А Сверр рыбин не боялся.

…рассказать о нем?

Почему бы и нет. Быть может, если Кэри поделится памятью, то ей станет легче?

— Мне было пять, когда отец забрал меня из деревни, — кажется, об этом она уже упоминала. — У нас с ним небольшая разница, два года всего, но…

…тогда Сверр казался ей недостижимо взрослым. И упоительно отважным.

В тот вечер Кэри снова пряталась.

Она сидела в кровати, под одеялом и не спускала взгляда с огромного гардеробного шкафа, дверь которого была приоткрыта. И из щели на Кэри смотрел… кто?

Она не знала.

Он жил в шкафу все время, но показывался только по ночам. Кэри рассказала о нем няньке, а та отмахнулась, велев не придумывать себе глупостей. Нянька спешила на кухню, где давно был готов ужин, а к нему старая повариха, которая сошлась с нянькой, почуяв в ней родственную душу, припасла бутыль сливовой наливки. Нянька предвкушала неспешный ужин и беседу, благо, в доме всегда хватало поводов для сплетен. А Кэри все не желала укладываться.

— Спи, а то леди Эдганг пожалуюсь, — рявкнула нянька и, задув свечу, ушла.

Тотчас с тихим скрипом приотворилась дверь шкафа, и Кэри ощутила на себе пристальный внимательный взгляд.

— Уйди, — попросила она, но тот, кто наблюдал за ней, уходить не собирался. Напротив, она вдруг услышала дыхание, близкое, частое. И словно бы тень по полу мелькнула, подбираясь к кровати.

…если закричать, то кто-нибудь услышит.

Прибежит.

Спасет Кэри.

Но как она ни пыталась, не сумела открыть рта. Сколько она просидела в темноте? Долго, как показалось ей самой. И ответом на молчаливый призыв, открылась дверь в комнату.

— Ты спишь? — спросили ее шепотом.

— Нет, — также шепотом ответила Кэри.

— А что делаешь?

— Боюсь.

Она щурилась, пытаясь разглядеть того, кто вошел в комнату, но видела лишь белое пятно ночной рубашки.

— Кого боишься? — деловито осведомился он и прикрыл за собой дверь.

— Того, кто живет в шкафу…

— Сколько тебе?

— Пять.

Сейчас он скажет, что Кэри уже взрослая и все придумала…

— В пять еще можно бояться шкафа, — он шел к ней и, добравшись до кровати, велел. — Подвинься. Когда вдвоем, оно не так страшно.

— А ты кто?

Кэри подвинулась, подумав, что нянька точно разозлится, когда обнаружит в постели этого мальчишку. Он же, забравшись в постель, нашел ее руку и сжал.

— Твой брат. Меня Сверром звать.

— Кэри, — его пальцы держали крепко, и Кэри, наконец, смогла дышать.

Кто бы ни таился в темноте, теперь он до Кэри не доберется.

— Я знаю, — ответил Сверр, сдавливая ее руку. — Ты выродок. Так мама сказала.

Он обнял ее и поправил одеяло, которое почти съехало на пол. Сверр был худым и очень горячим.

— А твоя мать была шлюхой. Мне нельзя с тобою разговаривать.

Кэри всхлипнула.

Она не поняла многих слов, но звучали те обидно.

— Ты еще боишься? — Сверр вдруг обнял ее и носом в волосы зарылся. — Не бойся. Я никому не позволю тебя обидеть. Я всегда хотел, чтобы мне сестру родили.

Он остался на ночь, и нянечка, заглянувшая в комнату Кэри утром, лишь головой покачала, пробормотав что-то неразборчивое, но наверняка неодобрительное…

— Сверр был хорошим…

Лестница для двоих. Старые ступени и козырек, защищающий от колючего снега. И где-то у подножия ступеней начинаются темные лужи и листвяные ковры, успевшие напитаться осенними дождями, подгнившие, скользкие. Они глотают манное крошево первого снега, не способные напиться.

Брокк вновь поглаживает нос, кончик которого побелел от холода.

И волосы его растрепались.

А на темной ткани пальто виднеются темные же пятна, не то еще от дождя, не то уже от снега. И Кэри осторожно касается шершавого рукава.

— Замерзла?

— Немного, — не настолько, чтобы уходить, пусть бы и дверь была совсем рядом. Темный дуб. Тяжелая бронза вычурной ручки. Патина налетом времени. И непривычное ощущение надежности, словно за этой дверью и вправду дом Кэри.

