Принц помолчал, потом взглянул на Вету.

- Знаете, когда я понял, что я никогда не был нужен матушке? – спросил он полушепотом. – Когда сразу после ареста она пришла ко мне в камеру и сказала, что…. Она поверила в мою виновность – сразу, без всяких доказательств. Ей нужен был лишь повод. Я всегда был не таким, как ей хотелось, я был – плохим мальчиком, понимаете? Слишком шумным, слишком независимым, слишком требовательным, слишком еще Бог знает каким. Не таким, как ей было нужно. И самым удобным оказалось поверить этому – так легко и просто, так быстро. Мать – отреклась, мать – предала, Вета…

Он умолк. Вета робко погладила его по плечу.

- И поэтому когда ко мне - помните? – почти сразу пришли вы, Вета, я этому не поверил. Мать сказала, что не верит мне, а вы - что верите. Вы тогда вернули мне веру в себя и в то, что я все-таки не сошел с ума и правда не виновен в том, в чем меня обвиняли. Вы вернули мне – меня…

У нее загорелись щеки.

- Что вы, принц, - пролепетала девушка, - я всего лишь…

- Всего лишь вернули меня к жизни, - закончил Патрик. – Хотя именно от вас я тогда ожидал этого меньше всего.

Сердце ее томительно сжалось. Вот он, момент, в который можно сказать – все. Сказать, наконец, о том, что она носила в себе уже больше года. Вот прямо сейчас – протяни руку и коснись его руки.

«Вряд ли я смогу увлечься ею», - всплыли в памяти слова, произнесенные год назад. Как много они, оказывается, значат. Несмотря на все, что пришлось пережить, несмотря на то, что их связывала теперь чужая смерть и тайна. Вета смотрела в лицо принца, освещенное бликами пламени и понимала, что сказать ничего не сможет. И так же отчетливо понимала она, что дороже этого человека у нее нет никого на свете.

Она пойдет с ним до конца. И если в конце пути они еще смогут остаться рядом – она скажет ему все. Потому что сказать сейчас – значит обязать и связать его из благодарности… а этого ей не нужно. Потом, потом…

«Дура, - опять прозвучал в сознании голос. – Лови момент, потом у его ног будут заморские принцессы и лучшие девушки королевства. Сейчас, когда рядом нет никого, когда он всеми покинут и нуждается в помощи – только сейчас. Потом будет поздно».

Вета тряхнула головой. Нет.

- Ничего особенного я тогда не сделала, - сказала она твердо. – Но речь не об этом, Патрик. Что мы будем делать дальше? Ну, я имею в виду, когда доберемся до столицы.

Патрик долго молчал.

- Честно – не знаю, - признался он, наконец. – Пока… пока я думаю только о том, как добраться до цели. Впрочем, нет, неправда, я думал об этом. Но… единственное, что мне приходит в голову, - он фыркнул, - это прямо вот так прийти во дворец, вызвать Гайцберга на дуэль и убить его. Знаете… есть у нас такой старый обычай: короля может вызвать на поединок наследный принц, если ему кажется, что король… словом, если он обвинит короля в серьезном преступлении против страны и короны. Ну, а в моем случае – куда уж серьезнее…

- Не так уж и плохо, по-моему, - нерешительно заметила Вета.

- Ну да… только более вероятным будет другой исход: герцог, меня увидев, умрет со смеху, и таким вот образом я своего добьюсь.

- Почему? – запротестовала Вета. – Вы же лучший фехтовальщик королевства, Патрик, - и умолкла, понимая, как глупо звучат ее слова.

- … был, - невесело улыбнулся принц. – Год назад.

Вета опустила глаза.

- Я даже не знаю, что будет лучше и вернее, - тихо проговорил Патрик. – Поднять в стране восстание? На это нужно время и нужны силы… и оружие. И после всего этого один отряд королевской гвардии разобьет наше крестьянское войско в считанные минуты. Искать помощи за границей? Туда еще нужно попасть. Просить помощи у тех лордов, кто остался мне верен? Это идея, но и риск – огромный. Я прикидываю сейчас, к кому могу обратиться и у кого попросить помощи, и понимаю, что… что ничего не понимаю. По пальцам можно пересчитать тех, в ком я уверен… почти уверен… и дело все в этом самом «почти», потому что права на ошибку я не имею – это будет означать провал и гибель. Если хоть кто-то из тех, кому я доверюсь, решит, что выгоднее меня предать, мы пропали. Я в растерянности, Вета, - признался он. – А я должен действовать наверняка. И быстро – пока еще есть шанс. Едва только все успокоится, едва гвардия принесет присягу новому правителю – пусть даже и регенту, я не смогу законным путем добиться ничего. А добиваться незаконно, кровью или силой… - он умолк, а потом прошептал: - Это будет подло.

