Он был убедителен, ищейка-Кейрен.

Проклятье.

И убежище, такое надежное, разом перестало быть убежищем.

— Скоро здесь появятся нюхачи. И от того, до чего мы с тобой договоримся, будет зависеть и мое поведение, и твое будущее.

— Осмелел, да?

Таннис злилась. На себя. На него.

На скотскую жизнь эту, в которой все шло не так, как должно бы…

— Не грозись, — Кейрен был совершенно спокоен. — Ты не убийца и меня не тронешь. Можешь, конечно, попытаться убежать, но ты ведь прекрасно понимаешь, что бежать тебе некуда. На поверхности тебя ждут и ищут, и кто бы ни нашел, дальнейшая твоя судьба незавидна.

Правду говорит.

Нет, можно попробовать выскользнуть, добраться до папаши Шутгара, заплатить ему, благо, хоть деньги у Таннис имели, а у папаши наверняка есть знакомые в порту. И Таннис спрячут на корабле… отвезут… куда?

На побережье?

А там-то что?

— Побег — не выход, Таннис, — Кейрен опирался на решетку. — Я не позволю тебе сбежать. Да и… представь, что всю оставшуюся жизнь ты проведешь, скрываясь. Каждый день ты будешь ждать, что тебя поймают. Дергаться от малейшего шороха. Вздрагивать, поймав на себе чей-то взгляд. И гадать, как надолго еще хватит твоей свободы.

Он снова прав.

Таннис уже случалось ждать, и она не готова повторить тот свой опыт.

— Поверь мне. Пожалуйста, — Кейрен протянул руку. — И я о тебе позабочусь.

— Свидетельницей?

Таннис коснулась его пальцев, тонких и белых, как у девицы.

— Свидетельницей.

— И ни тюрьмы, ни каторги, ни виселицы?

— Именно.

Холодные. Опять он мерзнет, и надо бы угля подбросить, а жаровню еще ближе придвинуть, хотя она и так вплотную к прутьям стоит.

— Обещаешь?

Верить страшно.

— Клянусь именем рода, — Кейрен коснулся перстня.

Нельзя ему верить.

Ищейка.

Чужак. И помочь он хочет прежде всего себе.

Кейрен вдруг нахмурился и приложил палец к губам. Он вслушивался в тишину, и Таннис поневоле насторожилась. Ей местные звуки были знакомы куда как лучше.

Шелест. Слабый скрежет — вода пробирается по проржавевшим трубам древнего водопровода, которые уходят куда-то вниз. Всхлип и словно бы стон проседающей земли. Редкие обвалы. Шорох крысиных лап… и не только.

Она услышала эхо чужих голосов.

— За тобой?

Кейрен втянул воздух и помотал головой. Значит, за Таннис.

— Решай, — он повернулся к Таннис.

Уйти? Бросить его здесь?

Грент не чурается крови.

Выпустить и…

— Поверь мне, — Кейрен коснулся плеча. — Пожалуйста.

А что ей еще остается?

Глава 20

Бессонная ночь сказалась головной болью, которая то вспыхивала ярко, почти ослепляя, то отступала, оставляя знакомую тяжесть в висках. Стучали молоточки пульса, и Брокк то и дело прижимал пальцы к голове, пытаясь унять эту несвоевременную мигрень.

— Вам плохо? — его жена поднялась.

Сегодня на ней темно-зеленое платье, красивое, но… шилось оно явно для женщины в возрасте. Строгое и тяжеловесное, оно лишь подчеркивало юность Кэри.

Высокая. Стройная.

Изящная.

Девочка, написанная акварелью, дитя не то воды, не то ветра, чье настроение меняется слишком быстро, чтобы уследить за ним. Но Брокку нравится смотреть.

Неуверенность и робкая улыбка.

Рука, которая замирает над его ладонью. Рукава соприкасаются, а пальцы ее ложатся на перчатку.

Выдох. И взмах ресниц. Долгий выжидающий взгляд. Мягкое:

— С добрым утром.

И Брокк отвечает:

— С добрым. Хорошо спалось?

На щеках ее вспыхивает румянец. Знает? Конечно, его присутствие наверняка выдал запах.

— Спасибо, — румянец становится ярким, а пальцы на ладони дрожат. И Брокк чувствует дрожь, пусть бы это и невозможно. Его рука все еще мертва.

Смущение.

И прикосновение к губам, легкое, словно Кэри пытается спрятать улыбку. Или же запереть показавшийся ей неуместным вопрос.

