В голосе Степанова раздражение. Кутасов морщится. Что это он так Костю шпыняет? Правду ведь можно сказать по-дружески. Что-то Тимофеич в последнее время часто срывается.

Степанов тоже понял, что обидел товарища. «Нервы, нервы, Иван, подводить начинают», — подумал он и замедлил шаг. А когда поровнялся с Богдановым, примирительно заговорил:

— Ты, Константин, не обижайся. Я вырос в этих местах, здесь босым бегал. А если и говорю иногда резко, так я же не дипломат. И пойми, в нашем деле полагается действовать как сорока: десять раз осмотреться— раз клюнуть.

— Ладно, чего там, — хмуро отозвался Богданов. Случалось, Степанов разговаривал с подчиненными

грубовато, был крут. Понимал и сам — не дело это, не дело. И частенько в душе бранил себя. Но одно он знал твердо: легко и приятно быть добреньким. Только в это лихое время, когда рядом ходит слепая смерть, доброта часто оборачивается злом.

Еще долго брели они вдоль дороги. В одном месте из-под ног Степанова ошалело выскочил крупный, длинноухий заяц-русак.

— Эх, мать честная, — сокрушался Степанов, — закуска сбежала. Жаль, стрелять нельзя, был бы наш.

— Моя бабка говаривала, что встреча с зайцем не к добру, — посмеиваясь, заметил мимоходом Кутасов.

— Так, может, вернемся? — мрачновато пошутил Богданов.

Уже стемнело, когда подошли они к развилке дорог.

— Будем ждать здесь, — сдвинув на затылок шапку, глухо прогудел Степанов. — Сюда подойдет Архип. Он и поведет нас дальше, в деревню.

Погода вконец испортилась. Заморосил мелкий дождь. Разведчики спрятались под густой елью, где было сухо. Стали ждать.

Прошел час, второй, — никто не появляется, только по-прежнему льет дождь, да глухо шумит лес. Кутасов и Богданов сидят нахохлившись, смотрят угрюмо. Время течет медленно, мучительно медленно. Начинает донимать холод, зябнут мокрые ноги. Богданов часто ворочается и хмуро посматривает на командира. Тот внешне спокоен, курит.

— Может, этот Архип девятый сон видит, — угрюмо и не без ехидства бурчит Богданов. — Решил, так сказать, от греха подальше. К тому же погода мозглая. От беды и святые убегали.

— Ты что, Константин, жалишь, как слепой овод. Еще человека не видал, а уже судишь. Не рано ли? — говорит Степанов.

Богданов тяжело вздыхает.

— Это я так… к слову. — Он искоса смотрит на рассерженного Степанова.

— К слову? Не много ли пустых слов на ветер бросаешь?

Богданов замолкает. И принимается переобуваться.

Какое-то время сидят молча. Потом Кутасов шутливо толкает Богданова. Тот знает — очередной анекдот.

Степанов сидит хмурый, туча тучей. И вскоре прерывает их:

— Тише, вы, черти, полно языки-то чесать. Смотрите!

По дороге идет человек. Он внимательно посматривает по сторонам и старательно обходит лужи и выбоины. На развилке останавливается и осматривается. Потом лезет в карман, достает кисет, неторопливо свертывает цигарку и негромко стучит кресалом.

— Побудьте здесь! — наказывает Степанов, вылезая из-под ели. — Это, наверное, Архип.

Спустя короткое время послышался условный свист — звал Степанов. Делал он это искусно, подражая птицам. Кутасов и Богданов пошли на свист командира.

Рядом с ним они увидели низкорослого, худенького старичка с редкой бородкой и жиденькими вислыми усами. Лицо, иссеченное морщинами, высокий прямой лоб и большие, острые и немного усталые глаза, лучившиеся добротой.

На старике была выцветшая от времени и непогоды стеганка, холщовые брюки и драные кирзовые сапоги.

— Ну, так что же, — добродушно заговорил старик грудным и низким голосом, который никак не вязался с его хилой фигурой, — будем знакомиться?

Дед снял шапчонку.

— Ну и голосина, — подивился Богданов.

Новый знакомый радушно протянул маленькую, грубую от работы руку и пробасил:

— Архип. — Потом решил, что его не расслышали, и снова повторил: — Архипом зовут, значит.

— А как вас, дедушка, по отчеству? — поинтересовался Кутасов.

— По отчеству-то, — оживился дед, — по отчеству Семеновичем буду. Только меня чаще Архипом кличут.

Степанов достал махорку, но дед решительно остановил его:

— Накась, вот, мил человек, попользуйся моей. Отпробуй, махорка добрая и страсть крепкая. Раньше-то я сам ее сеял.

Дед с готовностью протянул Степанову старенький замусоленный кисет. Однако махорки нашлось лишь на две закрутки.

— Это и весь твой запас? — посмеиваясь заметил Степанов. — Негусто!

— Ничего, ничего! Мир не без добрых людей, — хорохорился дед.

Он улыбнулся, собрав у подглазья морщинки, и чуть пожевал губами.

— Ну так что же, пошли! Мешкать нельзя, — вдруг встрепенулся он, — время не ждет. Идти, видать, прямиком придется. Не то погода прояснится, а в деревню, как я понимаю, надо тишком прийти.

Степанов внимательно посмотрел на съежившихся товарищей и скомандовал: «Пошли, ребята, и побыстрей!»

— А далеко идти-то, Архип Семенович? — спросил Богданов.

— Чтоб далеко не скажу, но и не рядом. Так что поспешать, пожалуй, надо.

Впереди идет Архип, по-стариковски семеня ногами, напряженно прислушиваясь к шорохам. И всякий раз, когда у кого-нибудь под ногами хрустнет сухой валежник, испуганно озирается. В лесу стелется дым, тянет гарью, где-то горит лес. Архип заметно волнуется.

— Ты что, дедушка, все оглядываешься? Разве здесь так опасно? — спросил Кутасов и отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Архип пристально, с лукавинкой в глазах посмотрел на Кутасова.

— Да как тебе сказать, мил человек, давно в этих местах не был, промахнуться побаиваюсь. В народе-то как говорят: старый ошибся — стало быть, из ума выжил, а молодой — ума не нажил. Вот я и не хочу осрамиться. Ну, а если лишний раз оглянусь, ничего не потеряю. Отец мой, помню, так говаривал, — пробасил Архип, продолжая путь, — кто, мол, часто по сторонам смотрит, больше видит. Вот так-то, милок!

— Верно, Архип Семенович, — добавил Степанов, — только чудаки прут напролом.

Идти становится все труднее. Надоедливая морось бьет в лицо, застилает глаза.

Последний участок пути основательно изматывает. Мешки становятся тяжелыми, лямки режут плечи. Хочется присесть, отдышаться и отдохнуть, но Архип все торопит и торопит: побаивается, как бы не проглянула луна. Он идет по каким-то одному ему ведомым петляющим тропам.

— Темное облако на небе долго не держится, — замечает он.

Ветер завывает в верхушках деревьев и сбрасывает с них крупные капли дождя. Темень густо обволакивает лес.

Богданов пробирается прямо через кусты, даже не пытаясь обходить их.

— А ты бы кустики-то в обход, милок. Не то совсем мокрым будешь, — наставляет дед.

— Мокрого не промочишь, — бурчит Богданов и продолжает путь. Он еле идет, ноги у него подкашиваются. Вскоре он снова падает и, потрогав рукой рассеченную бровь, зло ворчит.

— Черт те где эта злосчастная деревенька. Петляем, как зайцы. Прямиком называется.

Архип слышит, как чертыхается Богданов, и, должно быть, обижается. Он приостанавливается, трогает почему-то рукой кадык и негромко басит:

— Ты, мил человек, ершистый больно да поперечный какой-то! Кого винишь-то, а?

А потом добродушно добавляет:

— Оно, конечно, в темноте дорога всегда длинней кажется.

— Он у нас такой, — насмешливо говорит Степанов, — семь раз упадет, восемь поднимется.

Но вот лес поредел. Пошло мелколесье, а спустя короткое время они вышли на всполье, где ветер заметно усилился. Впереди замелькали редкие и неяркие огоньки.

— Слава богу, — обрадовался Архип. — Ну, вот и она!

Все облегченно вздыхают. Степанов наказывает подготовить оружие, уложить пожитки, чтобы не гремели, и самим не говорить ни слова.

— А вы не волнуйтесь, — успокаивает дед, — все будет ладно. Теперь только идите тихо, шаг в шаг, чтобы ни одна собачья душа не пронюхала. Ну, так поспешайте за мной вон к той баньке. Видите?

Осторожно, краем деревни, через заросли ольховника, дед привел их к бане. Рядом с ней рос невысокий, но довольно кряжистый и густокронный дуб. Ветер так яростно обрушивался на него, что ветви глухо били по замшелой дощатой крыше.