— Насмотрелись? — я вздрогнул. Гейдрих вошел незаметно. — Что-нибудь скажете?

— Нет. Сказать нечего.

— Очень зря. Я вам показал вершину айсберга, а ведь еще есть Польша, Бессарабия, Прибалтика. Глава Рейхскомиссариата Остланд Генрих Лозе докладывает, что прибалты отлично справляются и без непосредственного участия германских подразделений. Эстония, допустим, благодаря поощряемым инициативам местного населения сейчас вообще свободна от евреев. И не спрашивайте меня, куда они подевались. Совершенно точно не переселены за Урал… Судя по выражению вашего лица, новость не из приятных? Тем не менее вы не протестуете, не требуете немедленного разбирательства и наказания виновных, как поступил бы на вашем месте любой неосведомленный. Отчего?

— Вы же сами сказали, есть санкция, — хрипло сказал я. — Бессмысленно.

— Всегда знал, что вы очень умный человек, — обергруппенфюрер забрал бумаги и фотографии, вновь отправив их в стол. Щелкнул замочком. — Давайте я расширю ваш кругозор. Собственно, в Киеве я контролирую несколько иную и крайне важную операцию. Директиву о проведении «Спецакции 1005» я издал еще полгода назад, в марте, а с конца мая она начала активно проводиться в жизнь под моим личным руководством… Не буду вдаваться в ненужные подробности: если в двух словах, подразумевается эксгумация тел, их сожжение и последующее погребение пепла. Объем работы, как вы догадываетесь, немалый, а оправдание «Спецакции 1005» более чем правдоподобное — подготовка освобожденных территорий для колонизации.

— Вдруг какой-нибудь фермер-переселенец из Шлезвига однажды наткнется на яму с десятком-другим тысяч трупов и поднимет шум?

— Повторяю: правдоподобное оправдание, которому поверили все, включая рейхсфюрера Гиммлера. Настоящая цель несколько сложнее. Вы не особенно удивитесь, если я скажу, что хочу жить? Долго. У меня семья.

— А это-то здесь при чем?! — едва ли не со стоном сказал я. — Мы имеем геноцид в России и неимоверное количество жертв! Помните, как после Великой войны союзники хотели засудить за военные преступления Вильгельма Гогенцоллерна и его приближенных? Только благодаря королеве Нидерландов Вильгельмине Оранской его не выдали французам! Очень сомневаюсь, что вы, я или Гиммлер найдем убежище в Голландии, подобно бывшему кайзеру! После… После этого!

— Успокойтесь и дослушайте! — прикрикнул Гейдрих. — Понимаю ваши чувства, но сейчас нет времени на эмоции. Итак. Я хочу жить. Вы тоже, все-таки пятеро детей. Равно и многие другие, осознающие, что кризис Германской империи на пике, и если тотчас же, немедля, не принять самых радикальных мер, мы окажемся на короткой дороге в никуда. В ничто, в пропасть, из которой уже не выберемся. Версальский договор покажется манной небесной…

— У вас есть конкретные предложения? — я наконец взял себя в руки. — Этот странный вопрос о предположительном составе кабинета… Такие решения принимает фюрер!

— Фюрер, — эхом повторил Гейдрих. — Мы давали ему личную присягу, верно? «Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и как канцлеру Рейха, в верности и смелости…» Присягу можно и нужно трактовать так: в сложившихся условиях нам должно хватить верности и смелости спасти фюрера.

Молчание. Мне дали время осмыслить последнюю фразу. Толкование в контексте действительно получается донельзя широким.

— Временное отстранение от непосредственного руководства, — вкрадчиво сказал Рейнхард Гейдрих, выждав минуту. — Подчеркиваю, временное. Изоляция. Попутно убрать всех, кто оказывает на него неблагоприятное влияние. Начать мгновенно и жестко ломать устоявшуюся систему. Чистка партийного аппарата в стиле Сталина, беспощадная и решительная, нам есть чему поучиться у лидера большевиков. Дать армии возможность вести войну без вмешательства… Скажем так, без вмешательства политиков: достаточно четко определить цели, которых мы хотим достигнуть в войне, но без фантазий наподобие прорыва в Персию через Кавказ. Вот конкретные предложения.

— Вы не шутите? — я непроизвольно охнул. — Это государственная измена в дистиллированном виде!

