Зажиточные хлеборобы жили тут сытно, в довольстве, и кулаков насчитывалось больше, чем в какой-либо другой станице на Дону. Ежегодно Гундоровская провожала на царскую службу полк отборнейших казаков, преимущественно из числа богатеев, и служили они верой и правдой, за что не раз удостаивались высочайшей похвалы. К службе гундоровцы относились с особой хваткой; по натуре, кулацкому воспитанию слыли лютыми, самолюбивыми и кичливыми. Уж если начальство посылало их на усмирение бунта или наведение порядка в какой-нибудь промышленный район, плохо приходилось рабочим: ни сердце, ни рука казака не знали пощады. Из Гундоровской вышло много офицеров и георгиевских кавалеров.

После Великой Октябрьской социалистической революции и установления Советской власти на Дону станица притихла, затаилась в ожидании новых событий. В числе первых стала она готовиться к мятежу. Готовилась тихо, коварно, твердо, основательно.

Мы знали, что из себя представляла Гундоровская: верные люди сообщали о тайно зреющем заговоре, но установившаяся там тишина усыпила многих советских партийных и военных работников.

Задержка двух подвод с оружием, предназначенным для гундоровцев, факты антисоветское агитации еще раз напомнили о подготовке восстания в станице. Думали направить туда для выяснения обстановки и несения гарнизонной службы красногвардейский отряд. Но член  окр исполком а Алешин — делегат от Гундоровской — горячо убеждал командование:

— Подобная мера обострит обстановку. Надо поговорить с казаками по душам. Сам поеду и уговорю не восставать против Советской власти. Их сбивают с толку офицеры.

Члены окрисполкома поддержали это предложение. Для разговоров «по душам» послали комиссию. С Алешиным поехал член окрисполкома Черноморов — делегат от станицы Митякинской. В Гундоровской они собрали сход на площади. Первое же слово «товарищи», обращенное к казакам, вызвало злобные выкрики:

— Станишний хряк тебе товарищ!

— Ишь, товарищ объявился... Проваливай отселева!

Делегаты пытались пересилить шум, но площадь угрожающе ревела: «Долой!»

Кто-то из офицеров крикнул:

— Бей большевиков! Разгоняй Советы!

Крик подхватили сотни глоток, и вот уже озверевшая толпа угрожающе наваливается на трибуну. Алешин и Черноморов сброшены на землю. Их место заняли офицеры. Кто-то ударил в церковный колокол. Над кипящей площадью поплыл тревожный гул набата. И все, кто стояли тут, бросились по улицам, выхватывая на ходу из плетней колья, отыскивая припрятанные винтовки, шашки, наганы. Гундоровская восстала.

В ночь на 17 апреля Каменский красногвардейский батальон уже шагал ускоренным маршем на станицу. Штаб приказал немедленно восстановить там порядок, выловить и наказать виновных. С рассветом подошли к хутору Малая Каменка. Все тихо, мирно, кажется, и нет под боком мятежной станицы.

В хуторе узнали: мятежникам пришла ночью подмога. Казаки Луганской и Митякинской станиц тоже восстали и, организовав вооруженную банду в 300–400 человек, направили ее в Гундоровскую. Дело осложнялось, но мы решили продолжать свой путь. К станице подошли днем, когда уже солнце поднялось ввысь над горизонтом и заметно припекало. Остановились на высотке, окопались, стали вести наблюдение. Отсюда станица, словно на ладони: видно, как копошится она муравейником, как скачут во все концы верховые. Но в наших цепях царит какое-то сонное спокойствие: бойцы  улеглись в тени и, потягивая цигарки, судачат кто о чем, некоторые разулись, подняв на штык для просушки портянки. Впереди, опоясывая станицу, протянулись окопы гундоровцев. Обе стороны, лежа или сложив рупором ладони, лениво передразнивали друг друга:

— Эй вы, краснопузые, зачем пожаловали к нам?

— На вас, подлецов, поглядеть, — отвечали наши.

