Получать приказ о казни мужчины или женщины всегда неприятно. Приказ о казни Маты Хари не вызвал у меня чрезмерного волнения. На самом деле я уже присутствовал на обоих закрытых судебных заседаниях военного трибунала и поэтому знал, за что и как судили знаменитую танцовщицу.

Третий военный трибунал возглавлялся элегантным полковником Санпру [Альбер-Эрнест Сомпру], бывшим главой республиканской гвардии, и находился в зале суда присяжных. Закрытое судебное заседание было действительно абсолютно закрытым. Никто, совсем никто не мог проникнуть в зал, и я был единственным офицером, которому разрешили присутствовать на дебатах.

Часовые не позволяли приближаться к двери ближе, чем на десять метров, и никакой шум снаружи, как и никакое влияние, не могли нарушить спокойствие и величие этого столь внешне грозного военного правосудия, но столь холодного и беспристрастного по своей сущности.

Прежде, чем начать рассказ, давайте предупредим читателя, что, если мы собираемся дать детали – наиболее точные – в пьесе, комедии и драме, в которой Мата Хари сыграла свою самую большую звездную роль, то нам невозможно будет рассказать обо всем. Все еще есть вещи, которые нельзя сообщать общественности, и к тому же не стоит называть имена некоторых французов – хороших французов – которые были связаны с жизнью танцовщицы.

Тем не менее, как я и сказал об этом в начале книги, правда будет разоблачена и представлена совсем голой – так, как любила показывать себя и сама танцовщица.

Мата Хари называлась своим настоящим именем Маргарета-Гертруда Зелле, то есть леди Маклеод. Она находилась в разводе со своим бывшим мужем, голландским офицером капитаном Маклеодом.

Голландка по происхождению, она была главным образом космополиткой по духу. Мата танцевала не только во всех столицах, она посетила – слишком близко – все штабы, и она следовала за руководителями армии на большие маневры во Франции, в Силезии и в Италии.

Среди гражданских лиц, как мы об этом уже сказали, она была, в лучшем случае, близка с наиболее высокопоставленными людьми, проживавшими в Париже, Берлине и Риме.

В день объявления войны Мата Хари была в Берлине. Она завтракала с префектом полиции в модном ресторане. Но в тот же день, воющая, неистовая толпа окружила заведение. Было трудно из него выйти. Префект взял танцовщицу в свою служебную машину и проехал с ней по главным артериям прусской столицы.

Этот факт был признан шпионкой.

– Как вы оказались в машине префекта полиции Берлина в день объявления войны? – спросил ее председатель военного трибунала.

– Я познакомилась с префектом в мюзик-холле, где я играла. В Германии полиция имеет право цензуры на театральные костюмы. Меня сочли слишком голой. Префект пришел посмотреть на меня. Вот так мы и познакомились.

– Хорошо. Вы затем поступили на службу к шефу немецкого шпионажа, который вам поручил миссию в Париже, вручил вам тридцать тысяч марок и зарегистрировал вас как Х-21.

– Это правда, – отвечала танцовщица. – Я получила такое имя, чтобы связываться со своим другом, и тридцать тысяч марок. Но эти тридцать тысяч марок были не зарплатой шпионки, но вознаграждением за мои милости, так как я была любовницей шефа службы шпионажа.

– Мы это знаем. Но руководитель шпионажа был очень щедр.

– Тридцать тысяч, это же был мой прейскурант. Мои любовники мне никогда и не давали меньше.

– Из Берлина вы приехали в Париж, проехав через Бельгию, Голландию и Англию. Мы были в состоянии войны. Что вы собирались делать у нас?

– Я хотела перевезти мою мебель из отеля в Нёйи.

– Пусть, но потом вы поехали на фронт, где остались на семь месяцев, потому что вы присоединились к госпиталю в Виттеле.

– Это правда. Я хотела, оставшись в Виттеле, где я не была медицинской сестрой, посвятить себя бедному русскому капитану, капитану Марову, который ослеп. [Встречаются также написания Марцов и Маслов] Я хотела искупить грехи своей разгульной жизни, посвятив себя облегчению недуга несчастного офицера, которого любила. Даже только одного единственного человека, которого я любила.

Факт кажется точным. Капитан Маров, русский офицер, сильно пострадал, и Мата, кажется, испытывала к нему настоящую привязанность. Она о нем нежно заботилась и давала ему деньги. Этот офицер, по словам графа Игнатьева, который о нем знал, был в то время в монастыре и якобы был ранен в начале войны.

Я всегда вижу перед собой Мату Хари, прямо на скамье подсудимых. Очень высокая, стройная, лицо узкое, как лезвие ножа, внешность порой жесткая и неприятная, несмотря на ее красивые голубые глаза и правильные черты.

В ее голубом платье, с очень глубоким декольте, со шляпой-треуголкой, кокетливо военной, она не испытывало нехватки в элегантности, но абсолютно была лишена грации, что казалось удивительным для танцовщицы. Она была настолько немецкой и по форме, и по сердцу…

Сильнее всего в ней поражали ее полный решимости вид и сильный ум, который она постоянно демонстрировала.

Она не отрицала ничего, в чем ее упрекало обвинение, и у нее был ответ на все. Она любила объявлять себя порочной. Когда ее называли Мессалиной, она не вставала на дыбы; она оспаривала только одно обвинение: куртизанка – да, а шпионка – нет.

У Маты Хари была очень оригинальная психология. Мужчиной для нее был только офицер любого звания и любой национальности.

– Все, кто не офицеры, – провозглашала она, – меня не интересуют. Офицер – существо особое, кто-то вроде артиста, живущего на свежем воздухе среди разрывов снарядов, и всегда одетого в соблазнительный мундир. Да, у меня были многочисленные любовники, но все они были красивые солдаты, храбрецы, всегда готовые сражаться и одновременно всегда любезные и галантные. Для меня офицер составляет особую породу. Я никого не любила, кроме офицеров, и меня никогда не интересовало, был ли он немецким, итальянским или французским.

Это странное направление мысли, цинично продемонстрированное танцовщицей, было, возможно, высказано ею, чтобы польстить военным, заседавшим в трибунале. Но оно спровоцировало только чувство отвращения.

– Давайте вернемся к вашему активному существованию, – сухо сказал ей полковник, председатель суда. В Виттеле вы узнали о многом, и вы не прекратили переписку с Амстердамом. Ваши действия породили подозрения, вы почувствовали за собой слежку, испугались и быстро вернулись в Париж.

Полковник продолжал:

– Вы посещали офицеров, летчиков. Вы были очень близки с некоторыми из них, и эти храбрецы видели в вас честную женщину. Именно на подушке вы узнавали о местах, где мы собирались высадить во вражеском тылу агентов, собирающих для нас сведения. Вы потом сообщили эти точные сведения немцам, и они, таким образом, смогли расстрелять много наших солдат.

– Это верно, что с фронта я переписывалась со своим любовником, который был уже не в Берлине, а в Амстердаме. Это не моя вина, что он был начальником разведывательной службы, но я ему не сообщала ничего.

Этот ответ, значение которого следует оценить, показывает линию защиты, использованную шпионкой.

Председатель военного трибунала затем задал ей вопрос, который был намного серьезнее, чем другие.

– Когда вы были на фронте, вы знали о приготовлениях к наступлению 1916 года?

– Я узнала с помощью друзей, офицеров, которые готовились к чему-то, это точно. Но даже если я бы хотела, я не смогла бы проинформировать немцев, и я их не предупредила, потому что не могла.

– Между тем вы всегда переписывались с Амстердамом при помощи дипломатической миссии, где были получены ваши письма, которые вы, как считается, писали вашей дочери.

– Я писала, я это признаю. Но я не посылала сведений.