- И вы даже сейчас думаете о чести? – вскинулась Вета. – После того, как подло обошлись со всеми нами? После того, как…

- Вета, поймите, - Патрик взял ее за руку, - если мы станем действовать такими же методами, как они, - он мотнул головой в сторону предполагаемого запада, - то мы станем такими же, как они. И чем мы тогда будем лучше? Чем мы будем иметь больше прав на… на все это? Только тем, что оказались более изворотливыми и хитрыми? Поймите же, дело не в праве силы – дело в праве… в праве права. В праве крови и справедливости. Вы понимаете меня?

Вета покачала головой, глядя на него, не отнимая руки:

- Ваше высочество, вам когда-нибудь говорили, что вы… - она запнулась.

- Что я дурак? – закончил он, смеясь. – Говорили, конечно. Вы будете две тысячи триста тринадцатая.

- И тем не менее, - решительно сказала она, - нам придется действовать… не всегда законно. Вы это понимаете?

- Да, Вета, - он грустно улыбнулся. – Понимаю. Но это нас никак не оправдывает, верно?

* * *

Они снились почти каждую ночь…

Сначала приходила Магда. Она была такая живая, веселая и счастливая, что во сне у него сжималось сердце. Она брала его за руки, смеялась, поблескивая белыми зубами, и говорила, что он ни в чем не виноват, что они обязательно поженятся, и что у них будет девочка – маленькая и славная, похожая на Изабель милой улыбкой и ямочками на щеках. И Патрик облегченно вздыхал, потому что вот ведь она, и можно больше не расставаться, и не нужно никого бояться, и теперь они всегда будут вместе. Он никому, совсем никому ее не отдаст. А если отец будет против их свадьбы… да нет, не будет, он обязательно увидит, какая Магда славная и хорошая, и все поймет.

Сны эти были столь реальны, светлы и ласковы, что просыпаться не хотелось. Несколько раз принца будила Вета – он кричал во сне. Часто, проснувшись, он обнаруживал, что ресницы его и щеки мокры от слез, и стоило больших трудов скрыть это от девушки.

Под утро снился Ян. Он не говорил ничего, просто смотрел – внимательно и по-доброму. Патрик не мог понять, чего он хочет, но точно знал, чего хочет сам – чтобы никогда в их жизни не было той проклятой поляны, перевернутой кареты и выстрелов, бешеной скачки, чтобы Ян не падал, заваливаясь набок, не обвисал тяжело в его руках. Снова и снова принц кричал: «Подожди!» - но Ян уходил, ускользал, и слышался топот конских копыт, и шепот «Уходи…», и снова свистели выстрелы… И если сны с Магдой приносили радость и горькое облегчение, то те, в которых ему виделся Ян, изматывали все тяжелее наваливающимся чувством вины и утраты.

Однажды приснился отец-король. Почему-то совсем седой, сильно и резко постаревший – наверное, таким он был в последние месяцы жизни. Карл смотрел на сына молча, но без досады – а потом протянул руку и погладил его по щеке. А Патрик, увидев отца, вскрикнул – и, задыхаясь от боли, проснулся… и долго потом лежал молча, незрячими глазами глядя в темноту.

Отец… Мысли о нем терзали день и ночь. Неужели так и умер - не простив, не поверив? Неужели проклял сына за то, чего он не совершал? Отец… Чего бы только ни отдал Патрик за то, чтобы увидеть его, проститься, еще раз услышать родной голос. Это навсегда…

Патрик стал бояться засыпать. Все чаще он оставался караулить у костра, давая Вете возможность отдохнуть. Девушка пыталась было протестовать, требовала разделить ночь на равные части, но Патрик по-прежнему большую часть времени проводил на ногах, оставляя себе лишь пару часов, чтобы не свалиться окончательно. И даже эти два часа не приносили ему облегчения, и все чаще он просил Магду и Яна во сне: «Возьмите меня с собой!» - а они, смеясь, ускользали…