Да… Они тогда были абсолютно уверены, что все это временно. Побить дружинников разок, другой — и перестанут они лезть не в свое дело. И били. Но мы тоже были упрямые. И потом у нас еще была идея. Понимаете, когда нас впервые собрали и сказали, что мы, комсомольцы, должны поставить на место хулиганов, пьяниц и дебоширов, что это позор, когда хулиганы командуют на улице, а молодежь стоит в стороне, для нас это прозвучало как дело первостепенной важности, как возможность проявить свою твердость, свое мужество, как наш долг, наконец!

По вечерам мы дежурили в пикете. Не каждый день, конечно. Дружина нашего цеха дежурила один раз в неделю, по субботам. Только тогда еще была шестидневная рабочая неделя, и по субботам мы работали… Бежишь, бывало, в субботу побыстрей домой, умоешься, переоденешься, причем надеваешь, как говорится, выходную форму, и опять бегом в пикет… А в пикете собирается вся наша группа: парни, девчата, лейтенант милиции и с ним два сержанта и, конечно же, парторг нашего цеха Хромченко — невысокий такой, худощавый. Руки и лицо у него в шрамах — это он в танке горел. Он во время войны замполитом в танковой бригаде был. Сколько уж лет прошло, а запомнились мне эти вечера на всю жизнь. Понимаете, там какая-то особая атмосфера создавалась, я бы сказал, торжественная и в то же время напряженная… Как перед боем, наверное. А комиссар — это мы парторга называли комиссаром — рассказывал нам о танковых атаках, прорывах, о фронтовой службе, в которой, как он любил говорить, — вся сила солдата. Мы ходили на танцы, выводили оттуда подвыпивших, нарушавших порядок, патрулировали по улицам. Иногда нам доставалось. Но и мы давали сдачи. Так что постепенно отношения, так сказать, налаживались, хотя синяков на этой почве появилось немало, да и удары ножом иногда тоже бывали.

Ходил я тогда еще в морской форме, и сам потанцевать был не прочь. И лет мне было тогда немногим больше двадцати. Во время одного из дежурств на танцплощадке познакомился с девушкой хорошей. Нина ее звали. Студентка. Дружили мы. Вместе на танцы ходили, в кино, по городу гуляли. Однажды в субботу проводил я Нину домой. Постояли у подъезда. Хотел я подняться с ней до самой квартиры, она на третьем этаже жила. Но она не разрешила. «Сама, — говорит, — добегу, не надо меня больше провожать».

Не надо так не надо, попрощались, пошел домой. Общежитие наше далековато было, так что добрался туда только часов в двенадцать. Товарищи уже спали. Я тоже лег спать. А в полвторого приехала за мной оперативная машина из милиции. Вахтер мне потом рассказывал: входят два милиционера и спрашивают, в какой комнате Климашов живет. Он им говорит, что напрасно они на меня плохое думают, а они: «Не твое, отец, дело. Ты лучше скажи, когда он домой пришел, спокойным был или возбужденным, трезвым или пьяным?» Он опять о том, что я хороший… А они: «Сами знаем, что хороший, но нужен он нам сейчас очень, и побыстрей, так что показывай, где живет». Разбудили они меня. С одним я был немного знаком, в райотделе он нас, дружинников, несколько раз инструктировал. Спрашиваю, в чем дело. «Некогда, — говорит, — одевайся быстро, поедем, по дороге поговорим». Надо так надо, одеваюсь, но никак не пойму, в чем дело. Скорей всего, думаю, дружину срочно собирают. Наверно, какое-нибудь опасное преступление произошло и наша помощь нужна. Поехали. В машине опять спрашиваю, в чем дело, а они почему-то разговор в другую сторону уводят: где сегодня вечером был да с кем был, когда вернулся, кого встретил, когда возвращался. Отвечаю, а сам беспокоиться начинаю. Зачем они мне допрос устраивают? Я уже в то время разбирался, когда просто разговор, а когда под видом разговора допрос настоящий идет. Машина остановилась. Попросили меня выйти. Смотрю: больница. Ничего не понимаю. Если дружинников собирают, привезли бы в отделение, если на меня что-то плохое подумали, тоже в отделение привезли бы. А здесь — больница. Идем в больницу. Подошел оперативник к дежурному, тот нас, видимо, уже ждал, потому что сразу протянул халаты. Накинули мы эти халаты и идем за дежурным. Вводит он нас в палату, гляжу: Нина лежит. Лицо бледное, белое, как полотно, смотреть страшно. Все это так неожиданно было, что слова вымолвить не мог. Стою, смотрю на нее и с места сойти не могу. «Два ножевых ранения в спину», — говорит оперативник.

