И народ повалил. О, реклама! О, желание сказки!

Уже прошла церемония открытия и начался фильм, собравший полный зал. Все шло хорошо, раздавались то аплодисменты, то хохот, то наступала тишина, именно там, где надо.

Артисты и все участники картины собрались в боковой зале, с окнами, сверху донизу закрытыми сборчатыми шелковыми занавесями, отогнув которые можно было увидеть мокрый асфальт и летящие последние листья.

Никто бы не узнал в Ирине, мягко-стройной блондинке в длинном синем бархатном платье, браслетах и узорных туфельках суховатую учительницу химии с мышиными хвостиками на затылке. Учительница получилась на славу, так неожиданно вдруг сверкал ее взор из под седоватой челки, так угадывалось ее женское прошлое и не остывший темперамент; сценаристу пришлось даже дописать кое-что для такой химички. Держа в руке бокал шампанского и прислушиваясь к звукам фильма, доносившимся из зала, Ирина пробиралась на цыпочках к Анастасии, которая крепко стояла в кругу кинодельцов и вела коммерческие переговоры. Они давно не встречались, с тех самых пор, как фильм был отснят и велся его монтаж.

Вдруг, словно из-под земли, перед ней появился Виталий. Он был по-прежнему статен и спортивен, но красота его словно пожухла, на лице читалось беспокойство.

— Привет! — произнес он беззаботно, глядя на нее остро и внимательно: как она? готова ли служить ему? Он не вспоминал о ней с того вечера, но, прочитав на афише ее имя, пришел в надежде на авось: вдруг получится?

— Здравствуй, — удивленный взмах умело подкрашенных ресниц и учтивый наклон прически был ему ответом.

— Как жизнь? — бойко продолжал он, оглядываясь. — Как жизнь-то, спрашиваю?

— Жизнь… — протянула она со значением. — Это философский вопрос, — и подняла указательный палец.

И Виталий сломался. Он даже согнулся в спине! Она услышала жалобный стон о том, как ему плохо, как ничего не получается, как его унижают и смеются над ним; и как он искал ее, потому что только она в целом свете, единственная из единственных, понимает его. А ей, мгновенно и мельком, подумалось о том, что этот человек едва не лишил ее жизни, и как следует быть осторожной в своих отчаяниях, навеянных неудачами, которые, может быть, только кажутся таковыми, а на самом деле возносят тебя на ступеньку выше той, где ты стояла до встречи с так называемой «неудачей».

— Ты ослепительна, — проговорил Виталий и вдруг зашептал. — Возьми меня к себе. Я так устал, я больше не могу. Тебе ведь нужен молодой мужчина.

Нелегко было слушать это.

— Je regrett, — ответила она по-французски. — Я сожалею.

И ушла, постукивая узорными каблучками. Понуро, с кислой улыбкой поплелся прочь и он.

Только двое во всем зале увидели и восприняла происшедшее. Первой была, конечно же, Анастасия. О-о, она увидела несравненно больше. Что ее подруга приняла бой и с честью вышла из поединка, утвердилась в чем-то своей душе, это само собой, но не только, не только! На ее глазах Костя Земсков, тот самый, что в упор не видел Ирину, вдруг застыл на месте с бокалом в руках, потом поставил, не глядя, на столик и заходил, забегал, как гончий пес, кругами по зале, откидывая назад длинные светлые волосы. Ближе, ближе, разглядывая ее лицо, ее походку, каждую складочку на бархатном платье.

«Ага, — возликовала Анастасия. — Наша взяла!»

И дальше она увидела, как Костя, такой модный и знаменитый режиссер, взял под локоток Ирину и отвел в дальний угол к самому крайнему окну. Склонив головку, Ирина слушала и подымала брови, как бы удивляясь повороту беседы. «Да, — улыбнулась она в конце его страстного монолога, — Да, я согласна». И приподняв слегка край длинного василькового бархата, удалилась и от него.

— Что? Получилось? Ага! — подкатилась к ней подруга. — Ура!

— Ш-ш-ш, Настенька, тихо, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. На главную роль позвал. Говорил, что все наизусть знает, а вот концовку никак не найдет, даже помощи попросил, как у «зрелой женщины»…

Они обнялись.

— Бросай все и сотвори нам женщину на изломе жизни!

— Ничего не брошу, радость моя, — засмеялась Ирина, — творчество — не заменитель жизни, оно тоже внутри нее.

На сцену перед погасшим экраном они вышли все вместе. Зал шумел, аплодировал. Успех получился полный, значительный. Не впервые Ирина выходила вот так на сцену. Но сейчас… что-то происходило. В зале кто-то присутствовал, кто-то, значительный только для нее. Мягкое излучение шло слева, из партера.

«Клим»- прозвучало в ней.

В ту же минуту это мягкое излучение преобразовалось в мужчину. Он поднялся из ряда слева и направился к сцене. Он встал у подмостков, возле лесенки. Свой сон — сцену, и на сцене — ее, таинственную, в синем — он видел сейчас наяву.

«Ирина» — услышал он.

Едва закончилась торжество, Ирина спустилась в партер. Клим подал ей руку. Они смотрели друг на друга.

— Где-то я тебя встречал, — припоминая, сказал Клим. Грохот вагонов отдаленно прогремел где-то вдали.

Ирина улыбнулась.

— Нет, нет, это невозможно, — и провела пальцами по его ладони. — Ты кто?

— Грузчик.

— А в душе?

— Путник. Где, где я тебя встречал?

У всех на виду он подхватил ее на руки и понес к выходу. Ее руки в кольцах и браслетах обняли его шею.

— Нет, это не первая встреча. Где-то я тебя видел.

— Во сне, — улыбнулась она.

— Не только, не только.

Он опустил ее на пол.

— Ирина?

— Да. Клим?

— Да.

— Наконец-то.

Костя Земсков изумленно смотрел на них. Непосредственный и порывистый, он в толчее оказался возле них.

— Ребята! Ирина! С ума сойти! Какие у вас лица! В жизни не видел! Кто вы друг другу?

— Кто? — взглянула Ирина.

— Две половинки, — ответил Клим. — Нет. Одно целое.

— Давно вы встретились?

— Сию минуту.

Костя присвиснул, промахнул рукой по волосам.

— С ума сойти. Я вас люблю. Вот она, моя развязка!

…Уже сыпался снежок и льдом затягивало акваторию водохранилища. Навигация заканчивалась. Крановщиков ожидал долгий отпуск.

— Ковалева к начальнику Управления, — донеслось по громкой связи, которая была везде: в мехмастерских, в грейдерной, в столовой.

Клим прошел мимо двух морских якорей и появился в приемной начальника.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила секретарь.

Он вошел в кабинет.

— Привет, Клим! — начальник порта протянул ему руку. — Рад видеть в добром здравии. Не надоело дурака валять?

Клим прищурил смеющиеся глаза.

— Допустим. И что?

— Большие дела начинаем с открытием весенней навигации, — проговорил тот. — Прямые перевозки. Проводка морских сухогрузов из Балтики в Москву. Сечешь?

Клим кивнул.

— Высокий класс.

— Берись?

— Пожалуй.

— С Богом!

В тот же день он получил узкий, в одно окно кабинет. Из окна видно было широкое водохранилище, судоходный канал, дальние шлюзы и низкая пойма, уже побелевшая от снега. В тот же день провел совещание, пригласил механиков, капитана рейда. Просидели долго. На нем снова была черная форма с золотым позументом. Лишь руки, рабочие руки крановщика, неловко держали тонкую авторучку. На столе справа светился монитор, все было привычно, по-деловому.

Он засиделся допоздна, и когда вечером сошел по лестнице в вестибюль, на вешалке не было ни одного пальто. Зато по-прежнему сидели два молодца в форме охранника.

— Добрый вечер, — он подал им ключ от кабинета, расписался в тетради и направился к выходу.

И тут его окликнули.

— Капитан!

От окна откачнулась борцовская фигура босса. О, как давно, словно в прошлой жизни видел он этого мощного человека!

— Привет, — Клим пожал ему руку, — какими судьбами? Что, арбузы сопровождаешь на сухогрузах?

— Не совсем, — переступил тот с ноги на ногу. — Интересуемся прямыми перевозками из Балтики в Москву. С кем поговорить, не подскажешь?

Клим изучающе посмотрел на него, качнул головой и усмехнулся.