В теплой комнате грязные капельки скатывались с волос, с рукавов и воротника куртки. Патрик равнодушно смотрел на эти капельки. Ему очень хотелось спать, а медленный, бесконечный звук капающей на стол воды мешал закрыть глаза и провалиться в сон. Полосы крови на руках, на одежде были еще сырыми и неприятными на ощупь. Прошел едва ли час, а казалось – сто лет с того момента, как, срывая голос, он закричал что было сил, как пытался удержать маленькое, но удивительно тяжелое тело Джара, как потянул на себя нож – и тот выскочил из раны, выплеснув фонтанчик крови. Ругань охранников, голоса, крики – все слышалось словно издали, все заслонил этот всплеск и широко открытые глаза мертвого Джара. А потом все стало резко все равно, и было уже неважно, куда и зачем его ведут. Очень хотелось спать…

Из тупого оцепенения выводил звук шагов и голос. Комендант мрачно расхаживал по кабинету из конца в конец и от души матерился.

- Я не понимаю, чего вы добиваетесь, - сказал Штаббс, наконец, остановившись напротив него. – Объясните, может, я пойму, наконец?

- Вас что-то не устраивает? – спросил Патрик, не глядя на него.

- Меня не устраивает все! – комендант резко развернулся к нему. – Все! С того самого дня, как вас привезли сюда!

- Я-то здесь при чем? – пожал плечами Патрик. Глаза закрывались сами собой.

- Послушайте, - комендант посмотрел на него. – Я вообще не пойму, вы жить хотите?

- При чем здесь это?

- При том, что я не могу бесконечно вас прикрывать! Вы постоянно ввязываетесь в истории, на которые я не могу, не имею права закрывать глаза. Ведь недели не проходит – то одно, то другое. То драка. То стычка. То грубость охране. То побег. То еще что-нибудь. Вы переходите все границы, Дюваль.

- Я? – зевнул Патрик. – По-моему, как раз наоборот.

- И постоянно с вами что-нибудь да случается, - продолжал Штаббс, не слушая его. – Я понимаю ваше стремление устранить несправедливость, везде, где увидите. Но ведь кончаются такие истории почти всегда одинаково, вы это сами видите. У вас хоть какое-то чувство безопасности есть? Или вы махнули рукой на свою жизнь?

Патрик подумал.

- Не знаю, - честно ответил он.

- Не знает он! А отвечать потом – мне! А шишки посыплются на мою голову, если с вами здесь что-нибудь случится! И ведь случится, обязательно случится, если будете так продолжать. Дело кончится тем, что на вас ополчится весь лагерь, и что потом мне с вами делать – опять прятать в карьере? Я не могу закрывать глаза на ваши выходки и делать вид, что все это пустяки, потому что иначе остальные будут думать: если можно одному, то можно и мне. Эти постоянные нарушения дисциплины! Эти грубости охране! По правилам за такое полагаются плети!

- Да я, по-моему, и так уже, - усмехнулся Патрик.

- И так уже, - проворчал комендант. – Было бы и так уже, вы бы здесь не сидели. На девять из десяти ваших вольностей я закрываю глаза, но ведь так продолжаться бесконечно не может. Дело кончится тем, что вас просто запорют здесь насмерть. Если бы каждую вашу выходку я наказывал так, как полагается, на вас бы уже места живого не было. Вам мало было истории с побегом? Вам мало драки с этим, как его… ну, неважно? Я же вижу – вы едва на ногах держитесь. Нет, вы продолжаете, - он споткнулся, - выеживаться. Зачем вы наживаете себе врагов, если этого можно избежать? А сегодня – так это вообще… я ни минуты, кстати, не сомневаюсь, что нож, который достался этому несчастному Альхейру, был предназначен вам!

Патрик стиснул зубы и опустил голову.

- То, что вы живы еще – случайность, поймите. До сих пор вас не убили ночью лишь только потому, что боялись…

- Чего? – усмехнулся Патрик невесело.

- Последствий, Дюваль! – резко сказал комендант. – Последствий! Но я не могу защищать вас вечно. Рано или поздно это поймут, и тогда… а ведь у вас есть друг. Вы хотите, чтобы его постигла та же участь? Его могут зарезать просто по ошибке… он ведь постоянно прикрывает вас, вытаскивает из всех историй, его могут убрать просто потому, что он мешает. Вы хотите для него такой судьбы?

Штаббс пристально посмотрел ему в лицо.