— Неправда. Это выполнение присяги… Доктор Шпеер, я вас не неволю. Если угодно, я прямо сейчас прикажу Вагницу отвезти вас на аэродром. Отдам документы и фотографии, чтобы вы предъявили их фюреру и попросили объяснений. Если объяснения вас удовлетворят, расскажите о моем вероломстве, и мы больше никогда не увидимся. Мое дело будет рассматривать не Народный трибунал, а Высший суд СС, вас не привлекут к очным ставкам в качестве свидетеля обвинения, там своя кухня… Согласны?

— Не согласен, — отрекся я. — Мать с отцом воспитали меня в дореволюционных традициях, и я испытываю отвращение к доносительству. Даже в самых благих целях. Я не уйду, пока не получу внятных разъяснений!

— Извольте, — обергруппенфюрер сцепил пальцы замком, опершись на них подбородком и поставив локти на столешницу. — В Вермахте существует заговор. Настоящий заговор против Адольфа Гитлера. Имена называть не стану, это второстепенно. Армейская оппозиция действующему режиму существовала всегда, но оставалась сравнительно безобидной: глухое ворчание в среде офицерской элиты, осуждение партийных бюрократов и чрезмерного усиления СС как альтернативного вермахту вооруженного формирования и так далее. Большинство недовольных сдерживает присяга, однако есть и радикалы, готовые действовать. Добавочно, поддержка такого рода настроений в Министерстве иностранных дел, Министерстве экономики, среди промышленников, отлично знающих, каковы перспективы… Эту информацию до сегодняшнего дня я держал исключительно для себя, не отправляя выше: зачем? Вы первый. Нет, второй посвященный. После Константина фон Нейрата, формально моего непосредственного начальника по протекторату Богемия и Моравия.

— …Готовились однажды выступить в качестве спасителя отчизны? — съязвил я. — Раскрыть подготовку к мятежу в подходящий момент?

— В том числе, — преспокойно согласился Гейдрих. — Это вопрос политики. Но после событий под Москвой я подумал, что энергию армейских оппозиционеров следовало бы направить в нужную сторону и их руками спасти Германию, при этом оставаясь в тени.

— Удобно, — я откинулся на спинку кресла и покачал головой. — При неудаче заговора виновниками оказываются военные, при успехе — вы выходите на одну из первых ролей в государстве. Позвольте узнать, а кем вы себя видите в последнем случае?

— Э-э… — мне показалось, что Гейдрих чуть заметно улыбнулся. — Рейхсфюрером, не более. Я честолюбив в меру. При том, что структуру альгемайне-СС лучше всего будет ликвидировать как бесполезную и потенциально опасную в новых условиях. Важнейшие подразделения выделим в отдельные ведомства, а остальных разгоним. Оставим только Ваффен-СС, боевые части. Это пока лишь предварительные наметки, не более.

— Хорошо. А кем вы видите меня в данной схеме?

— То есть как — кем? — обергруппенфюрер не мигая посмотрел мне в глаза. — Канцлером Германии. При ваших-то изумительных организаторских способностях и небанальном мышлении!

— Канцлером? — я потянул за воротничок рубашки. — Но… Как же фюрер?

— Фюрер останется фюрером. Символом. Кресло рейхспрезидента резервируется за ним.

— Декоративная должность рейхспрезидента, не способного принимать важные решения? A’la Пауль фон Гинденбург?

— Временно, — сказал Гейдрих. — Временно. Пока мы не наведем порядок, не избавимся от паразитической партийной прослойки и не отыщем способ прекратить войну с наименьшими для Германии потерями. Теперь готов выслушать ваши соображения, доктор Шпеер…

Адольфу Гитлеру я обязан всем — стремительной и успешной карьерой архитектора, возможностью проектировать и строить то, что хотелось, а не тратить время на скучнейшие частные заказы. Обязан триумфом «главного зодчего империи», чьи сооружения простоят столетиями — Цеппелинфельд, Конгрессхалле и стадион в Нюрнберге, «новая» рейхсканцелярия, множество незавершенных проектов, которые я хотел бы увидеть оконченными еще при своей жизни. Наконец, благодаря фюреру я стал одним из первых лиц государства, ответственным за его будущее и будущее народа Германии.