— Тогда, пожалуй, стоит завершить прогулку.

Брокк толкнул дверь, которая отворилась совершенно беззвучно.

Высокий порог и сумрак холла. В первое мгновение темнота кажется непроглядной, но она отступает, оставляя лужи теней на паркете. Холл огромен и пуст. Он играет с тишиной, то разрушая ее неосторожным звуком, то напротив, гасит их пустотой.

— Неуютно? — Брокк держался рядом. Кэри не нужно было оборачиваться, чтобы ощутить его присутствие.

— Нет… просто… вы не думали, что дома похожи на своих хозяев?

— Продолжайте, — попросил Брокк. — Как вам мой дом?

— Замкнутый.

Заперты шторы, словно дом боится впускать солнечный свет, пусть бы и такой робкий, осенний. Он защищается от мира тонкой тканью гардин, и мутными старыми стеклами, бережет себя от сквозняков, но те все равно проскальзывают, вьются по елочке паркета, тревожат пламя в очагах. А вот оно, запертое, отгороженное коваными решетками, мечется, норовя вырваться из плена. И если это произойдет, дом вспыхнет…

— Замкнутый, — Брокк стянул перчатки, обе, но опомнившись, вновь спрятал руку.

Стыдится ее?

Пожалуй.

— Скорее дом просто-напросто старый…

— И тот, в котором я жила раньше, был немолод. По-моему, все родовые дома стары.

…и в чем-то похожи друг на друга, но в то же время и различны.

— И каким он был?

Брокк сам снял с Кэри шапочку и ее муфту, мягкую, но совершенно не греющую. Только здесь, в доме, Кэри поняла, насколько продрогла. И выглядит наверняка отвратительно…

…а его любовница, должно быть, красива.

— Двуличным.

Брокк попросту вытряхнул ее из пальто и волосы пригладил неловким жестом, и сам же смутился, отступил.

— Объясните?

— Подделки… под позолотой — латунь. Под серебром — железо. Фальшивые картины… и вещи тоже… вазы… статуэтки… когда-то все было дорогим, настоящим, но отец много играл и много проигрывал. Сверру тоже нужны были деньги. Но леди Эдганг не могла позволить, чтобы пошли слухи о… непростом положении рода. Она приказывала делать копии с картин, а оригиналы продавала… или драгоценности… оставалась оправа, а камни заменялись на дешевые. Весь дом был таким. Понимаете?

— Понимаю.

Вечером он вновь уйдет, сославшись на неотложные дела, а то и вовсе не сказав ни слова. И будет ужин в пустой столовой, нарочитая вежливость прислуги и собственное притворство.

— Что-то не так?

— Все в порядке, — солгала Кэри, отстраняясь.

Если попросить, Брокк останется, но… имеет ли она права мешать ему? Он же не спешит уходить. Разглядывает и вновь хмурится.

— Вам надо согреться.

— Вином? — улыбка вышла зябкой.

— Вам не понравилось?

— Нет, но… просто…

Сверр не разрешал Кэри пить, разве что на ее день рожденья, до которого осталось два дня… целых два дня. И еще один, обыкновенный, ничем-то от прочих не отличающийся. А потом снова год… или годы…

— Есть кларет. И яичный ликер. Кофейный, опять же. Моя мама его любила.

Она ушла, когда Брокку было двенадцать, и наверное, это тоже предательство, куда как болезненное. На собственную мать Кэри не держала зла, хотела, но не получалось. Иногда Кэри принималась рисовать себе ее, женщину необычайной красоты, ведь иначе отец не взглянул бы на нее. Но женщина, несмотря на все усилия, получалась безликой.

— Садись.

Брокк передвинул кресло к огню, а когда Кэри села, набросил на колени плед и бокал подал.

— Белое. Попробуй.

От вина исходил мягкий аромат винограда и, пожалуй, свежескошенной травы.

Кисловатое.

Легкое.

И оставляющее пряный привкус, который долго держится на языке. И Кэри наслаждается им, чувствуя себя совсем взрослой. А Брокк сквозь линзу бокала разглядывает пламя. Он стоит вплотную к камину, и огонь почти касается его одежды, но Брокк не замечает опасности. Пауза длится, но оборвавшийся разговор не тяготит, скорее уж нынешнее молчание естественно. И Кэри наслаждается им, вином и теплом, не-одиночеством.