Я попытался пригладить торчащие во все стороны седые клочья — и внезапно хрипло расхохотался над собой. Я вдруг поймал себя на том, что новая забота — необходимость привести себя в порядок — моментально вытеснила из моей головы все прочие соображения. Да, подумал я, Игорь Кострецкий действительно гениален. Его изобретение — красота, стильность и ухоженность, возведённые в ранг государственной политики — пожалуй, лучше охраняет существующий строй, чем любая — даже его собственная — карательная система. Пока мужчины вынуждены заботиться о внешности, им не до революций.

2

Ещё немного о себе.

Как-то неохота выглядеть перед россиянами совсем уж закоренелым холостяком-упырём. Нет, я не такой. В своё время и я был женат, и, представьте себе, аж два раза! Фарс и трагедия. Что хуже — даже теперь, по прошествии полувека, не берусь судить.

Моя первая жена училась на психфаке педагогического. Казалось бы, смежные профессии — живи да радуйся. Ан нет — уже через полгода я с ужасом понял, что чинный обмен мнениями о каком-нибудь остром докладе с полуподпольной конференции гештальтистов — далеко не то же самое, что совместная жизнь. Этот постоянный аналитический зуд… Она мне буквально проходу не давала. Стоило мне расслабиться и ляпнуть какую-нибудь невинную фразу, сущую мелочь, например: — Отличная сегодня погодка! — как начиналось:

— почему я хочу поговорить о погоде?

— почему именно такая погода кажется мне отличной?

— какое детское впечатление может лежать в основе этого чувства? (давай подумаем).

— что вообще для меня означает термин «отлично»?

— и тэдэ и тэпэ. Если же я в конце концов не выдерживал и взрывался, то следовал глубокомысленный совет, страшный именно тем, что я-то, как врач, понимал его смысл в полной мере: поискать источник болезненного раздражения в моих отношениях с родителями, — ну, а, если и это не поможет, то сходить в районную поликлинику и провериться на яйца глист, чтобы исключить возможную соматическую причину.

Боже, как я завидовал своим приятелям! У них были нормальные, уютные, тёплокровные «половинки» — учителя, продавцы, младшие бухгалтеры, — а, стало быть — обычные семейные ссоры и склоки! Я мечтал о такой ссоре, пусть даже с рёвом и мордобоем, но которая разрядила бы наши отношения, очистила бы их и освежила, как летняя гроза. Но увы. Поссориться с Ольгой было невозможно — любой мой наезд она мгновенно превращала в бесплатный семинар по саморазвитию, в какой-то долбаный тренинг личностного роста. Моего. Я недоволен бардаком в доме? Грязной посудой? Ну что ж, это большая удача — у меня появился редкостный шанс хоть немного расширить восприятие себя, мира, себя в мире и мира в себе. Для этого я должен сперва осознать, затем принять, а потом и воплотить в реальность все свои грязненькие, уродливые желания, мечты, помыслы и устремления. Тогда их кривые внешние отражения, вроде невымытой тарелки, перестанут меня раздражать — ведь, в сущности, всё, что мы видим вокруг, суть мы сами.

Кстати — а что это у меня за желания такие?.. Ольга знала меня довольно хорошо, ибо я любил её и старался быть с ней откровенен. Но вот беда — я никогда не изменял ей. Это настораживало, заставляя задумываться о моей глубокой порочности, тщательно скрываемой мною от меня же самого.

Впрочем, иногда она спохватывалась. Ведь, как известно, спутник жизни — одно из самых беспощадно-правдивых наших зеркал. А, стало быть, «грязные наклонности» есть — ну, просто должны быть! — и у неё. Теперь мы менялись ролями, словно в некой психодраме, и уже я вынужден был часами выслушивать бесконечные цепи свободных ассоциаций жены и её детские воспоминания. Я не мог скрыться от них даже в туалете — она кричала мне через дверь. Ближе к ночи, перетряхнув все карманы своего запасливого подсознания, она, наконец, докапывалась до какого-нибудь вопиющего детского инцестуозного случая с участием её папаши — милейшего седого человека с лицом и характером овцы, которому, я уверен, даже и в страшном сне не мстилось, что где-то на белом свете могут твориться такие ужасы, как инцест. Зато саму Ольгу это радовало несказанно — и всякий раз после такой «сессии» меня ждала умопомрачительно бурная ночь.

Наверное, мы так и прожили бы вместе до старости, терзая, презирая и анализируя друг друга — я человек терпеливый, — если б в один прекрасный день она не обнаружила, что психоанализ — это полная туфта, словоблудие, средство для выкачивания денег из доверчивых клиентов и тд и тп, ну, а будущее — за телесно-ориентированной терапией. Терапевтов оказалось сразу двое — Гарик и Серый, оба её однокурсники, отличники. Этого я снести уже не мог. Я, видите ли, брезглив-с — несмотря на трёхлетний тренинг меня тараканами в бутербродах, сизыми посерёдке простынями и общим бритвенным станком.

Итак, недолго музыка играла. Но вот что забавно. Сейчас я, без малого вековой дуб, вспоминаю Ольгу и её чудачества — да и всю ту пору — с большим теплом и даже со слезами умиления. Смешно всё это было — наивно — и хорошо. Кстати, со временем у нас с ней установились прекрасные дружеские отношения, мы часто перезванивались и я даже помогал пристраивать в ВУЗ её сына — от третьего, что ли, брака (Пашка, хороший был пацан. Теперь, кажется, большой человек, профессор кардиохирургии).

Совсем иное — вторая жена, Елизавета. Если честно, я стараюсь лишний раз не выпускать её из погреба прошлого. Я не знаю, как она жила после меня, была ли снова замужем, рожала ли детей, когда и как умерла. Не знаю — и никогда не интересовался. А ведь любил её гораздо сильнее, чем Ольгу, — может, во всю свою жизнь только её одну по-настоящему и любил. Глупо, наверное.

Вспоминать, а уж тем более говорить о ней мне очень тяжело. Но, видимо, придётся — иначе я получаюсь тут совсем какой-то несуразный.

Эх, Лизочка… Эту хиленькую, безответную тихую девочку жёстко и необратимо воспитали родители, ну, а я уж доломал. Мне было тогда за сорок, ей — не исполнилось и двадцати, но, бьюсь об заклад, случись даже наоборот, соотношение сил ничуть бы не изменилось. Кажется, в неё вбили, что она должна хвататься за первого, кто сдуру обратит на неё внимание. Не помню уже, в чём тут было дело, скорее всего и тёща, весьма яркая дама, ревновала к её расцветающей юности… В общем, досталось девчонке.

Теперь уж и не знаю, вправду ли она была влюблена в меня — или просто боялась, как и своих молодцов-родителей. Но факт есть факт: чуть ли не с первого дня знакомства — а нас с ней, замечу, банально сосватали! — она с раздражающей покорностью потакала самым идиотским моим требованиям (за которые мне и теперь стыдно) — причём как высказанным вслух, так и тем, что, подобно некоей смегме, копились в самых потаённых уголках моей, в общем, довольно примитивной натуры.

Так, однажды, ещё в самом-самом начале, женским ли, детским наитием уловив, что меня, старого пердуна, потягивает на свежесть и невинность, она полностью и наотрез отказалась от косметики — хоть и знала, что без неё выглядит блёкленькой и бесцветной мышкой — и держала марку стойко. Впрочем, её приучили, что так и так рассчитывать особо не на что. Чуть позже мне, усталому потасканному хмырю, показалось (не без основания), что я буду смотреться смешно и глупо в роли «женишка», — и бедная девочка, проплакав ночь, пожертвовала ради меня красивой церемонией и намечтанным с детства платьем, «как у принцессы». Спустя три месяца после сухого и корректного акта бракосочетания я, уже не новенький, но всё же самец, решил, что в моём возрасте тянуть опасно. Я хотел иметь потомство. И что вы думаете, первый и главный рубеж на пути к заветной цели мне удалось преодолеть на удивление быстро. Но вот тут-то и начались проблемы, которых никто не мог бы предсказать.

Лиза, как и ваш покорный слуга, была единственным ребёнком у родителей (Лизочка к тому же ещё и поздненькая). Стоит ли говорить, с каким нетерпением старая гвардия ждала появления внука, продолжателя рода. Естественно, это ожидание было не пассивным: едва пол будущего младенца определился, как на нас со всех сторон посыпались пожелания.