- Ваша собственная жизнь, как я понимаю, вам уже не дорога. Но вы рискуете и чужой жизнью – тоже, поймите это! Угомонитесь, Дюваль, перестаньте лезть на рожон, утихните! Вы думаете, плети и столб – это самое страшное, что здесь есть?

- Нашли чем пугать, - едва слышно проговорил Патрик.

- Каторжники, знаете ли, - проговорил Штаббс, пристально глядя на него, - это не противники на фехтовальном турнире и не оппозиция на государственном уровне. Они народ простой и незатейливый. Даже если вы выживете, вы на всю жизнь останетесь калекой. Вы хотите этого для себя?

Патрик закрыл глаза. Ему было все равно.

Комендант крепко выругался еще раз. Потом вышел ненадолго и, вернувшись, положил на стол большой кусок хлеба, поставил стакан с молоком, тарелку с чем-то горячим и аппетитно пахнущим настоящей едой.

- Ешь, - сказал он тихо.

Патрик сидел все так же прямо, только лицо его чуть дрогнуло. Ароматный, свежий запах хлеба и мяса сжал внутренности спазмом.

- Благодарю, я не голоден, - очень спокойно проговорил он.

Штаббс придвинул к нему тарелку.

- Гордым быть почетно, мальчик, - сказал так же тихо. – Но не лучше ли остаться в живых? Ешь.

* * *

Первая неделя мая прошла в ожидании. Весенняя грязь наконец подсохла, и распутица уже не могла помешать установившемуся конному пути. Что-то неясное носилось в воздухе; слухи ползли, словно дым от низового пожара, вспыхивая то там, то тут самыми неожиданными предположениями. Говорили об амнистии. О том, что будет война. О том, что скоро у короля родится сын-наследник, а значит, что-то да последует за этим, что-то изменится в судьбе обитателей рудника. Ян, выслушивая очередное предположение, только улыбался.

В воскресенье утром, едва прозвенел сигнал подъема, лагерь загомонил – и затих неожиданно. Даже охранники не ругались, и не слышно было обычных проклятий. И колокол – сигнал на работу – никак не может прозвенеть, и мучительное ожидание вот-вот должно взорваться – но чем?

Многие клялись, что своими глазами видели, как от главных ворот к дому коменданта шел покрытый пылью человек. Незнакомый, в гражданской одежде. А каждый новый человек здесь – перемена в чьей-то судьбе. Все шло как обычно, но каторжники, занятые каждый своим делом, время от времени поднимали голову и прислушивались.

Ян, скрестив ноги, сидел на нарах и пытался зашить расползавшуюся по шву рубашку. Расползалась она исключительно от ветхости, но надежда, как известно, умирает последней. Облизывая исколотые иглой пальцы, Ян шепотом чертыхался. Патрик, как обычно, лежал, отвернувшись к стене.

- Успеть бы до колокола, - вслух вздохнул Ян и зашипел: - А-а-а-а, черт!

- Эй, - крикнул кто-то. – Принц, ты там где? Тебя комендант хочет!

- Нежно хочет? - хмыкнули рядом.

- И так хочет, и этак… Эй, уснул, что ли?

Принц молча поднялся, сунул ноги в башмаки и вышел. Ян проводил его обеспокоенным взглядом. Комендант хочет, значит... А зачем?

За окнами раздались крики, топот множества ног, захлопали двери, кто-то даже выстрелил, словно в панике. Ян вскинул голову. Что случилось?

Грохнула дверь, в барак ворвался незнакомый парнишка и ликующе заорал:

- Братва, король умер! Помилование будет!!

В бараке загомонили, задвигались. Ян выронил иголку, не поверив услышанному. А мальчишка тем временем приплясывал и кричал:

- Помилование будет! Король умер, люди!

И выбежал, хлопнув дверью. Голос его зазвенел уже во дворе, ударила дверь соседнего барака…

Очнувшись, Ян отшвырнул рубаху и вскочил. Охнув от боли в отсиженной ноге, выскочил из барака и, не обращая внимания на идущих навстречу солдат, которым полагалось кланяться, кинулся к комендантскому домику. Охранника у входа, против обыкновения, не было. Ян влетел в дверь, промчался по коридору – комендантский денщик заступил было дорогу, но потом махнул рукой, только проворчал что-то вслед, - рванул дверь комнаты. Фон Штаббс сидел за столом и что-то писал. Услышав стук двери, он поднял глаза и, не удивившись, сказал невозмутимо: