И вытянувшая его из воды.

Она принесла бомбу, но… в последний миг передумала? Бросила в колодец? Неужели надеялась, что вода остановит истинное пламя? Взрыв был, но были ли жертвы?

Сомнительно.

Кейрен вернулся к лавке и лег. Он смотрел в потолок, считал кирпичи и трещины в кирпичах. Сложный рисунок, в котором, в зависимости от желания, можно увидеть разное. Как и в этой истории.

Если хотели убрать Брокка, то к чему сунулись в Нижний город? Мастер там не появляется. А если нужны волнения, то зачем рисковать, пытаясь добраться до Мастера?

Таннис упоминала о листовках.

Заговорит ли она?

Свидетель и ценный. Но ему не доверяет, что, в общем-то, довольно логично. В Нижнем городе не любят полицию, а тем паче королевских ищеек…

…из трещины выполз паук. Выпустив тончайшую, невидимую глазом паутину, он спустился и повис, перебирая в воздухе суставчатыми лапами.

…почему Кейрена до сих пор не отыскали?

И ищут ли вовсе? С его-то везучестью может статься, что и отсутствие осталось незамеченным. Проклятье… выбираться надо. Убедить девчонку, что ничего ей не грозит, и выбираться.

Кейрен сам не заметил, как заснул. Во сне он вновь стоял в переулке, зажимая нос платком. Но тонкий батист не в состоянии был защитить от вони. Гнили рыбьи потроха, и серые крысы, ничуть не смущаясь присутствием чужаков, ползали по телу. Старый полицейский тыкал в крыс палкой, но они уворачивались и пищали, смеялись словно.

Потом появилась Кейти, рыжеволосая, с наивными голубыми глазами и почему-то в белом бальном платье, но босая. Она плясала, разбрасывая над головой банкноты, и крысы прыгали, хватали их, тащили в норы. Кейрен пытался остановить Кейти, но поймать ее не получалось, а когда он все-таки схватил ее за руку, Кейти вывернулась и вцепилась в ладонь зубами, длинными и желтыми, как у крысы.

И Кейрен проснулся.

Не Кейти — крыса. Серая. Толстая. С длинным лысым хвостом. Она вцепилась в руку и висела. А Кейрен, которого едва не выворачивало от отвращения, рукой тряс, пытаясь избавиться от нее. Молча. Зло. Крыса не отпускала.

— Тварь!

От звука его голоса крыса вздрогнула и разжала зубы, она шлепнулась на пол с мерзким звуком, но прежде чем Кейрен наступил на нее, нырнула в щель.

Тварь…

Проклятье.

— Что случилось? — сонный голос Таннис унял дрожь.

— Ничего.

— Руку покажи, герой, — она встала и подкинула угля в почти погасшую жаровню. — Крыса?

На языке вертелась злая отповедь, но Кейрен сдержался. Не вина девчонки в том, что она пытается выжить, как умеет. Жалеть он ее не станет, но и злится на нее бессмысленно.

— Покажи руку, — буркнула Таннис, вытащив из кипы свертков мешочек. — Если крыса, то укус прижечь надо.

Кейрен высунул ладонь меж прутьев. Живое железо проступило над ранкой, стягивая края.

— Вот как оно… — Таннис смотрела на капельки, которые застывали, превращаясь в кожу. Минута, и от крысиного укуса не осталось следа. — А я прижигала…

Она стояла, взъерошенная, теплая со сна и терла щеку, не зная, что еще сказать.

— Больно было?

— Больно, — Таннис почесала левую ступню о ногу, на ней были вязаные носки из грубой шерсти, такие же, как на Кейрене. Шерсть кололась, и кожа зудела. — Но если не прижечь, то скопытиться можно. На крысах много всякой заразы.

Она вернулась к шкафу и убрала мешочек.

— Есть будешь?

— Буду, — согласился Кейрен.

Из шкафа появилась черная, заросшая копотью, решетка, которую Таннис закрепила над углями.

— Войтех учил готовить на костре. Овсянку?

— Как хочешь.

— Тогда овсянку. Честно говоря, повар из меня дерьмовый, это даже мамаша признавала, руки кривые. Поэтому извини, если что…

— Уже утро?

— А фиг его знает. Может, и утро. Какая разница?

— Никакой, — согласился Кейрен.

Таннис достала котелок, такой же черный, закопченный, как и решетка. Кейрен надеялся, что хотя бы внутри котелок чист, и завтраком его не отравят. Плеснув воды, Таннис поставила котелок на решетку.

