Мисс Аллан минуты две стояла в отдалении, смотря на молодую пару, так мирно отдыхавшую в креслах. Она не могла решить, беспокоить их или нет, но потом, как будто что-то вспомнив, пересекла холл. Звук ее шагов разбудил Теренса, он сел прямо, потер глаза и услышал, как мисс Аллан обратилась к Рэчел.

— Что ж, — сказала она, — это очень мило. В самом деле, очень. Помолвки прямо-таки вошли в моду. Нечасто бывает, что две пары людей, до того совершенно незнакомых друг другу, встречаются в одной гостинице и решают пожениться. — Она замолчала и улыбнулась; сказать ей, видимо, было больше нечего, поэтому Теренс встал и спросил, правда ли, что она закончила свою книгу. Кто-то ему сказал, что это так. Ее лицо осветилось, она повернулась к нему с более оживленным выражением, чем обычно.

— Да, думаю, я вполне могу сказать, что закончила ее. Если не считать Суинберна — «От Беовульфа до Браунинга»: мне лично больше нравятся два «Б». «От Беовульфа до Браунинга», — повторила она. — Думаю, такое заглавие может привлечь взгляд в станционной книжной лавке.

Она и в самом деле очень гордилась тем, что закончила книгу, ведь никто не знал, сколько ей для этого понадобилось решимости. Она считала, что труд получился неплохой, учитывая, как она волновалась из-за брата, работая над рукописью. Она не могла удержаться от того, чтобы рассказать о книге еще хоть немного.

— Должна признаться, — продолжила она, — что, если бы я знала заранее, сколько классиков в английской литературе и какими многословными умудряются быть лучшие из них, я ни за что не взялась бы за эту работу. Ведь мне позволено всего семьдесят тысяч слов.

— Всего семьдесят тысяч слов! — воскликнул Теренс.

— Да, и надо что-то написать о каждом, — добавила мисс Аллан. — Это как раз и трудно — о каждом написать по-другому. — Тут она решила, что достаточно поговорила о себе, и спросила, собираются ли они участвовать в теннисном турнире. — Молодежь весьма увлечена им. Он продолжится через полчаса.

Она помолчала, смотря на них добрыми глазами, а потом заметила, обращаясь к Рэчел, будто вспомнила нечто помогающее отличить ее от других людей:

— Это вы та удивительная девушка, которая не любит имбирь. — Однако теплая улыбка на ее немолодом стоическом лице заставила их почувствовать, что она вряд ли запомнит их как личности — в них она видела все новое поколение.

— И я с ней вполне согласна, — произнес женский голос у них за спиной: миссис Торнбери услышала последние слова об имбире. — В моем сознании он связан с нашей ужасной старой тетушкой (бедняжка, она тяжко страдала, нехорошо называть ее ужасной), которая давала его нам, детям, а у нас не хватало смелости сказать, что мы его не любим. Приходилось выбрасывать имбирь в кусты — у нее был большой дом под Батом.

Они медленно пошли через холл, но были остановлены Эвелин, которая налетела на них, сбежав с лестницы, как будто ее ноги так спешили догнать их, что вышли из-под ее контроля.

— Послушайте! — воскликнула она со своим обычным воодушевлением, хватая Рэчел за руку. — По-моему, это восхитительно! Я с самого начала догадывалась, что это случится! Я видела, что вы созданы друг для друга. Теперь вы мне все должны рассказать: когда это будет, где вы поселитесь… Вы оба счастливы до невозможности, да?

Однако всеобщее внимание переключилось на миссис Эллиот, которая семенила энергично, но неуверенно, держа в руках блюдо и пустую грелку. Она прошла бы мимо, но миссис Торнбери приблизилась к ней и остановила ее.

— Спасибо, Хьюлингу лучше, — ответила миссис Эллиот на вопрос миссис Торнбери, — но он трудный больной. Желает знать свою температуру, если я говорю — тревожится, а если нет — подозревает худшее. Вы знаете, каковы мужчины, когда они болеют! Потом, конечно, здесь нет необходимых удобств, и, хотя доктор Родригес очень предупредителен и хочет помочь, — тут она таинственно понизила голос, — чувствуется, что до настоящего врача ему далеко. Если бы вы навестили его, мистер Хьюит, — добавила она, — это его взбодрило бы, я уверена: целыми днями лежать в постели, да еще эти мухи… Но мне пора, я должна найти Анджело. И здешняя пища… Конечно, когда на руках больной, хочется, чтобы все было безупречно. — И она поспешила прочь в поисках метрдотеля. Заботы об уходе за мужем наложили скорбную морщинку на ее лоб, она была бледна, выглядела несчастной и еще более беспомощной, чем обычно, а ее взгляд стал еще рассеяннее и блуждал, ни на чем не останавливаясь.

