руку проходимцам от политики, а политика и общественная деятельность всегда увлекали Чирикова. С юности он принимал самое непосредственное участие в народническом движении, за что несколько раз побывал в тюрьме и ссылке, а когда стал членом «Крестьянского союза», неоднократно получал угрозы со стороны черносотенцев.

Однако после 1905 г. писатель охладел к «интеллигентской грызне»[2], как он назовет партийные споры впоследствии. Сам художник в своих воспоминаниях так объяснял этот внутренний переворот: «Лик революции, явленный в Московском вооруженном восстании, искусственно созданном <…> безумстве, окончательно охладил мои чувства, вскормленные наследственным боготворением Великой Французской революции. Всего более меня оттолкнула от профессиональных революционеров демагогическая ложь и неразборчивость в средствах и безжалостность по отношению к трудовым массам, которые они толкают на смерть, в жертву своим фанатическим идеям <…>»[3]. Боль от невозможности облегчить страдания умиравшей от рака матери, которая сумела, будучи оставленной мужем, воспитать и дать образование пятерым детям, разочарование в политических методах борьбы, а также проявление отталкивающих черт в людях, которых он считал своими соратниками (здесь сыграли свою роль разрыв с горьковским издательством «Знание» в 1908 г. и столкновение с коллегами по драматургическому цеху в 1909 г., так называемый «чириковский инцидент»[4], обозначивший межнациональную рознь в интеллигентских кругах), обусловили глубокие внутренние изменения. Теперь в качестве основы жизненного поведения Чириковым утверждаются не протест и социальная борьба, а нравственный стержень и религиозное очищение. То, что с ним произошло, писатель определил формулой: художник победил общественника, расшифровав ее следующим образом: «Я почувствовал себя не просто человеком, а человеком и писателем русским»[5].

В 1910-е гг. Чириков начинает писать своеобразный «отчет» о содеянном в жизни, который воплотился в цикл автобиографических романов о формировании писательской личности — «Юность» (1911), «Изгнание» (1913) и «Возвращение» (1914), вместе с последней частью «Семья» (1924), написанной уже в эмиграции, составивших тетралогию «Жизнь Тарханова». Импульсом к созданию этого произведения послужили душевные — тягостные, но и просветляющие — переживания. После смерти матери, вспоминал художник, «впервые встала передо мною человеческая жизнь в ее роковой трагичности», а предсмертные беседы, которые они вели, заставили «оглянуться на свой пройденный путь, почувствовать малоценность всей прежней революционной суеты и вернуться к вечному: душе человеческой, со всеми отражениями в ней Божеского лица и борьбы индивидуальной, к красоте и чудесам творения Божьего», и он ощутил себя так, «словно сейчас только получил аттестат писательской зрелости»[6].