И эти слова как-будто разбудили меня. Медленно подошел к постели, опустился на колени. «Как же это так? — спрашиваю. — Кто тебя?..» Она только и сказала: «Те, что тебя встречали…» — и сознание потеряла. Ну, врач нас тут быстренько из палаты вытолкнул. И сразу же меня оперативники трясти начали: о ком это она, откуда ты их знаешь, где живут?.. Тон у них сразу изменился, и тут только я понял, что это же они на меня думали, что я мог Нину ножом ударить. Но я даже нисколько тогда не обиделся. Только злость меня охватила страшная. «Знаю, — говорю, — где живут, поехали».

И помчала нас машина по ночному городу. Едем, молчим. Я просто говорить не могу, а они это видят, тоже молчат. Откуда я знал этого, который ножом? Мы с ним еще весной познакомились, в мае это, кажется, было. Я тогда тоже Нину домой проводил и шел к себе в общежитие. Только от ее дома отошел, догоняют меня двое. Один плотный, среднего роста, лет двадцати, другой — поменьше, щуплый. Догоняют они меня и одновременно подходят с двух сторон, так что я оказываюсь между ними. Тот, который поменьше, сквозь зубы цедит: «Послушай, матрос, ты, наверно, с ножом ходишь?» И сразу оба ко мне в карманы полезли, один с одной стороны, второй — с другой. Не понимаю, чего они ко мне пристали. Я ведь парнем крепким был и довольно легко с ними двумя мог бы справиться. Очевидно, думали, что я испугаюсь. Но я тогда испугался не особенно. Вырвался, ударил того, который побольше. Второго не успел. Убежали они. Вперед по улице побежали. Я гнаться за ними не стал, но теперь уже иду осторожно, по сторонам посматриваю. Кто знает, могут они меня подстеречь уже не вдвоем, а, скажем, вчетвером или впятером… Квартала два прошел, слышу впереди где-то возня, вскрикнул кто-то. Подхожу ближе, присмотрелся: трое парней возле девушки стоят. Двое из них те, с которыми я встречался, третий — новенький. Прикидываю: с тремя управиться тяжело будет, но девчонку выручать надо. Побежал я к ним, а сам думаю, что завтра на работу приду с хорошим синяком под глазом. На большее, чем хороший синяк, я почему-то в то время не рассчитывал.

Увидели они меня, мои старые знакомые, сразу в сторону и бегом за угол технического училища, там как раз проходной двор был. Третий парень с девушкой остался стоять. Я, конечно, понял, в чем дело. Что же ты, говорю я ему, такой здоровый, не мог с двумя балбесами справиться! А он: «Растерялся я… А ты когда побежал, я подумал, что ты тоже из их компании». Парнем он оказался неплохим. Мы с ним потом подружились. Он тоже на флоте служил. Зовут Саша. Но здесь растерялся или, попросту говоря, струсил. А они успели у девушки часы сорвать.

Ладно… Стоим, думаем, как быть дальше. Решили в милицию не заявлять, а сами с этим делом разобраться. Знаете, такое кастовое пижонство: если два матроса решили разобраться с какими-то хулиганами, так неужели они этого не сделают без помощи милиции? Решили так: район не особенно большой, и если как следует поискать, хоть одного из них да встретим. А тогда, как говорится, и выясним отношения.

С тех пор мы с Сашей, как только у нас свободное время бывало, прогуливались непременно в этом районе. И что вы думаете, встретили. Буквально на том самом месте, где они у девчонки часы сорвали. Одного встретили, того, который побольше. Он как раз выходил из дверей технического училища, за угол которого они тогда забежали. Вышел он из дверей, идет по улице, а мы так это аккуратно к нему подходим: «Здравствуйте, мол, не забыли ли вы нас? Ведь мы с вами где-то встречались…» Он, конечно, делает вид, что не узнает и вообще не понимает, в чем дело. Берем под руки, ведем туда, где народу поменьше и популярно объясняем, какими неприятностями грозит ему вся эта история.