Командир батальона Прилуцкий послал парламентера с запиской: сдаться без боя, сложить оружие. Казаки прислали своего представителя для ведения переговоров и выяснения условий капитуляции. Начался обмен посланиями, нудные переговоры, длившиеся около двух часов. На самом же деле мятежники и не думали сдаваться, а просто хотели выиграть время и дождаться подкрепления из других хуторов. Вскоре на позиции приехали Щаденко, Бувин, Литвинов. Разыскав Прилуцкого и узнав, в чем дело, Щаденко пришел в негодование: опять переговоры, опять начали нянчиться с контрой! Припав к биноклю, он с минуту смотрел на станицу, а потом рывком подал бинокль Прилуцкому.

— На, смотри! Они тебя водят за нос, а сами стягивают силы.

Действительно, по дороге со стороны Михайловского и других хуторов на рысях подходили конные сотни.

— Полчаса им на размышление, — зло бросил Щаденко, — и, если будут артачиться, взять станицу штурмом.

Прошло полчаса. Гундоровская молчала. Прилуцкий скомандовал, и из орудия пыхнул дымком первый выстрел. Над высокими пирамидами тополей повисло белое текучее облачко шрапнельного разрыва. Мятежники ответили. Началась перестрелка, и вскоре разыгрался настоящий бой. Скопив значительные силы пехоты и кавалерии, белоказаки бросили их в обход В то время, когда мы отражали атаку гундоровцев, их конница переправилась через речку Больше-Каменку и вышла у хутора Больше-Каменка в тыл нашим цепям. Положение создалось критическое. Некоторые молодые, необстрелянные бойцы, узнав об окружении, бросились назад. Эту беду заметили только тогда, когда значительная часть беглецов уже вынырнула на бугре. Бросив все, с несколькими пулеметчиками мы побежали паникерам наперерез. Но  у тех ноги работают быстрее: они бегут налегке, мы же тащим пулеметы. Вижу — отступающих не нагнать; тогда выкатываю пулемет на горку и, припав к прицелу, даю длинную очередь над головами. Остановились, заметались на месте, а потом камнем попадали наземь.

— Марш назад! — кричат им пулеметчики. — Иначе плохо будет.

Предупреждение подействовало. Медленно, нехотя, но все же встают, бредут назад и, присоединившись к цепям, открывают огонь по мятежникам.

Расставив пулеметы по флангам, красногвардейцы сдерживают густые цепи атакующих белоказаков и одновременно медленно отходят: надо вырваться из кольца и занять оборону на новом месте. Но противник понял наш маневр по-своему, как бегство, и стал еще яростнее атаковать, предвкушая легкую победу. Удар в лоб поддержали внезапным броском свежие силы с хутора Каменка, вышедшие нам в тыл. Пришлось залечь и открыть круговой огонь по атакующим. От нашей цепи до Каменки метров триста ровного полынного ската, все видно, как в степи. Бегущие выделяются четко. Многие казаки одеты по-домашнему, их линялые белые рубахи ярко маячат среди темных фигур. Сквозь узкую прорезь прицела вижу даже их заморенные, с раскрытыми ртами, потные лица, и мне жаль становится этих людей, обманутых богатеями.

Но долго размышлять нельзя. Вот уже кто-то нетерпеливо кричит:

— Пулеметчики, что же вы?

И запрыгало, задрожало тяжелое металлическое тело «максима», на кончике ствола заплясало бледное, с редким дымком пламя. Оно мигало часто-часто, лизало жадно верхушки сизой полыни, и по полю заметно ходили легкие волны кланяющегося от струй свинца низкорослого донника.

Атака отбита. Оставив убитых и раненых, белоказаки отхлынули. Когда мы стали подбирать их, набрели на казака, который приходил к нам парламентером. Взглянув на бескровное, искаженное от боли лицо, я вспомнил, как этот человек всего только два часа назад спустился к нам в окоп, чтобы выполнить мудреные обязанности дипломата. Его онемевшее от страха лицо, жалкая, блуждающая улыбка и трясущиеся, натруженные руки выражали  растерянность и недоумение. Ему, как и полагается при дипломатических переговорах, предложили закурить. Взяв щепоть махорки, он долго вертел негнущимися пальцами цигарку, просыпая ее содержимое на колени стираных-перестиранных шаровар.

— Восстали, подняли, значит, руку на Советскую власть? — спрашивал его Прилуцкий.

— Будто так, — продолжая улыбаться, ответил он и, порывшись за пазухой, достал пакет. — Велено передать.