— Вообще я овсянку не люблю, — призналась она. — Но мамаша ее готовит постоянно… готовила.

Эта оговорка заставила Кейрена замереть.

— Ты ведь всерьез вчера говорил? — она ворошила угли, поднимая тучи белого пепла.

— Да.

— Если я тебе помогу, то…

— Я заплачу тебе за помощь столько, сколько ты попросишь.

— Рискуешь, — Таннис усмехнулась, вот только как-то нерадостно. — Я ж и десять тысяч фунтов запросить могу…

— Мой род вполне способен выдержать подобные траты. Хотя я надеюсь, что ты проявишь благоразумие.

Пепел летел в котелок, но Таннис данное обстоятельство не смущало, она и вовсе словно забыла о том, что собиралась готовить завтрак. Таннис сидела на скамеечке, подтянув ноги и сгорбившись. Волосы ее падали на лицо, и выражение его было одновременно и растерянным, и упрямым.

— Оставь свои деньги себе.

— Отказываешься?

— Ты славный, — она потерла шею, на которую опустился серый лепесток пепла. — И наверное, привык, что если хорошо заплатить, то… много мне радости будет с этих денег на каторге?

Кейрен молчал.

— Я ведь тебе на пару лет наговорила, верно?

Он кивнул.

— И даже если на прошлых грешках крест поставить, то нынешние… меня ищут.

— Полиция?

— И полиция тоже. Найдут они — повесят. Найдут… не они — прирежут. В лучшем случае, просто прирежут.

Вода закипела, выплеснулась за края котелка, и разозленное пламя плюнуло искрами. Таннис же, сыпанув в воду щепоть крупной каменистой соли, встала.

— Из-за того, что ты провалила задание?

— Да нет. Грент, сволочь, давно меня на расход подписал, — она вернулась с холщовым мешком. — И вашим сдал, чтоб было на кого собак повесить.

Таннис сыпала крупу горстями, и часть летела на угли, сгорала, распространяя по залу невыносимую вонь. Кейрен, которому казалось, что к местным запахам он привык, зажал нос пальцами.

— Это не овсянка… не знаю, что, но не овсянка.

— Да нет, она вроде, — Таннис раскрыла мешок и заглянула внутрь, принюхалась и пожала плечами. — Могу масла добавить, вкуснее будет…

В то, что серую клейкую массу, в которой с трудом проворачивался черпак, в принципе можно сделать съедобной, Кейрен сомневался. Содержимое котелка уже не булькало, но шипело, и запах гари усиливался.

— Проклятье! — Таннис схватилась за ручку ладонью и тут же выпустила, сгорбилась, прижимая руку к животу. — Да что это такое…

— Дай сюда.

Она трясла рукой, упрямо поджав губы.

— Сюда дай.

Кейрен нащупал флягу, в которой уже был не ром — вода. И когда Таннис все же решилась сунуть руку меж прутьев, крепко сжал запястье. Отвернув крышку зубами, плеснул водой на белый рубец ожога.

— Терпи.

Терпела. Смотрела исподлобья, дышала мелко, часто, и по виску ползла капля пота, которую хотелось смахнуть. И вообще желания были странными.

Обнять ее.

И зарыться носом в волосы, стоять, вдыхая терпкий пряный аромат, от которого голова идет кругом. Не отпускать. Утешить.

И Кейрен, наклонившись, легонько подул на ладонь.

— Зачем?

— Просто так.

Мама дула на его ссадины, и боль отступала.

А ладони у Таннис узкие, с кожей жесткой, с трещинами и бляшками застарелых мозолей. Вот старый шрам между пальцами, белая нить, которую тянет смахнуть. И Кейрен, не устояв перед искушением, касается шрама губами. От рук пахнет дымом и паленой кашей.

— Прекрати.

Вид у нее растерянный. И одновременно с этим — несчастный.

— Пожалуйста.

Позже, когда изучит эту руку. Длинные сильные пальцы, ногти ребристые, криво обрезаны, а то и вовсе не обрезаны. Еще один шрам… и не один.

— Откуда?

Таннис больше не пытается руку забрать.

— Да… не помню уже.

Она краснеет, и краска заливает шею, вспыхивают щеки, уши становятся вовсе пунцовыми. А ресницы дрожат, словно Таннис изо всех сил сдерживает слезы.

— Все хорошо?