— Бедняжка! — воскликнула миссис Торнбери и сообщила, что Хьюлинг Эллиот уже несколько дней болен и единственный имеющийся здесь врач — брат хозяина гостиницы, или, как сказал хозяин, он единственный, чье право называться врачом — вне подозрений. — Я знаю, как противно болеть в гостинице, — заметила миссис Торнбери. — Во время свадебного путешествия я провела в Венеции шесть недель с брюшным тифом. И все-таки я вспоминаю эти недели, как счастливейшие в моей жизни. Да-да, — сказала она, взяв Рэчел за локоть, — сейчас вам кажется, что вы счастливы, но это ничто по сравнению с тем счастьем, которое будет потом. И поверьте, мне легко было бы найти в своей душе зависть к вам, молодым! Ваше время куда лучше нашего, скажу я вам. Оглядываясь назад, я с трудом верю, что все так изменилось. Когда мы были помолвлены, мне не позволялось гулять с Уильямом наедине и в комнате с нами всегда должен был кто-то находиться; насколько помню, я была обязана показывать родителям все его письма, хотя они его тоже очень любили. Да, можно сказать, они смотрели на него как на сына. Я поражалась, — продолжала она, — вспоминая их строгость к нам, когда видела, как они баловали своих внуков!

Стол был опять накрыт под деревом, и, заняв свое место у чашек, миссис Торнбери кивала и делала призывающие знаки до тех пор, пока не собрала довольно много людей, в том числе Сьюзен, Артура и мистера Пеппера, гулявших в ожидании турнира. Шепот ветвей, полноводная река под луной, слова Теренса — все это вспомнилось Рэчел, когда она сидела, пила чай и слушала речи, которые лились так легко, так ласково, так гладко-серебристо. Долгая жизнь, многочисленные дети обкатали миссис Торнбери, как гладкий речной камешек, стерли все признаки индивидуальности, оставив только старость и материнство.

— А сколько вам, молодым, предстоит увидеть! — продолжала миссис Торнбери. Она охватывала своими предсказаниями и своим материнством всех присутствующих, хотя среди них были Уильям Пеппер и мисс Аллан, которые тоже обладали немалым жизненным опытом. — Видя, как изменился мир на протяжении моей жизни, я не могу положить пределов тому, что может произойти в следующие пятьдесят лет. О нет, мистер Пеппер, я ни в коем случае с вами не согласна, — засмеялась она, перебивая его мрачное замечание о том, что все меняется только к худшему. — Знаю, что мне полагается быть настроенной так же, но, боюсь, я думаю иначе. Они будут гораздо лучше, чем мы. Безусловно, все говорит за это. Я вижу вокруг женщин, молодых женщин, обремененных домашними заботами, которые осмеливаются делать то, о чем мы и помыслить не могли.

Мистер Пеппер считал ее сентиментальной и неразумной, как все старухи, но ее манера обращаться с ним, будто он был своенравным престарелым ребенком, покоряла и обезоруживала его, поэтому он мог ответить лишь забавной гримасой, которая больше походила на улыбку, чем на выражение досады.

— И они остаются женщинами, — добавила миссис Торнбери. — Они многое дают своим детям.

Говоря это, она слегка улыбнулась Сьюзен и Рэчел. Им не нравилось, что их объединяют в одну категорию, но обе немного смущенно улыбнулись в ответ, и Артур с Теренсом тоже переглянулись. Благодаря миссис Торнбери они почувствовали себя в одной лодке и смотрели на своих суженых, сравнивая их. Невозможно было объяснить, как у кого-то могло появиться желание взять в жены Рэчел; невероятно, что кто-то готов провести всю жизнь со Сьюзен; но, несмотря на такое различие своих вкусов, они не желали друг другу зла; каждый даже нравился другому за оригинальность выбора.