— Вы…

— Я. Надеюсь, не побеспокоил?

— Нет, — она замолкает и смотрит под ноги, на темную ковровую дорожку, на туфельки, выглядывающие из-под юбок. В лестнице два десятка ступеней.

Всего-то два.

А стол чересчур велик, и Кэри оказывается по другую его сторону. Ее руку не хочется отпускать, и возникает неловкая пауза.

Еще вчера Брокк мог позволить себе не замечать жену. А сегодня… слишком быстро все изменилось. Один вечер. Одна ночь. А ему уже невыносимо сложно не разглядывать ее. Тонкая шея — волосы Кэри подобрала, закрутив на затылке строгий узел, — и пара светлых прядок, невесомых, слегка касающихся кожи. Кружево, сквозь которое проглядывает кожа. И тонкая нить вены. Тень на узком плечике… Кэри прикасается к нему, словно ей неудобно, что плечо это обнажено, и хочется подтянуть платье.

Острый подбородок с ямочкой.

Фарфоровые щеки.

Изящный нос с аккуратными ноздрями. Светлые брови и желтые яркие глаза.

— Что-то не так? — она вдруг пугается и подается назад, убирает руку, и Брокк чувствует внезапный ее страх, только не может понять, чем он вызван.

— Вы чудесно выглядите.

Не верит.

Недоверие — тень на ее лице. И ладошка, замершая на горле, прикрывшая острые ключицы.

— Это платье… очень открыто, — она убирает руку и замирает. — Я не привыкла к таким.

Оно лучше, чем те серые, которые Кэри носила прежде. Те делали ее бесцветной.

— Подарок Ее Величества, — тихо добавляет она, опуская взгляд.

— Вам… идет.

— Неправда.

— Неправда, — соглашается Брокк, с трудом сдерживая улыбку. — Но мне показалось, что вам приятно будет слышать.

— Друзья не должны врать, — Кэри сжимает кулачки.

И манжет приподнимается, обнажая худенькое запястье с застывшим рисунком живого железа.

— Больше не буду. Обещаю.

— Спасибо, — она наклоняет голову, благодаря за обещание. Верит, что Брокк его сдержит? Пожалуй… Друзья.

Нелепость.

И единственный шанс удержаться рядом, когда она перестанет в нем нуждаться.

— Если это платье вам не нравится, зачем вы его надели?

Она вспыхивает и сжимает в кулачке вилку.

— Друзья не должны врать, — напомнил Брокк. Настроение странным образом улучшалось, и головная боль не в силах была его испортить. Она вновь отползла, заставив поверить, что вот-вот исчезнет.

— Вы смеетесь надо мной?

Тень обиды. И прикушенная губа. Вздох. И долгий взгляд из-под ресниц.

— Ничуть.

— Другие, — Кэри вздохнула, — нравятся мне еще меньше.

— Веская причина. В таком случае, почему бы вам не заказать платья, которые бы вам нравились?

Удивление. И немой вопрос в глазах.

Кажется, стоит прояснить некоторые моменты.

— Кэри…

Она вздрагивает и роняет вилку, а потянувшись за ней, сталкивает бокал, который падает с оглушительным звоном, взрываясь осколками.

— Простите…

Кэри пытается собрать осколки.

— Все хорошо, — стол слишком велик для двоих, и Брокк не успевает ее остановить. Обходит, присаживается на корточки, перехватывает руку ее, такую неестественно хрупкую. Запястье бледное и косточки выделяются, а ладонь осколков полна.

— Я неуклюжая.

В желтых глазах стоят слезы, и Кэри часто моргает, чтобы не расплакаться.

— Уклюжая. Очень даже уклюжая, — Брокк гладит запястье.

— Опять врете?

— Приходится. Отдай, пожалуйста, пока не порезалась.

Она высыпает осколки на перчатку, и все-таки на коже вспухает красная капля. Кровь расползается по стеклу, окрашивая его розовым, а Кэри завороженно смотрит.

И пульс ее учащается.

— Сейчас, — Брокк не позволяет ей забрать руку. — Вставай.

Встает, смотрит на ладонь, на кровь, и часто-часто дышит.

— Больно?

Качает головой. Живое железо затянуло порез, но кровь осталась. И кажется, именно ее вид пугает Кэри.

Платок. Вода. И едва слышный вздох Кэри. Она не убирает руку, но отворачивается.

— Простите…

— За что?

— Я… этот запах… напоминает.